Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II - Ярослав Гашек

Ну, а что же было с почтмейстершей? — теряя терпение, воскликнул поручик Лукаш.

Это была очень славная женщина, господин поручик, и все-таки сволочь. Она честно выполняла все свои обязанности на почте, но у нее был один недостаток — она воображала, что все за ней бегают, все хотят вступить с ней в связь, а потому после службы она строчила на всех доносы начальству, в которых объясняла, каковы были все подробности дела. Однажды пошла она утром в лес за грибами. Проходя мимо школы, она заметила, что учитель был уже вставши. Он спросил ее, куда она так рано собралась; она ответила, что за грибами, и он сказал, что тоже пойдет за грибами. Из этого она уже заключила, что он с ней, с этой кикиморой-то, затеял сотворить что-то неладное, и вот, когда она увидела, что он выходит из кустов, перепугалась, убежала и тотчас же написала заявление местному школьному совету, что учитель намеревался изнасиловать ее. Над учителем было назначено следствие в дисциплинарном порядке, и, чтобы не создавать общественного скандала, расследовать это дело приехал сам инспектор народных училищ, который запросил жандармского вахмистра, считает ли тот учителя способным на такой поступок. Жандармский вахмистр справился в старых делах и заявил, что это совершенно невозможно, потому что этого самого учителя уже дважды обвинял священник, в том, что тот приставал к его, священника, племяннице, с которой всегда спал сам священник, а учитель достал у окружного врача медицинское свидетельство, что он уже шесть лет как страдает половым бессилием, с тех самых пор, как упал с раздвинутыми ногами с крыши сарая на дышло телеги. Тогда эта сволочь, почтмейстерша-то, подала жалобу на жандармского вахмистра и инспектора народных училищ, будто они оба получили от учителя взятку. Ну, тогда уж они обвинили ее в клевете и лжедоносе, и ее приговорили к какому-то наказанию. Но она подала апелляцию, ссылаясь на то, что была невменяема. Ее обследовали судебные врачи и дали заключение, что она, действительно, невменяема, но может исполнять любую государственную службу.

— Иисус, Мария! — воскликнул поручик Лукаш и добавил: — Сказал бы я вам словечко, Швейк, да не хочется мне портить себе аппетит перед ужином.

— Я же докладывал нам, господин поручик, — оправдывался Швейк, — что то, что я хотел вам рассказать, ужасно глупо.

Поручик устало махнул рукой и сказал:

— Ну, конечно! Где же от вас услышать что-нибудь умное!

— Не все могут быть умными, господин поручик, — убежденно промолвил Швейк, — надо, чтобы были и глупые, потому что если бы все были умные, то на свете было бы столько ума, что люди от него совсем сдурели бы. Так что, дозвольте, господин поручик, доложить, если бы, к примеру, каждый знал законы природы и умел вычислять небесные расстояния, то он только беспокоил бы своих соседей, как один мой знакомый, Чапек по фамилии, который тоже часто приходил в ресторан «У Чаши», а подвыпив, выходил из ресторана на улицу, глядел на звездное небо, возвращался обратно и начинал ходить от одного к другому и зудить: «Ах, как великолепно сияет сегодня Юпитер, а ты, неуч, даже и не знаешь, что у тебя над головой-то! Вот это расстояния, так расстояния! Если бы тобой, лодырем, зарядить пушку да выстрелить, тебе потребовались, бы миллионы лет, чтобы долететь до звезды, хотя бы ты и летел все время со скоростью пушечного ядра». И при этом он становился так груб и нахален, что обыкновенно сам вылетал из ресторана со средней быстротой трамвая, километров десять в час, господин поручик… Ищи взять, к примеру, муравьев...

Поручик Лукаш сел на диван и молитвенно сложил руки.

— Я сам себе удивляюсь, — сказал он, — что я все еще разговариваю с вами, Швейк. Ведь я же вас уже так давно знаю.. .

— Это дело привычки, господин поручик, — ответил Швейк, одобрительно кивая головой. — Это происходит оттого, что мы с вами, господин поручик, уже давно знакомы и довольно много пережили вместе. Мы уже кое-что вместе испытали, и всегда-то эти невзгоды валились на нас, как снег на голову. Так что это, господин поручик, дозвольте доложить — судьба! Тем, чем распоряжается его величество император, он распоряжается мудро. Его воля была, чтобы мы были вместе, и я только и хочу быть вам особенно полезным… Вам не хотелось бы чего-нибудь скушать, господин поручик?

Поручик Лукаш, успевший уже снова растянуться на стареньком диване, решил, что последняя фраза Швейка является лучшим разрешением этого тягостного разговора, и велел ему пойти узнать, как обстоит дело с ужином, потому что, несомненно, было бы очень хорошо, если бы Швейк на время удалился и оставил его в покое, ибо те благоглупости, которые приходится выслушивать от Швейка, более утомительны, чем форсированный переход из Санока. Ему, поручику, очень хотелось бы заснуть, но он никак не может.

