Арктический экзамен - Н. Денисов

Но он поспешил увести разговор в другое русло, и они еще долго перебирали в памяти нефедовские подробности, и старушке было тепло и уютно от этих разговоров, и она тоже пускалась в рассуждения и совсем забыла, что забралась в такую даль от дома, над которым шумят и ворочают во мгле ветвями столетние кедрачи.

— Не спеши никуда, батюшко, — заметив вдруг нетерпение Виктора — он и вправду собирался уже прощаться, проговорила старушка. — Куды пойдешь, на ночь глядя? Остановит кто в темном переулке, греха не оберешься. Оставайся, заночуй.

Мужчины заулыбались, незаметно подмигнув друг другу: вот тревожится, как о ребятишках! Все они для нее дети еще, а «ребятишкам», слава богу, уже годочков…

Виктор подошел к окну. Белые ночи уже пошли на убыль, прозрачный сумрак в эту пору все глубже погружался в черноту неба. Еще пять — семь дней — и от белого празднества вечеров останутся лишь воспоминания до нового полярного лета.

Он вспомнил, что на вахте сейчас Мещеряков, с которым договорился прислать за ним ялик. Да, конечно, Леня посматривает сейчас на берег, шарит по нему прожектором, ждет. «Ничего, Леня поймет!» — окончательно решился он, поправив на окне штору, согласно кивнул гостеприимным хозяевам…

10

— Да заводите, наконец, дизель! Окоченеть можно! — Глушаков, в тапочках на босу ногу, шлепает по линолеуму коридора, стучит в двери. — Семь градусов! Семь, помилуйте, братцы!

— От шубы зачем отказался, Григорьич? — степенно урезонивает его Пятница, поднимаясь по трапу от главной палубы, где у него персональное, боцманское, жилище. — Я вот шубейку поверх одеяла и — голой рукой не бери…

Глушаков отмахивается, зябко поеживаясь в накинутой на плечи «куфаечке», которую он прихватил из дому. Остальные собр а л и с ь плыть в Арктику в плащах, а то и вовсе в летних курточках-то ли по неопытности, то ли законно полагая, что на борту имеется арктический комплект меховой одежды.

— Зачем отказался, Григорьич? — наседает на Глушакова Иван, не понимая каприза солидного человека.

Из кают выползают полусонные — кто в чем — в свитерах, у кого имеются, с одеялами на плечах, — не то что несколько дней назад, не знали, куда деться от духоты, а сейчас натянули на себя всякую теплую тряпку.

— Чисто фрицы под столицей! — смеется Пятница.

«Бу — бу — бу!» — слышится полусонное бормотание, но уже резвей и громче застучали подошвы ботинок по железным трапам: Миша Заплаткин — наверх, делать неизменную гимнастику, Вася — к дизелю, Виктор со связкой ключей — на камбуз, Мещеряков с Вовой просунулись в радиорубку. Вот сейчас Вася заведет дизель, даст энергию судну, можно включить последние известия Москвы, а если еще Пятница не зашумит, если в добром настрое, можно покрутить Вовиных «мурок». Впрочем, Иван стал терпимее к Вове — в кассетах библиотекаря обнаружилась мелодия, которая растопила сердце Ивана. Только ли Ивана?

Корабли постоят и ложатся на курс, Но они возвращаются сквозь непогоду. Не пройдет и полгода, и я появлюсь, Чтобы снова уйти, чтобы снова уйти На полгода…

— Эхма — а! — вздыхает Глушаков, когда дружно, попив чаю, поднялись в ходовую рубку. Здесь место сбора, лучше — не найдешь: покурить, подымить, на город посмотреть, благо, он как на ладони, рядом. Станцию недавно поставили напротив центра города. — Домой хочется!

— Домой? — удивленно смотрит на него Пятница, присаживаясь на раскладной стульчик.

Братва ожидает разговора, помалкивает.

— У меня же там свой «броневичок», аккуратненький такой «Запорожец». Сейчас бы за груздями летал, на рыбалку.

— На рыбалку?..

— Да — а. «Броневичок» простаивает… Мы простаиваем. Зачем? Какого черта, надоело!

Вова Крант ухмыляется, вертит в руках бинокль. У него-то ни заботы, ни печали. Прижился, как приклеился. Вообще, конечно, спокойнее и легче тем, у кого, как говорил Пятница, ни кола ни двора, не то что солидному мужику болтаться на якорях, бог знает где, не ведая, когда придется поднять эти якоря и двинуться дальше.

— Есть сногсшибательная новость! — поднимается в рубку Гена Бузенков. — На Чукотку, братцы, не идем. Тю — тю! Каспий нас ждет.

— Не бреши, Гена! — поднял брови Пятница. — Сорока на хвосте принесла?

— Вот это фортель! — ожил Крант. — Так это ж две большие разницы, как говорят одесситы. Так это же…

— Стоп, стоп, стоп!.. Ну-ка, давай по порядку, Гена, — под Пятницей жалобно заскрипел стульчик. — Это еще в какой Каспий?

— В который Волга впадает! — скривился Крант.

— Как врежу!

