Накануне 1941 года. Гитлер идет на Россию - Олег Смыслов

И еще 14 сентября, когда Гитлер особенно нервничал, Молотов хоть и заявил о готовности Красной армии, но при этом сослался на невозможность вступления ее в Польшу, пока не падет административный центр Польши — Варшава. И в этом также был определенный политический расчет. Перед самым вводом Красной армии на территорию Польши Сталин предложил Гитлеру «мотивировать свои действия следующим образом:

Польское государство распалось и более не существует, поэтому аннулируются все соглашения, заключенные с Польшей; третьи державы могут попытаться извлечь выгоду из создавшегося хаоса; Советский Союз считает своей обязанностью вмешаться для защиты своих украинских и белорусских братьев и дать возможность этому несчастному населению трудиться спокойно.

Советское правительство намерено обнародовать сообщение в указанном духе по радио, в прессе и т. д. немедленно после того, как Красная Армия пересечет границу, и в то же время заявить об этом в официальной ноте польскому послу…»

В разговоре с Шуленбургом «Молотов согласился с тем, что планируемый советским правительством предлог содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил, принимая во внимание сложную для советского правительства ситуацию, не позволять подобным пустякам вставать на нашем пути».

Пройдет чуть больше года — и в Германию для обмена мнениями с рейхсканцлером А. Гитлером, министром иностранных дел И. Риббентропом, а также рейхсмаршалом Г. Герингом и заместителем Гитлера по НСДАП Р. Гессом совершит поездку председатель Совнаркома и народный комиссар иностранных дел В. М. Молотов. Хотя еще в марте 1940 г. Риббентроп через Шуленбурга настаивал на приезде в Германию самого Сталина. «Понятно без слов, что приглашение не ограничивается одним Молотовым. Если в Берлин приедет сам Сталин, это еще лучше послужит нашим собственным целям, а также нашим действительно близким отношениям с Россией. Фюрер, в частности, не только будет рад приветствовать Сталина в Берлине, но и проследит, чтобы он (Сталин) был принят в соответствии с его положением и значением, и он (Гитлер) окажет ему все почести, которые требует данный случай».

Однако 12 ноября на Ангальтский вокзал Берлина прибыл только Молотов.

«Когда Молотова проводили в кабинет Гитлера, — пишет Волкогонов, — он поразился его величию — огромное мрачноватое помещение, похожее на банкетный зал. Фюрер в своем зеленовато-мышином френче в углу кабинета был едва виден. Протягивая мягкую потную ладонь, Гитлер немигающими глазами внимательно оглядывал советского наркома».

Сам Вячеслав Михайлович Молотов спустя три десятилетия рассказывал Ф. Чуеву: «Гитлер… Внешне ничего такого особенного не было, что бросалось бы в глаза. Но очень самодовольный, можно сказать, самовлюбленный человек. Конечно, не такой, каким его изображают в книгах и кинофильмах. Там бьют на внешнюю сторону, показывают его сумасшедшим, маньяком, а это не так».

По мнению Молотова, фюрер был очень умным человеком, но из-за огромной самовлюбленности и нелепости своей идеи казался тупым. «Во время первой беседы, — продолжал Вячеслав Михайлович, — он почти все время говорил один, а я его подталкивал, чтоб он еще что-нибудь добавил. (…)

Гитлер говорит: „Что же получается, какая-то Англия, какие-то острова несчастные владеют половиной мира и хотят весь мир захватить — это же недопустимо! Это несправедливо!“ (…)

Гитлер: „Вот вам надо иметь выход к теплым морям. Иран, Индия — вот ваша перспектива“. Я ему: „А что, это интересная мысль, как вы себе это представляете?“

Втягиваю его в разговор, чтобы дать ему возможность выговориться. Для меня это несерьезный разговор, а он с пафосом доказывает, как нужно ликвидировать Англию, и толкает нас в Индию через Иран. (…)

А во второй нашей с ним беседе я перешел к своим делам. Вот вы, мол, нам хорошие страны предлагаете, но, когда в 1939 году к нам приезжал Риббентроп, мы достигли договоренности, что наши границы должны быть спокойными, и ни в Финляндии, ни в Румынии чужих воинских подразделений не должно быть, а вы держите там войска? Он: „Это мелочи“. Не надо огрублять, но между социалистическими и капиталистическими государствами, если они хотят договориться, существует разделение: это ваша сфера влияния, а это наша. Вот с Риббентропом мы и договорились, что границу с Польшей проводим так, а в Финляндии и Румынии никаких иностранных войск. „Зачем вы их держите?“ — „Мелочи“. — „Как же мы с вами можем говорить о крупных вопросах, когда по второстепенным не можем договориться действовать согласованно?“ Он — свое, я — свое. Начал нервничать. Я — настойчиво, в общем, я его допек».

