Бойцы моей земли: встречи и раздумья - Владимир Федоров

На первый взгляд кажется: это стихотворение написано в духе народной горской поэзии. Так оно и есть. Но имеется в нем нечто от сложного душевного мира современного человека. Вот это–то богатство душевных оттенков и есть то новое, что внес Расул Гамзатов в нынешнюю поэзию Дагестана. В его стихах много мыслей, выстраданных, рожденных жизненным опытом поэта и всего нашего поколения.

Ты перед нами, время, не гордись,Считая всех людей своею тенью.Немало средь людей таких, чья жизнь —Сама источник твоего свеченья.Будь благодарно озарявшим насМыслителям, героям и поэтам.Светилось ты и светишься сейчасНе собственным, а их великим светом.

Глубокая мысль. Именно думы и дела лучших сынов и дочерей эпохи озаряют светом разума и сердца эту эпоху. Иоэт остро ощущает невидимый полет времени.

Множество огней мерцает красных,Множество мерцает золотых.Светятся одни, иные гаснут,Как сердца товарищей моих.

Новое поколение вырастает на смену возмужавшему. Сложные чувства — и грусть, и боль, и радость переполняют душу поэта.

Жена двадцатилетнего герояСидит седая около крыльца.Их сын, носящий имя дорогое,Сегодня старше своего отца.

Мне вспоминается рассказ Ивана Рахилло на устном выпуске журнала «Советский воин» в московском Доме журналиста. Писатель рассказывал, как перед войной присутствовал на конных состязаниях, где, гордо стоя на коне, скакал юный джигит Расул Гамзатов с трепещущим красным галстуком на груди…

Утекает детство, как вода,Утекает детство, но в наследствоОстается людям песня детства,Память остается навсегда.

Не из таких ли прозрачных, певучих строф родились песни Расула Гамзатова, которые мы слышим теперь по радио и на улицах? Одну из них, гамзатовские «Журавли», миллионы телезрителей слышали на большом вечере «Песня‑71». Она стала любимой песней нашего народа.

Мне кажется порою, что солдаты,С кровавых не пришедшие полей,Не в землю пашу полегли когда–то,А превратились в белых журавлей…

Грусть по погибшим товарищам, священная память о них навсегда останется в наших душах.

И в зрелые годы у поэта сохранилась юношеская непосредственность, любовь к крылатому слову, неприязнь к холодному расчету куцых мещан:

Если вдруг и я металлом стану,Не чеканьте из меня монет:Не хочу бренчать ни в чьих карманах,Зажигать в глазах недобрый свет.Если суждено мне стать металлом,Выкуйте оружье из меня.Чтобы мне клинком или кинжаломВ ножнах спать и в бой лететь звеня.

ВПЕРВЫЕ

Впервые о Михаиле Алексееве я услышал лет двадцать назад в Литературном институте от своего однокурсника поэта Егора Исаева. Он, как вихрь, налетел на меня на площади возле задумчивого бронзового Пушкина.

— Егор! — и протянул мне руку. — Из Вены. Знаешь, кто первый в редакции нашей военной газеты прочел твой цикл «Белгород»? Михаил Алексеев. Сам прозаик, но очень любит поэзию. Вырвал из журнала листы и отдал мне. — Исаев тут же вытащил из кармана листы, свернутые в трубочку. — Я вас познакомлю. Алексеева перевели в Москву.

Когда я потом начал читать роман «Солдаты», меня удивило и обрадовало, что действие этой книги начинается у стен моего родного Белгорода. Здесь не только сражались герои романа, но и воевал сам автор. Здесь же, в Шебекинском лесу, как узнает читатель из повести в новеллах «Биография моего блокнота», Михаил Алексеев впервые стал военным журналистом.

Егор Исаев не ошибся. Алексеев очень любит поэзию и сам в юности писал лирический дневник. Стихи, щедро рассыпанные по роману «Солдаты», сочинил автор. Это он мне сообщил «под большим секретом». Будучи студентами Литературного института имени Горького, мы, вчерашние солдаты, целым поэтическим отделением чуть ли не строем входили в бревенчатый домик у платформы Челюскинская. Особенно автору «Солдат» нравились фронтовые стихи Сергея Мупшика «Чоботы» («Сапоги»).

— Какая свободная разговорная интонация! Люблю украинский язык. У меня прабабка украинка! — признался Алексеев. — Заметили, и Пинчук в моем романе кроет по–украински?

