Олег Борисов - Александр Аркадьевич Горбунов

Сниткина. Он идет открывать и, радостный, подпрыгивает.

— Александр Григорьевич, вы меня не поняли, — сказал Борисов. — Сцена о чем? Сценарий я читал.

Снова пауза, во время которой Зархи, по словам Борисова, «надувается»:

— Я же говорю, раздается звоночек. Робкий такой…

«Я, — рассказывал Олег Иванович, — не дослушиваю и спокойно объявляю, что ухожу с картины: „Я с вами не о концепции спорю — ее у вас нет, — а об элементарных профессиональных вещах. Я не знаю, что я играю, что я делаю. Для подпрыгиваний у меня нет оснований“. Резко хватает меня за руку: „Умоляю, не погубите! Я стар, и будет большая беда, если вы уйдете“. Стараюсь выдернуть руку, а он — на колени. Я, конечно, этого не ожидал. Руку не отпускает. Плачет: „Я с колен не встану, пока вы не дадите мне слово, что завтра будете сниматься!“ — „Хорошо, я буду сниматься, только отпустите руку“».

Вечером в номер к Борисовым (шикарный, надо сказать, отель, номер люкс, Александр Григорьевич, Герой Социалистического Труда, все умел устраивать по высшему разряду) пришел второй режиссер Олег Григорович. Рассказал, как Зархи после сцены с Олегом отвел его в сторону и, смеясь, ужасно довольный, поделился:

— Я все уладил! Вы же видели!.. Борисов будет сниматься! Это я специально припадок разыграл.

— Знаю, — холодно ответил ему Григорович, — только не понимаю, что вам за радость так унижаться?

— Разве это унижение? Для меня это — раз плюнуть! Если б вы знали, мой милый, сколько раз в жизни мне приходилось на колени вставать! На каждой картине!

Еще в Москве Григорович, интеллигентный, начитанный человек, придумал, что снимать Борисова в рулеточных сценах надо со спины. «Наплывы» в Рулетенбурге возникают на протяжении всего фильма, но лица игрока нет! Затылок, плечо, руки… Зархи на это еле уговорили. Он все время возмущался: «А как же глаза? Я должен их видеть — неспокойные, красные!» Григорович объяснил ему, что если уж этот прием выбрали, то надо его и держаться.

«Первый съемочный день, — вспоминает ту историю Алла Романовна. — Приехала польская актриса Эва Шикульска, игравшая Аполлинарию Суслову. Что-то сняли. Приезжает Олег в гостиницу, зовет Григоровича и огорошивает: „Сниматься больше не буду“. Я ему: „Ты представляешь, что ты говоришь — за границей, в Чехословакии, это же какой скандал. Выехала большая съемочная группа, потратили столько денег“. Второй режиссер побелел: „Как такое может быть? Олег, вы что, мы за границей, это международный скандал. А принимающая сторона — чехословацкая киностудия. Условия создали, техникой необходимой обеспечили“.

Олег стоит на своем: „Нет, не буду сниматься“. Как мы его уговаривали! Я не представляла, как это может быть так, чтобы после первого съемочного дня отказаться. В общем, уговорили его, договорились, что он будет по-прежнему сниматься спиной. На всякий случай. Но надо уговорить еще Зархи. Что это ход такой. Что это автор все-таки произведения, что он себя видит этим персонажем, действующим лицом, и поэтому он все время будет сидеть спиной. А Аполлинарию, красавицу эту, вы будете снимать, рулетку снимают, там, где он не участвует, а вот этот вот эпизод сняли спиной, он в картине остался. Так и сидит там Борисов».

Из Чехословакии группа вернулась в Москву. К ее приезду был построен павильон. Первый съемочный день в нем. Снимали приход Сниткиной — будущей жены — к Достоевскому. «Вот тут вы пройдете, — сказал Зархи Борисову. — По этому коридору. Тут висит икона, посмотрите на нее, ну, не плюнете впрямую, это неправильно, но осудить ее надо. Развернетесь и покажете иконе фигу. И пойдете открывать дверь». Олег Иванович снял накладные усы и бороду и сказал: «Сами идите, осуждайте икону, я больше сниматься не буду. Все». Не стал участвовать в этой мелодраме, затеянной вместо драмы жизни великого писателя. Зархи обещал, что фигура Достоевского будет сложной, неоднозначной, а сам стал «лепить» какую-то примитивную марионетку, пасквильный фильм.

Можно вспомнить историю с Игорем Ильинским, одним из учеником Мейерхольда. Мейерхольд ставил спектакль «Клоп». Ильинский играл Присыпкина. Рассказывают, будто в одной из сцен Мейерхольд предложил ему залезть на стол, пройти по нему, давя тарелки, а потом грохнуть икону об пол и вытереть об нее ноги — такой вот творческий поиск у режиссера был. На что Игорь Владимирович ответил: «Я не знаю, какого вы вероисповедания, но этого я делать не буду никогда!» После чего спрыгнул со стола и ушел. И режиссер не стал настаивать.

Можно вспомнить также, что поначалу на роль Каренина Александр Зархи пригласил в 1967 году в свой фильм «Анна Каренина» Иннокентия Смоктуновского. Он приступил к работе над ролью, был отснят довольно объемный материал, но потом Смоктуновский от участия в фильме отказался. Отказ был объяснен болезнью, и Смоктуновского заменил Николай Гриценко, сыгравший Каренина превосходно.

В 1977 году Смоктуновский в письме Льву Аннинскому поведал об истинной причине отказа продолжать сниматься в фильме Зархи. Аннинский приводит письмо в своей книге «Лев Толстой и кинематограф». Из письма, в частности, следует, что болезнь болезнью (у Смоктуновского действительно возникли проблемы с глазами), но отказ на самом деле был вызван принципиальными соображениями артиста. «Увидев отснятый материал, — писал Смоктуновский, — я понял, что Толстой в нем образцово-показательно отсутствует… Каренин мудрец, тонко и глубоко думающий и чувствующий человек; на таких людях держалась государственная Россия… Он понимал, что такое семейные устои, понимал связь этих скреп с государственной прочностью, укладом и культурой… Я не мог участвовать в фильме, где все это брошено и забыто. Анна представлена мещаночкой. Любовь ее — похоть, не больше… Я понял, что должны быть предприняты титанические усилия, чтобы хоть как-то поколебать этот фильм».

…Зархи написал на имя генерального директора киностудии «Мосфильм» Николая Трофимовича Сизова докладную записку, в которой сообщил о поступке артиста Борисова и потребовал наказать его. Заявление об уходе из картины Борисов мотивировал тем, что у него с режиссером полное расхождение во взглядах на трактовку образа великого писателя.

Борисова предупредили, что Сизов упрашивать не будет. Разговор предстоял жесткий. Олегу Ивановичу рассказали также, что не все в руководстве «Мосфильма» в сложившейся ситуации заняли сторону Зархи, но добавили при этом, что убедить в своей правоте руководителя студии, профессионального комсомольского и партийного работника, в 55-летнем возрасте «брошенного» на подъем «Мосфильма», ему вряд ли будет по силам. Правда, Вадим Абдрашитов полагает, что «Сизов внутренне понимал правоту артиста».

«Войдя в приемную директора, — рассказывал Олег Иванович, — я почти не волновался — ведь решение наверняка уже принято и этот разговор — чистейшая формальность».

Диалог, со слов Борисова, состоявшийся в конце января 1980 года, был непродолжительным по времени, длился минуты