«Когда нас фотографировали, Гитлер меня обнял одной рукой. Меня в 1942 году в Канаде спрашивали, почему я на этом снимке улыбаюсь? Да потому, что у нас ничего не получилось и не получится! А Гитлер удивляется, почему я настаиваю, такая мелочь второстепенная, можно уладить… Я ему: „Давайте уладим!“ Он в ответ что-то неопределенное. Когда мы прощались, он меня провожал до самой передней, к вешалке, вышел из своей комнаты. Говорит мне, когда я одевался: „Я уверен, что история навеки запомнит Сталина!“ „Я в этом не сомневаюсь“, — ответил я ему. „Но я надеюсь, что она запомнит и меня“, — сказал Гитлер. „Я и в этом не сомневаюсь“.

Чувствовалось, что он не только побаивается нашей державы, но и испытывает страх перед личностью Сталина».

Об этих переговорах Волкогонов писал: «Партнеры из большевистского и фашистского лагерей опасались друг друга. Дух глухого недоверия витал в кабинетах Гитлера и Риббентропа, когда туда приходил Молотов. Стороны уже понимали, что заключенные год назад соглашения — мертворожденные. Они были нужны каждой из сторон для своих целей. Германии — ввести в заблуждение СССР, развязав тем самым себе руки. Советскому Союзу — выиграть время. Шла большая игра. Каждая из сторон считала, что она выигрывает».

Таким образом, Гитлер, а не Сталин первым сделал шаг к сближению. С точки зрения Гитлера, теперь были созданы абсолютно все условия для быстрой и ошеломляющей победы над Польшей. И он не ошибся, достаточно искусно используя нерешительность Великобритании и Франции.

Выступая 22 августа 1939 года, Гитлер сказал:

— У противника была еще надежда, что после захвата Польши в качестве врага выступит Россия. Противник не учел моей большой решительности. Наши противники — жалкие черви. Я видел их в Мюнхене. Я был убежден, что Сталин никогда не примет английское предложение. Россия не заинтересована в сохранении Польши… В связи с торговым договором мы начали политический диалог. Предложили пакт о ненападении. Затем последовало всестороннее предложение от России. Теперь Польша в том положении, в которое я и хотел ее поставить. Блокады нам нечего бояться. Восток поставит нам зерно, скот, уголь, свинец, цинк. Это большая цель, которая требует много сил. Я боюсь лишь того, что в последний момент какая-нибудь свинья подсунет мне предложение о посредничестве.

Тем не менее, как пишет И. Фест, «Гитлер видел, что его главная концепция была поставлена с ног на голову: он воевал не в том направлении, не с Востоком (…), а с Западом. Почти 20 лет все его мышление и тактика определялись прямо противоположной идеей. Теперь его настроение, заносчивость и опьяняющее действие больших успехов перевесили все рациональные соображения и окончательно разбили „фашистскую схему расстановки сил“: он воевал с консерваторами не „разгромив предварительно революционеров!“»

Когда война с Великобританией стала неизбежной, Гитлер с грустью в голосе сказал Рудольфу Гессу: «Дело моей жизни сейчас разваливается. Моя книга была написана впустую».

Глава 6

План «Барбаросса»

Мы будем диктовать Востоку наши законы. Мы завоюем шаг за шагом землю до Урала. Я надеюсь, что с этой задачей справится еще наше поколение.

А. Гитлер1

Генерал Ганс фон Сект умер в начале 1937 г. Перед смертью он оставил политическое и военное завещание. В день похорон генерал Бломберг передал его Гитлеру.

В завещании Сект заклинает фюрера «не относиться с предубеждением к русским вопросам и русским политическим и военным деятелям, тогда, по убеждению Секта, можно будет легко прийти к соглашению с Советским Союзом».

Свое твердое убеждение Сект обосновывает следующими тезисами:

1. У Германии нет общей границы с СССР;

2. СССР не имел ничего общего с Версальским мирным договором;

3. СССР не возражал против вооружения Германии, т. к. СССР в течение нескольких лет активно поддерживал германское вооружение;

4. СССР не требует от Германии никаких репараций;

5. СССР не является противником Германии;

6. Германия с внутриполитической точки зрения в данный момент меньше чем когда-либо опасается большевизма;