Венчание с бесприданницей - Анастасия Туманова

– Да пожди ты, сучий потрох, дай хоть кровь в руки вернётся! – заорал Ефим… В это время цепи с лязгом провисли, и медведь, покрутив косматой головой, пошёл прямо на него.

Пальцы не шевелились, хоть убей. С холодным страхом Ефим подумал, что и со здоровыми руками завалить мишку было бы непросто, а вот так… Но руки же поднимаются… в локтях гнутся… стало быть, не отсохли ещё, слава богу… Но что же из этого, господи?! Не локтем же этому дьяволу по башке бить? И дотянуться-то не успеешь… Он не успел больше подумать ни о чём: медведь кинулся вперёд. На Ефима навалилась мохнатая тяжеленная масса, лицо обожгло смрадом, и парень, задыхаясь, грохнулся спиной наземь. «Всё… – мелькнуло в голове сквозь острую боль и вонь. – Отбегался…» Тяжёлая лапа наотмашь ударила его по лицу, разрывая когтями кожу, рот наполнился солёной жидкостью, и в глазах завертелась тьма.

И вдруг – тяжкий гнёт свалился с Ефима. Свежим воздухом пахнуло в залитое кровью лицо. Раздался протяжный, полный муки рёв. Ничего не понимая, парень вскочил на колени, мазанул разодранным рукавом по глазам, стирая кровь. И – увидел медведя, неподвижной лохматой кучей лежавшего в двух шагах. И брата, спокойно и деловито вытаскивавшего вилы из медвежьего загривка, как из скирды сена. Струйка тёмной крови бежала по земле, огибая растоптанную кучу навоза. Ефим невольно отполз в сторону, и его затошнило.

– Вяжи! Вяжи! Ату их, вяжи! – вдруг раздался пронзительный вопль с крыльца. Братья разом повернули головы. Барин, босой, в разошедшемся халате, исступлённо топал ногами на верхней ступеньке крыльца, и грязная рубашка моталась над его коленями обтёрханным подолом.

– Вяжи! Вяжи их! Всех, канальи, запорю! Мер-р-рзавцы, что встали, крути их, ату!!!

Но мужики стояли как вкопанные. И тут Ефим очнулся окончательно. И впоследствии никак не мог понять, откуда только у него взялись силы. Каким-то вихрем его подняло с колен и бросило к крыльцу. Через мгновение Венедикт Модестович уже глухо хрипел, зажатый, как в тиски, локтем Ефима. Парень, будто куклу, перетащил его через жалобно хрустнувшие перильца. Грохнулось кресло, мелькнули в воздухе заросшие чёрным волосом ноги в стоптанных туфлях.

– Молчи, барин, – сдавленно посоветовал Ефим, волоча булькающего Венедикта Модестовича к распахнутым воротам. – Молчи, не то придушу ненароком… Антипка, что встал там, пошли! А вы, крещёные, только шаг за нами сделайте, – тут же шею ему, как курёнку сверну!

– Вот это правильно, – одобрил Антип, поудобнее перехватывая окровавленные вилы. – Ефим, пожди ты там, пособлю…

Волоча за собой барина, они вышли за ворота, на пустую дорогу. Вслед им летел испуганный гомон, но ни один человек не решился выйти, чтобы остановить парней. В небе всё ещё кричали гуси, начало капать дождём. Венедикт Модестович неожиданно забрыкался, захрипел с новой силой.

– Братка… держи борова этого… Упущу…

– Много чести – держать-то, – заметил Антип, замахиваясь огромным кулаком, – и барин кулём повалился на землю.

– Антип! – опешил Ефим, наклонившись и разглядывая опухшее, бессмысленное лицо у своих ног. – Да ты его… прикончил, что ль?!. Этого нам недоставало!

– Эх, кабы можно было… – с сожалением сказал Антип, опускаясь на колени и прикладываясь ухом к грязной рубашке на груди барина. – Чего ему, аспиду, сделается… Дышит, ничего. Вот, вилы держи, а я поволоку. За околицей бросим.

Ефим кое-как подхватил негнущимися пальцами вилы. Антип, кряхтя, взвалил на плечи бесчувственного Венедикта Модестовича, – и они продолжили путь.