Правда, не обошлось и без казусов. Дотошный Сергей Мушник, а потом Иван Стаднюк находили отдельные неточности в украинской речи алексеевских героев. Автор тут же их исправлял, не без улыбки ссылаясь на то, что украинкой у него была все же не бабка, а прабабка.

Михаил Алексеев родился в селе Монастырском под Саратовом в грозном 1918 году. Прадед, старый солдат, участник Крымской войны женился на крепостной украинке. Дед писателя бурлачил па Волге, отец и мать, крестьяне, умерли в памятном 1933 году. Многие детали из трудовой родословной автора «Солдат» вплетены в художественную ткань романа «Вишневый омут», повестей «Хлеб — имя существительное» и «Карюха».

Л. Леонов беседует с М. Алексеевым и С. Борзуновым

Студент педучилища, потом солдат, офицер, участник ожесточенных боев за Сталинград, битвы на Курской дуге, военный журналист, прошедший в рядах наступающих войск до Бухареста, Будапешта и Вены — вот боевой путь подполковника Алексеева. Этап за этапом этого пути лег и еще ляжет в новые романы и повести писателя. Ему есть о чем сказать.

Помню сосредоточенное лицо Михаила Алексеева на одном из Пленумов ЦК, посвященных сельскому хозяйству. Тогда мне подумалось: а ведь не случайно человек с военной косточкой, автор известных книг о Советской Армии, так близко принимает к сердцу назревшие вопросы сельского хозяйства!

И здесь мне вспоминаются раздумья Михаила Алексеева об Александре Довженко. Вот что Алексеев написал о нем в «Правде»:

«Александр Довженко мерил все земные дела какой–то своей, непривычной для многих, мерой, мыслил крупно и необыкновенными категориями. Твердо, основательно стоя на земле и, конечно же, не хуже нашего зная ей цену, он мог сам подняться и нас поднять над землей с тем, однако, чтобы мы не отрывались от нее, а видели больше, шире, дальше».

С ростом мастерства в произведениях и самого Алексеева романтика становится полновластной хозяйкой. Это чувствуется в «Наследниках», повести о юных волгарях, получивших в армии на Крайнем Севере добрую закалку, не посрамивших славные боевые традиции отцов–победителей. Есть своеобразная романтика и в повести «Дивизионка». Речь в ней идет не о пушке, как не без юмора сообщает автор, а о солдатской газете.

Я работал в дивизионке, и мне эта повесть особенно пришлась по душе. Хорошо, душевно, с юмором и любовью говорит автор о солдатской газете: «Звали ее и «хозяйством имени первопечатника Ивана Федорова», а то еще как–нибудь, обязательно придавая этим названиям ласкательную и насмешливо–простодушную интонацию. Из военных газет дивизионка находилась всех ближе к солдатским окопам. Думается, что и к сердцам солдатским она была ближе, потому что рождалась там, где совершался подвиг».

Долго, помнится, Алексеев собирался написать эту небольшую повесть о военных журналистах, приравнявших перо к штыку. В ней особенно чувствуется возросшее мастерство писателя. Уже в повести «Наследники» Михаил Алексеев пишет о своих земляках–волгарях, которым в дальнейшем посвятит многие свои книги.

«Вишневый омут» — уже само название романа Михаила Алексеева настраивает читателя на особый лад. Что это? Лирическая хроника степного приволжского села или раздумье о красоте души народной, которая наперекор суховеям истории цвела вишневым цветом даже в самые глухие годы? Запев книги романтичен и суров. Он как бы предвещает события, полные драматизма, сквозь которые пройдут три поколения крестьянского рода Харламовых.

На берегу хмурого Вишневого омута появился светло–русый великан с веселыми, добрыми глазами — Михаил Харламов. Он не сворачивал в кулачных побоищах чужих скул, как это делал местный силач Гурьян Савкин, который, по слухам, — заодно с нечистой силой омута. (Пуще этой дьявольской силы боялись односельчане сельского мироеда Савкина.) Это совсем иной человек. Негромко напевая, он корчует лес, чтобы посадить на берегу нелюдимого омута сад, первый плодоносящий сад в глухом селе, где летом лютуют суховеи, а зимой — морозы.

Сын Гурьяна Савкина — Андрей, побоявшийся в открытую выступить против гордого, независимого Михаила, тайно, как вор, покушается на молодой сад. Но гроза местных крестьян бессилен перед упорством и светлой мечтой Михаила. И сад зацвел…