Мятеж не может кончиться неудачей - Андрей Биверов

— Казаки! Донцы! К вам обращаюсь я в минуту скорби и горести нашей! Ныне доставлены вести, что вчера в Петербурге на государя императора и его семью было совершено покушение.

Выстроившийся полк замер как один человек. В наступившей тишине было слышно лишь участившееся биение людских сердец.

— Покушение было отчасти успешным, — тяжело, с болью в голосе продолжал генерал-майор, — заговорщиками был умерщвлен новорожденный сын государя, наследник престола Российского, и жестоко ранена императрица. Император жив и ныне находится у постели супруги неотлучно.

Шеренги чуть заметно шелохнулись, на лицах донцов были написаны самые разные чувства: горе, сочувствие, скорбь, растерянность. Слишком уж чудовищной была весть, озвученная им. Между тем командир продолжал:

— Послушайте меня, братья, — снова обратился он к казакам, чтобы завоевать их внимание, — сказал я вам еще не все. Сие злодеяние было совершено польской шляхтой.

На этих словах толпа разом ахнула, у многих казаков руки непроизвольно легли на сабли, а в глазах появилась злость.

— …при содействии изменников из числа приближенных к престолу. Уже известно о начавшихся в столице арестах, — полковник замолчал, давая слово генералу.

— Я разделяю скорбь вместе с вами, — начал свою речь Муравьев, — однако мы должны не дать горю и гневу поглотить нас. Я знаю, это тяжко, заставить себя обуздать праведные чувства, но ныне как раз тот случай. Вам предстоит самое тяжкое из дел, имеющихся у меня. Не буду скрывать от вас, что весть, доведенная до вас сейчас, уже гуляет по Варшаве. Мне доложили, что в городе уже начались гулянья и празднование сей скорбной для нас новости. Да, именно празднования! — громко крикнул он в начавшую шуметь толпу. — И мы с вами должны усмирить тех, кто злобное убийство, совершаемое в ночи над невинным младенцем, считает добрым делом, достойным восхваления. Но при этом мы не должны уподобиться зверям и вместе с заслуживающими наказания карать невинных и рубить сплеча. Вы воины! Именно поэтому мы с Иваном Ивановичем пришли к вам дать напутствие. Воин не сражается с детьми, не поднимет руку на женщину, защитит невиновного. Помните об этом, когда выйдете за стены! А теперь по коням, братцы! С нами Бог!

— С нами Бог! — гаркнули в ответ казаки и с ожесточенной решимостью ринулись к конюшням.

Этот день в Варшаве запомнили как День Гнева. Все скопления народа, вышедшие было праздновать «смерть москальского ублюдка», безжалостно разгонялись. Казаки без устали хлестали нагайками по озверевшей от ненависти и ужаса толпе, оставляя на лицах и спинах кровавые шрамы. Когда на улицах никого не осталось, конные патрули начали обходить польскую столицу, изыскивая любые признаки гуляний и торжеств. Заслышав льющуюся из окон музыку и смех, врывались в дома, выводили жителей на улицу и публично пороли.

В ответ на жестокость казаков то здесь, то там на них начали стихийно организовываться засады, сооружаться баррикады. В русские разъезды стреляли из окон, польские толпы врывались в дома русских, все еще проживающих в Варшаве, и забивали их дубинами, кольями и другими подручными средствами, еще долго после смерти топча уже бездыханные трупы ногами, превращая людские тела в кровавое месиво.

Карусель взаимного насилия, завертевшись после выхода казаков из казарм, продолжалась еще несколько дней, пока наконец русская власть в лице Муравьева не восстановила полный контроль над городом. С тех пор польские выступления в столице края были исключительно редкостью.

Вот и сейчас казачий патруль мирно заканчивал свое дежурство, цокая копытами коней, сворачивал на соседнюю улицу. Только ведущий патруля, казачьего лейб-полка корнет Митрофан Греков то и дело подергивал плечами, спиной чувствуя чужой и явно недобрый взгляд.

Едва русский разъезд свернул за угол, портьера на окне верхнего этажа желтого трехэтажного дома, мимо которого они только что проехали, опустилась. Наблюдающий до последнего за прошедшим патрулем высокий, с короткими соломенными волосами и рыжеватыми усами поляк повернулся к присутствующим в комнате и процедил сквозь зубы:

— Эти казаки повсюду. Нам лучше здесь не задерживаться.

— Мариан, не спеши, сначала закончим разговор, — властно сказал один из сидящих за столом, высокий, статный мужчина в форме русского полковника.

