Колыбель качается над бездной - Марина Алант

вас предупредить…остановить…

Она замешкалась.

– Прошу вас, продолжайте.

Мне казалось, все в прошлом, и ничего не выведет меня из равновесия.

– Я не смогла больше молчать об этом подлом поступке…

– О чем вы?

Женщина сильно волновалась.

– Я не знаю, как далеко у вас все зашло… но Он (она почти прошептала это местоимение) … дело в том, что к несчастью уже многие знают о способе возникновения вашего документа…

–Какого документа, – не поняла я.

–Простите, что говорю вам это… Просто я не могла больше выносить и слушать, как Он…открыто рассказывает всем…всему “Белому дому”, открыто… что вы сфальсифицировали справку о своей…беременности. Я считаю, он не имеет на это права, потому что это крайне подло…

Я уже почти не слышала ее голос. Я поняла, что Глава защитился от меня ложью и подлой откровенностью об интимном.

– Вы очень многого не знаете. Ведь вы изначально оказались в ловушке. Ведь для вас ее подстроили, и возможно, это привело к гибели вашего отца.

У меня перехватило дыханье. Перед глазами закачались и поплыли узкая прихожая, входная дверь, чужая женщина.

Я свалилась в обморок. А когда очнулась, моя голова лежала на коленях секретарши, лицо было мокрым. Она сидела передо мной прямо на полу с напуганным видом и обмахивала меня влажным полотенцем.

– Слава богу, вы пришли в себя. Только бы с ребенком все было хорошо. Да, я знаю, что у вас будет малыш.

Я с недоверием посмотрела в ее глаза.

– Пусть говорит, что хочет, – хрипло произнесла я, поднимаясь.

Секретарша несколько раз поинтересовалась моим самочувствием, никак не хотела оставлять меня одну. Но я убедила ее в том, что со мной все в порядке, и она, подержав мою руку на прощанье, вскоре ушла.

Я промучилась до вечера, а вечером оказалась здесь, под небом. Было больно дышать и больно плакать и хотелось только одного: сбросить тяжесть с души, даже если и душу, и тело она унесет с собой.

Подо мной искрился город. Он жил, он двигался, он веселился и грустил. Строился и увеличивался для этой жизни. Или для такой вот боли, как у меня. Зачем? Я смотрела на город и больше не хотела туда вернуться. К жестоким людям. Моя жизнь, казалось, превратилась в точку, раздавленная отяжелевшим одиночеством, будто весь мир отрекся от меня. И без того побитая, коленопреклоненная, она стала чахнуть и съеживаться.

А надо мной разлилось муаровое небо. Не темное со звездами, а именно муаровое. Оно было похоже на мою любовь, переходящую из одной яркой полосы в другую. А то, что возникло во мне, было продолжением этой любви, какой бессмысленной она не была бы.

Любовь есть на земле! Только заключается она не в сюжете течения связанных с ней событий, а в рождении новой энергии в человеке, самой мощной и подчас неугасимой среди остальных, преломляющей в своем яриловом свете бытие. Это преломление ждут и зовут счастьем! Оно дарит способность летать, но затмевая взор, делает невидимыми уготовленные ловушки, в которые ослепленному “Икару” легко сорваться.

И вдруг я четко ощутила, стоя на краю своей жизни, своей любви, своего отчаяния, как под сердцем что-то колыхнулось. Может быть, это мой ребенок заволновался во мне. Он не хотел умирать…

Однако по срокам плоду шевелиться было еще слишком рано. И тогда я поняла: природа приоткрыла мне тайну деления клеток и с созидательной целью позволила этот непостижимый процесс ощутить!

Прощай, ослепляющая, возвеличенная любовь! Здравствуй, любовь истинная, чистая!

Я отошла от опасного края.

Глава обезглавленная

– Галстук смотрится небрежно, – сказала секретарша, – затянуть надо.

– Петлю лучше затяни на моей шее, – он поежился от неприятного ощущения на коже под жестким воротом рубашки. – Или на своей.

– Не дождетесь, – секретарша протянула ему папку с речью.

Тот ухмыльнулся. Расслабил галстук. – Совсем меня не боишься?

– А что мне бояться в старости моей? Теперь уже нечего.

– Напрасно, напрасно…

Он откинул папку на стол, подошел к зеркалу, завернул ворот рубашки, осматривая кожу. Там шли вокруг шеи плотным смыкающимся кольцом многолетние бородавки. Какие на ножке, похожие на уродливые сосульки; какие крупные и словно трухлявые; бесчисленное множество сросшихся между собой с едва различимыми “пестиками” внутри.

– Что, галстук натирает “ожерелье”? – спросила секретарша, раскладывая бумаги на столе.

– Какое к черту ожерелье? – заворчал мужчина прокуренным голосом. – Это ошейник, ошейник и есть! Будь он проклят!

– А когда-то нравилось вам это слово. Когда-то вы млели от моих поцелуев (она все годы обращалась к нему только на “вы”) и Аленушкой меня называли, и невестушкой…

– Какие на фиг поцелуи? Что там у тебя шевелится-то еще? Дура старая.

На нее из стекла зловеще смотрели глазки в темных, почти черных как у вампира кругах. Некрасивое в густых морщинах лицо отдавало в синеву от раздражения.

“Да ты сам старый, как кощей, кобель проклятый. Страха он от меня ждет! Весь город уже страхом опутал “. Женщина молча поджала губы.

– Как я ненавижу галстуки!

– Господи, давно бы уже прооперировали эту свою поросль.

–Что, под нож? Смерти моей хочешь? Никогда!

Он кричал на женщину с подчеркнутой распущенностью.

– Боли боитесь? А боль других смакуете!

Женщина пошла восвояси и, пнув ногой дверь, захлопнула ее за собой.

– Уволю к чертовой матери! – раздалось вдогонку.

“Ну, и за что ей все это? Да не за что. Взобрался на трон с ее помощью, а теперь “таскает за чуб”. Как бы с разбитым корытом не остался”.

Женщина вспомнила, как однажды меткие выстрелы прошлись по ее машине низом. Как перехватило дыхание тогда, и она вжалась в баранку, одновременно неистово давя на педаль газа. От воспоминаний комок подкатил к горлу, тяжело на сердце легла обида.

Убивать не хотели, пугали только. За то, что сфальсифицировали сотни подписей за подставного кандидата. Сидели сутки взаперти, изучая базу фамилий, руки немели от “иероглифов”. Но несмотря ни на что, возглавляя “молодую гвардию”, она довела кампанию до конца. А зачем? Сама в принципе виновата. Ей нужно было место среди приближенных? Ничего подобного. Просто думала, что он женится, оценит наконец за 10 лет. Но надо отдать ему должное, жениться он не обещал.

Черные джип въехал на территорию больницы, за ними – машина с операторами телевидения. Пропустив кортеж, шлагбаум плавно опустился. Сотрудники телевидения спешно выскочили из машины и побежали к входу.

– Опаздывают, черти. Все уже должно быть готово у них, – к Голове, сидящему на заднем сиденье, повернулся Зам Замович. – Надо подождать.

Голова поежился, покрутив зудящей шеей. Казалось, что