– Давай в пруд сбросим, а? – умоляюще попросил Ефим, когда они проходили мимо полускрытого седыми, высохшими камышами деревенского озерца. – Нам теперь всё едино терять нечего, каторга платочком машет!

– Не… – пропыхтел Антип. – Хватит с нас и Упырихи…

– Этот хужей ещё! – убеждённо сказал Ефим. – Давай утопим, братка! Нам вся его дворня в ножки поклонится!

– Молчи у меня! Не то самого тащить заставлю! У леса бросим, я сказал!

Так и сделали. Недвижное, воняющее перегаром и мочой тело в мокром халате сбросили в колючие кусты ежевики и побежали в лес. В сыром воздухе отчётливо запахло гниловатой сыростью, замелькали рыжие камышовые кочки, болотная вода.

– Господи Иисусе! Водица! – Антип с размаху повалился на живот и жадно приник губами к тёмному оконцу среди мелкой ряски. С другой стороны так же жадно пил Ефим. Они долго лежали так, втягивая в себя холодную, благословенно вкусную воду, не в силах оторваться.

Первым опомнился Антип:

– Хватит, братка, всё! Всё, поспешать надо! Барина-то они вскорости найдут и опять на нас охоту учинят! Весь лес прочешут, расстараются! Уходить надо, дальше уходить! Охти, ни огня, ни кремня… Ещё волки съедят!

– Медведь не съел, и волки подавятся, – Ефим с неохотой оторвался от воды, выпрямился, одёрнул порванную в клочья рубаху. Антип внимательно посмотрел на брата, покачал головой.

– Чего ты? – озадаченно спросил тот.

– Ох, рожа у тебя… Всю как есть медведь порвал. На что теперича девкам глядеть?

– Да леший с ней, с рожей, – невесело усмехнулся Ефим. – До сих пор не верю, что жив-то остался. Вовремя ты с вилами доспел. Как ты только из верёвок выдрался?!

– Да так… Рванул – они и лопнули. Гнилые, видать, были. А вилы у дядьки дёрнул. – Антип озабоченно нахмурился. – Как руки-то твои? Чуют что-нибудь?

– Когда медведь на меня навалился – ничего не чуяли. – Ефим удивлённо осматривал руки, вертел кистями. – А как барина этого прижать пришлось – враз кровь подошла! И как это такое сделалось?

– Господь помог, – уверенно сказал Антип. И сразу же на его осунувшееся, грязное лицо набежала тень. – Таньку вот жаль.

– Жаль. Только вот с ней-то мы б не вырвались.

Антип внимательно посмотрел на брата. Медленно кивнул. И вставая, сказал:

– Нам теперь идти надо. Как хочешь, всю ночь идти, не останавливаться. У первой же деревни я путь спрошу. Благо, у меня рожа не такая рваная и рубаха цела: народ не испугается. Нам теперь до зарезу в Москву надо. Потому Устька, ежели жива, только туда и придёт.

– Всё сохнешь за ней? – в упор спросил Ефим.

Антип усмехнулся:

– Дурень ты родился, дурнем и сдохнешь… Идём, разбойничья душа!

– А сам-то?

Ответа не последовало. Серые полосы дождя накрыли облетевшие осины, туманом встали над лесом. Где-то в чаще тревожно, пронзительно закричала птица. Две оборванные тени пересекли болото и, ломая камыши, скрылись в мокрых кустах лещины.

* * *

Ясным октябрьским утром через Бутырскую заставу в Москву вошла горластая, оборванная толпа нищих с костылями и торбами. Бродяги весело переговаривались, показывали друг другу на золотые купола церквей, задирали чумазые лица к холодному солнцу, тянули руки к встречным людям, прося милостыни Христовым именем. Вместе с ними шла Устинья. Она ничем не отличалась от других нищих – только на лице её не было улыбки, а на лбу и висках крупными бусинами выступила испарина. Отчаянно кружилась голова; купола церквей дрожали и плыли перед глазами, незнакомые улицы расползались куда-то в стороны. Ноги были изранены в кровь. Сейчас, когда она уже добралась до вожделенной Москвы, не было сил даже порадоваться этому. Хотелось лишь одного: упасть вниз лицом в эту мёрзлую грязь, закрыть глаза и не открывать их больше никогда.