Избранное - Мария Петровых

…Статьи Асмуса о Пушкине-теоретике замечательны.

* * *

Сожжете иль просто схороните — это неважно.А страшно — и это и то, разумеется, страшно.Но если забудете вовсе могилу мою —Я в чертополохе, в крапиве себя отстою.(По правде сказать — я не жалую чертополоха,Но в клён превратиться пожалуй что вовсе неплохо.)

* * *

1976. 31 июля.

За месяц — ни строки. Читаю, читаю, читаю. Читаю «Прометей», статьи о Пушкине. С Пушкиным — не расстаюсь и только этим жива, — чуть-чуть жива.

* * *

сентябрь

Прочитала новую книгу Конецкого. Впечатление сильное и сложное. Он большой писатель.

* * *

Зачем способности, коль нет призванья?Да и способностей, пожалуй, нет.Когда-то были. А на склоне летЧто мне осталось? Только жажда знанья.Неутолимая слепая страсть —Узнать побольше. Чтенье, чтенье, чтенье.   Ее огромной теньюСкрываюсь, прячусь от самой себя.Себя самой боюсь. И этот страхСтрашней, неодолимей прочих страхов.

* * *

О как мучительно не спитМоя ошпаренная совесть!

* * *

Мне стоило рождаться на свет хотя бы только ради того, чтобы одно из моих стихотворений помогло Н. в ее чудовищные дни.

* * *

Поразительно, что Пушкин стихи Радищева ставил выше его прозы! «Стихи его лучше его прозы».

Пушкин написал «Путешествие из Москвы в Петербург» в 1833—34 гг. (даже в январе 1835 г.). Но читал и знал Радищева, конечно, гораздо раньше. В своем «Путешествии…» («Тверь») он пишет: «В главе, из которой выписал я приведенный отрывок, помещена его известная ода. В ней много сильных стихов». Пушкин называет радищевскую оду «Вольность» известной одой, и это уже говорит о том, что он был с нею знаком ранее.

Невозможно допустить, чтобы Пушкин до 1833 г. не читал радищевского «Путешествия».

* * *

Пушкин знал стихи Радищева с юных лет. Еще в 1814 году в поэме «Бова» он писал: «Петь я тоже вознамерился. Но сравняюсь ли с Радищевым?».

Когда он впервые прочел «Вольность»?

* * *

«Онегинская строфа» Ода «Вольность»

Пушкин Радищев

перекр. перекр.

а (ж) а (ж)

б (м) б (м)

а (ж) а (ж)

б (м) б (м)

парн. парн.

в (ж) в (ж).

в (ж) в (ж)

г (м) _______

г (м) _______

опояс. опояс.

д (ж) д (м)

с (м) е (ж)

е (м) е (ж)

д (ж) д (м)

з (м) _______

з (м) _______

У Пушкина: 1-е четверостишие — перекрестная рифма (ж — м); дальше — 2 парные женские, потом — две парные мужские. Потом — опоясанное четверостишие и 2 мужские.

У Радищева 1-е четверостишие — перекрестная (рифма) (ж — м); (потом) 2 парные (женские) и четверостишие опоясанное.

* * *

Мне жизнь уже не тяжела.Я смерть свою пережила.Хоть верьте, хоть не верьте —Все это после смерти.И все-таки хожу, гляжу,Совсем как вы, живые.Уныния не навожуНа тех, кто здесь впервые.Я одиноко дни влачу,Таюсь почти что в келье.Мешать живым я не хочу,Печалить их веселье.Кто это умер? Ты ли, я?Сказать вернее — оба.Но моего небытияЗмеится путь особо.

* * *

Сентябрь 77 г. Ночь. Не спится.

Ничего не успею.

А необходимо —

написать о Владимире Васильевиче[18].

Об Анне Андреевне.

(М<ожет> б<ыть> немного о Мандельштаме.)

О Борисе. О Цветаевой.

М<ожет> б<ыть> немного — о детстве.

О юности — о курсах.

И — разные мыслишки.

Не спится.

Читаю превосходную книгу Лакшина об Островском.

Только и могу что читать, больше ничего.

Не спится. Не спится многогрешной.

Главное — себя не потерять, не потерять мысль.

Надо написать Карякину об его книге, Галлаю об его книге, Леве об его книге. И потом Лакшину.