— Это все из-за клопов, господин поручик, — отозвался Швейк. — Есть такое стариннее поверье, что клопы родятся от попов. И ведь нигде вы не найдете столько клопов, как в доме священника. В приходе Краловице священник Замостил написал целую, книгу о клопах, которые ползали по нем даже во время богослужения.

— Ну, что я вам сказал, Швейк? Пойдете вы на кухню или нет? — прикрикнул на него поручик Лукаш.

Швейк пошел, и, как тень, скользнул за ним из своего угла на цыпочках Балоун.

Когда рано утром рота выступила из Лисковиц на Старосол и Самбор, в кухонных котлах увезли и злополучную корову, которая все еще варилась. Было решено доварить и съесть ее по дороге, когда на полупути между Лисковицами и Старосолом будет сделан привал.

Перед выступлением людей напоили горячим черным кофе.

Подпоручика Дуба снова водрузили на санитарную двуколку, так как после вчерашнего ему стало еще хуже. Больше всех страдал от этого его денщик, которому все время приходилось бежать рядом с двуколкой и которого подпоручик Дуб, не переставая, укорял за то что он вчера совершенно не заботился о своем барине. Грозя Кунерту разделаться с ним, когда прибудут на место, он то-и-дело требовал, чтобы ему подали воды, а как только выпивал ее, она тотчас же выходила у него обратно.

— Над кем… над чем вы смеетесь? — кричал он из двуколки. — Я вам покажу смеяться! Не думайте, что со мной можно шутить! Вы меня еще узнаете!

Поручик Лукаш ехал верхом, а Швейк, составляя ему компанию, шагал так бодро, словно не мог дождаться той минуты, когда схватится с неприятелем. При этом он рассказывал:

— А вы, господин поручик, обратили внимание, что некоторые из наших людей, действительно, точно мухи? Ведь у них на спине и тридцати кило не навьючено, а они уже готовы ноги протянуть. Следовало бы прочитать им такие нотации, какие читал нам покойный поручик Буханек, застрелившийся из-за залога, который он получил для вступления в брак от своего будущего тестя и который он прокутил с разными проститутками. После этого он опять получил такой же залог от второго «будущего тестя»; с этими деньгами он уже лучше хозяйничал — он их помаленьку проиграл в карты, а девочками не занимался. Но и этой суммы хватило не надолго, так что ему пришлось обратиться к третьему «будущему тестю» и заставить и его раскошелиться. На эти третьи деньги он купил себе лошадей: арабского жеребца, полукровную…

Поручик Лукаш соскочил с коня.

— Швейк, — произнес он угрожающим тоном, — если вы посмеете заикнуться еще о четвертом залоге, я столкну вас в канаву.

Он снова вскочил па коня, а Швейк серьезно продолжал:

— Никак нет, господин поручик, о четвертом залоге не может быть и речи, потому что он застрелился после третьего!

— То-то же! — с облегчением вздохнул поручик Лукаш.

— Так вот, чтобы не забыть, о чем мы говорили, — продолжал Швейк. — По моему скромному мнению, следовало бы читать всей команде такие же нотации, какие всегда читал нам поручик Буханек, когда люди уже падали от усталости. Он командовал в таких случаях: «Стой!» — делал небольшой привал, собирал нас вокруг себя, как наседка цыплят, и давай нас отчитывать: «Ах вы, такие-сякие, вот вы даже и оценить-то не умеете, что идете по земному шару, потому что вы — неучи, серые обормоты, так что даже тошно на вас смотреть. Вас бы заставить пошагать по солнечному шару, где человек, который на нашей планете весит шестьдесят кило, весит более тысячи семисот кило. Вот где вы бы сразу подохли! Посмотрел бы я, как вы стали бы маршировать, когда у вас в ранце было бы по двести восемьдесят кило, а ружье весило бы что-то около двухсот пятидесяти нило! Вы сразу закряхтели бы и высунули языки, словно загнанные собаки!» А среди нас был один несчастный учитель, который попробовал ему возразить: «Разрешите, господин поручик, сказать, что на луне человек в шестьдесят кило весит только тринадцать кило. На луне нам было бы лучше маршировать, потому что там наш ранец весил бы только четыре кило. На луне мы бы парили, а не маршировали». — «Это ужасно! — ответил на это покойный господин поручик Буханек. — Тебе, повидимому, хочется получить по морде. Так будь доволен, мерзавец, что я даю тебе простую земную плюху, потому что если бы я дал тебе лунную, то ты при своем легком весе полетел бы вверх тормашками до самых Альп, да там бы и прилип. А если бы я дал тебе солнечную то вся амуниция на тебе превратилась бы в кашу а голова отлетела бы куда-нибудь в Африку». Так что господин поручик Буханек дал ему обыкновенную земную плюху, и наш выскочка заплакал, а мы пошли себе дальше. И всю-то дорогу он хныкал и болтал что-то о человеческом достоинстве и о том, что с ним обращаются как с собакой. После этого господин поручик приказал ему явиться с рапортом, и его посадили на пятнадцать суток. Ему оставалось служить еще полтора месяца, но он до конца так и не дослужил, потому что у него была грыжа, а его заставили делать упражнения на трапеции. Ну, а он этого не выдержал и умер как симулянт в госпитале.