— Да, панове, давайте побыстрее с этим закончим, — судорожно закивал молодой, едва старше двадцати, полный шляхтич в пошитом на французский манер сюртуке. — В Варшаве сейчас слишком опасно.

— Должен заметить, — вступил в беседу еще один участник собрания, невысокий мужчина средних лет, одетый в одежду ксендза. — Мы здесь собрались по вашей настоятельной просьбе, пан Вашковский, и хочу отметить, что любому из нас находиться здесь куда опаснее, чем вам.

— Прошу меня простить, пан Бжуска, но выезд за пределы Варшавы строго ограничен, а сведения, передаваемые через меня народным ржодом, чрезмерно важны для восстания и не должны были подвергаться риску быть перехваченными, — начал оправдываться его собеседник.

— Ну что ж, будем надеяться, что ваши вести действительно стоят риска, — мрачно заметил сидящий слева от ксендза генерал Траугутт.

— О, конечно! — расцвел посланник ржода. — Первое, что я хотел сказать — пан Гауке утвержден на должность диктатора восстания.

— Пся крев, — выругался, не сдержав разочарования, Мариан Лангевич.

— Браво, — флегматично поздравил «полковника» Траугутт.

— Благая весть, сын мой, — одобрительно откликнулся ксендз.

Новоиспеченный диктатор кивнул, выразив радость лишь слабой улыбкой, почти не видной под густыми усами. Гауке давно добивался этого поста, который был необходим ему не столько из личных стремлений, сколько из нужд военного командования. После низложения предыдущего диктатора, Людвига Меровинского, разбитого русскими войсками и бежавшего во Францию, сей пост был вакантен. На него претендовали трое: сам Гауке и присутствующие здесь Мариан Лангевич и Ромуальд Траугутт. Однако с самого начала было ясно, что на должность диктатора будет утвержден Юзеф Гауке. Его родовитость, военный опыт и обширные связи в высшем свете России и Европы давали солидное преимущество перед конкурентами. Кроме того, за месяцы, последовавшие после разгрома Меровинского, даже без титула диктатора, Гауке удалось сделать очень многое: внедрить в хаос восстания некое подобие дисциплины, сплотить все противостоящие русскому правительству силы в единый кулак и нанести войскам наместника Муравьева несколько весьма ощутимых поражений. Казалось бы, еще чуть-чуть — и русские уступят, выведут войска из Польши, вернут Речи Посполитой исконные земли: Киев, Смоленск, Полоцк. А там уже можно будет задуматься и об утерянных Люмберге (Львове) и Данциге. Однако покушение на русского царя, в котором, к большой неожиданности для ржода, оказались, повинны польские шляхтичи, спутало восставшим карты. Русские, казалось, обезумели: всего за пару недель количество войск в Западном крае увеличилось втрое, а потери среди восставших возросли на порядок.

Сегодняшний вечер должен был решить дальнейшую судьбу восстания. Правдами и неправдами, но народному ржоду удалось собрать в Варшаве лидеров всех наиболее крупных оставшихся отрядов сопротивления.

— Вас же, пан Мариан и пан Ромуальд, ржод представил к награде Белого Орла за заслуги в деле освобождения Польши от азиатских захватчиков.

— Ну, хоть что-то, — проворчал недовольный назначением Юзефа Гаусе диктатором Лангевич.

— Паны генералы, ценой неимоверных усилий ржод смог достать планы дислокации вражеских сил в Речи Посполитой, — продолжал Вашковский, доставая из-под стола внушительный саквояж, — думаю, вам будет полезна эта информация.

Генералы оживились. Полные и достоверные сведения о расположениях и передвижениях русских войск действительно могли стать спасательным кругом для отрядов сопротивления. Саквояж ржодовца был молниеносно распотрошен и поделен между участниками совещания. Однако по мере изучения карт радость на лицах генералов превращалась сначала в сомнение, а затем и в недоумение, смешанное с гневом.

— Позвольте! Какой давности эти карты? — внимательно рассматривая карту юго-восточной части Польши, спросил Ромуальд Траугутт.

— Насколько мне известно, они были получены из Петербурга два месяца назад, — сказал Вашковский.

— Пся крев! — в бешенстве отшвырнул свою часть карт Лангевич. — Тогда они бесполезны! За последние шесть недель русские перетрясли все патрули и, как минимум, удвоили количество войск.

— Скажите, уважаемый, — процедил сквозь зубы, с трудом сдерживая ярость, генерал Гауске, обращаясь к представителю ржода, — есть у приславших вас более свежая информация и когда они смогут ее нам представить?