* * *

Не даете мне покою,Недописанные строки!То как будто под рукою,То как будто за рекою,Где закат горит далекий.Всю-то жизнь меня губилиВаши горькие упреки.Я боюсь, что и в могилеНе дадите мне покоюБессловесною тоскою.Хоть бы вы меня забыли,Недописанные строки!

* * *

…Но у вьюги лучше получалось,Оттого-то мне и замолчалось.

* * *

<…> Ахматова была гениальным читателем Пушкина. Точность ее прозрений ни с чем не сравнима. Она — дар Пушкину, драгоценный дар. (Особенно если подумать о беспомощности пушкинистов-профессионалов. И все же благодарность им — С. Бонди, Т. Цявловской за многое).

Дело не только в «силе родства биографий» — в силе ее несравненной любви к Пушкину и несравненном понимании.

В ненависти к Н<аталье> Н<иколаевне> я с Ан. Ан. всегда была единодушна. И если теперь сиротство мое непоправимо, то больнее всего оно здесь. Ни одна душа на свете не знает, чем Ан. Ан. была здесь — в любви, в узнавании, в понимании П<ушкина> для меня, да и я для нее была в этом — всех ближе. Не стихами, а именно этим я ее иногда изумляла и была близка. Тут я совсем осиротела. Нет ни одного человека на свете, с кем могла бы я об этом говорить.

* * *

Очень я огорчалась, когда Б<орис> Л<еонидович> лишился своих лошадиных зубов. Они его не портили — была совсем особая красота: коня и человека. Но об этом уже писали — и в стихах и в прозе.

* * *

В переводы лир<ических> стихов Ан. Ан. не верила. Она ведь в переводе была буквалисткой. Она переводила много, но переводчицей никогда не была.

А вот насчет маршаковских сонетов она (Ахматова) не совсем права. Поди разбери в английском «он» или «она»? А по всему контексту — как говорил мне Маршак — получается все-таки — она. Да и по содержанию: ведь тут часто трое — двое мужчин и одна женщина. Один из них ее любит, другой ревнует, говоря упрощенно. Маршак — великий разъяснитель. В прозаических кусках пьес Шекспир говорил — на теперешнее наше восприятие — очень смутно, вычурно, витиевато. Так же, вероятно, и в сонетах. М<аршак> все прояснял, высветлял смысл, м<ожет> б<ыть> — схематизировал. Конечно, если говорить о 66 сонете, перевод Пастернака неизмеримо сильнее и точнее.

* * *

Что помнится? Торцовая Тверская,У Иверской мерцанье свечек ярых,Садовое кольцо — кольцо бульваров,… … … … … … … … …Как быстро сгинуло твое величье,Как быстро изменила ты обличье,Полвека — малый срок… … … … … … … … … … …)Не зная, не любя,Калечили тебя, Москва родная,Увечили тебя.… … … … … … … … … … …Вдыхая жадно пыль твоих развалин,Как, вероятно, был доволен Сталин,Что нет Москвы… … … … … … … … … … …Я в ранней юности еще засталаСледы былых веков.… … … … … … … … … … …Их поубавилось, но было много,И колокольный звонЕще звучал, хоть глухо и убого,Почти не запрещен.На Якиманке он звучал по-царски,Весь воздух серебря.Езжал на Якиманку ЛуначарскийПослушать звонаря.… … … … … … … … … … …Он был от Станиславского, из МХАТа,И очень знаменит.Глубокий, переливчатый, богатый,Тот звон в ушах стоит.То новой власти было лишь начало —Девятая весна.Давным-давно та церковь замолчала,Быть может, снесена.

… … … … … … … … … … …

* * *

Стала я часто сердиться, — это плохо. Впрочем, всегда ли плохо? Перечитываю Петра I-го. Как все это давно было: II МХАТ, моя жизнь — этим спектаклем.

Влюбленность в Петра — Готовцева.

А сердилась я с утра, вспоминая, как в конце 40-ых годов N. блудил с версией о том, что Петр был сыном грузинского царевича, и невнятно ссылался на покойного Толстого. М. б., Толстой и грешил, возможно, и он был не безупречен в смысле подхалимажа? Очень возможно, судя по некоторым записям. Но — не знаю. N. явно рассчитывал, что его болтовня станет известной. Ужасно бессовестный тип. Впрочем — нет, не бессовестный, совесть есть — но он непрерывно ее продает и от этого терзается, т. е. раньше терзался, теперь — не знаю как.