— Вчера в контору порта заходил, — выкладывает серьезно Гена. — Там и сообщили мне новость. Ладно, думаю, приберегу до утра.

— Мирово, братцы! — гаркнул молчавший до сих пор Вася. — На астраханские арбузы поплывем, братва — а!

Гена подошел к карте, которую сам несколько дней назад прилеплял лейкопластырем к переборке. С полминуты он прицеливался в нее, наконец ткнул пальцем:

— Вот куда!.. На Чукотку вроде б ледовая обстановка не позволяет пройти за навигацию.

Замолчали, призадумались. Пятнице и Сапунову явно не понравилась перспектива изменять курс и планы, с которыми уж так они свыклись на станции и так глубоко вошли планы в душу, что они не на шутку расстроились.

— Нет, ты это точно, Геннадий? — в надежде на иной ответ, спросил Виктор, но Бузенков только пожал плечами, неопределенно покрутил головой.

— В нашем положении как ручаться за точность?

— А я еще на заводе такие разговоры слышал, — сказал Глушаков, и спокойствие его окончательно взбаламутило воображение парней.

— У меня сеструха в Горьком, — начал Бузенков, — дам телеграмму, хоть повидаемся…

— Сеструха! Хм! — хмыкнул Вася. — Тоже мне, размечтался. Я за живую бабу уже три недели не держался, а ему — сеструха.

— Вон их сколько на берегу!

— На берегу — у!

— А что? — расхрабрился Бузенков. — Вчера на пристани к нам с Валентином Григорьевичем подкатывают двое: мальчики, спасите, а то пристают тут всякие! — Гена смущенно покосился на Глушакова.

— Ну… и? — загорелся Вася. — Ничего кадры?

— А ну их, — опустил Гена глаза, — сами навязываются…

— Девки-то? — спросил Пятница.

— Не мы же! — обиделся Гена.

— Да — а, — мечтательно произнес Глушаков. — Любовь крутить при здешних условиях — это тебе не в Сочи — мошка забьет. Вот гляжу вчера на девчонок, юбчонки — во! Ноги голые, как только терпят? Мошка дохнуть не дает!

— Местные, понятно, акклиматизировались! — весело сказал Пятница.

Глушаков не ответил.

— Тоже на любовь потянуло! — кивнул библиотекарь на Глушакова. Тот пропустил мимо это замечание, продолжал:

— А потом, бог ты мой, ведут одного под белы руки с теплохода, а он — «жы — ы — ы, жы — ы — ы» — и руками этак, как крылышками машет, «жы — ы — ы…».

— Пьяный? — не вытерпел Вася.

— Из стройотряда студент. Рехнулся… Комара из себя изображает. Вот доработался, энтузиаст!

В рубке посмеялись.

— Точно говорит, сам видел, — подтверждает Гена и неожиданно вскакивает и, как всегда, заполошно, минуя по две ступеньки трапа, с комариным «жы — ы — ы» скатывается вниз. — Я дизель заглушу, — доносится его голос.

Пятница только головой качает:

— Смотри-ка, научился бегать! Этого комары не заедят.

— Не — е, — подтверждает Глушаков.

Пятница поднялся, прихлопнул в воздухе ленивого от холода комара, глянул в окно рубки:

— Штормит сегодня…

Опять вбежал по трапу Бузенков, вытирая тряпицей мазутные пальцы, шумно отпыхивая. На него не обратили внимания, только Виктор, дивясь неукротимой энергии Гены, заметил:

— За час до обеда запусти дизель.

— А я все хочу тебя спросить, — почесывая лысину, повернулся к Виктору Глушаков. — Чего это тебя угораздило в повара податься? На хорошем месте работал и принял на себя этакую обузу?

— Подкормиться решил на казенных харчах, поправиться, — притушил сигарету Виктор и подмигнул Бузенкову.

— Да ну тебя! — не принял подначки Глушаков, обтягивая на выпуклом животике тренировочный костюм. — Вашего брата не поймешь. Я ему от души, по совести… Эх, «броневичок», мой «броневичок»! Где ты, мой родименький!

А над городом, над Полуем, над протоками и речушками проплывали тучи, неся с Обской губы холод и августовский морок, который грозил ранними заморозками. Но в раздольях губы и Карского моря происходили иные, непостижимые воображению, процессы. Сшибаясь и скрежеща, ходили льды, откочевывая в высокие широты, и только — только по-настоящему подступала пора короткой арктической навигации.

— К нам идут! — крикнул Гена Бузенков и побежал на корму, чтоб подать трап с заветренной стороны, куда, качаясь на крутолобых волнах, заруливал небольшой катерок. Наконец, кутаясь дымом, катерок удачно привалил к борту, продолжая подрабатывать винтом, и на палубу «Северянки» поднялся начальник станции Борисов. Следом, ему под ноги, описав в воздухе дугу, опустился чемоданчик на молнии, и по отвесному трапу, неловко цепляясь за круглые поручни, стала подниматься молодая, крепкотелая женщина. Узкая юбка мешала ей, ветер пузырил болоньевую куртку, размахивал и вздымал над головой рассыпанную прядь черных волос.