Горькие силлогизмы - Эмиль Мишель Чоран

него ничего не осталось.

С «официальной» точки зрения этот сенатор был отщепенцем, его поведение должно было казаться опасным, да, собственно, оно таким и казалось. Еще бы, святой среди членов сената… Существование такого человека, сама возможность его появления были знаковым событием.

До пришествия варварских орд оставалось совсем недолго…

* * *

Человек, полностью преодолевший эгоизм, изгнавший из себя его последние остатки, не протянет дольше двадцати одного дня – этому учит одна из современных школ Веданты.

Ни один западный моралист, даже самый суровый, не посмел бы определить человеческую природу с такой чудовищной, с такой откровенной точностью.

* * *

Мы все меньше и меньше говорим о «прогрессе» и все больше и больше – о «мутации». Доводы, которые мы привлекаем для доказательства преимуществ последней, на самом деле суть множащиеся симптомы беспрецедентной катастрофы.

* * *

Свободно дышать, да при этом еще горлопанить что на ум взбредет, можно лишь при прогнившем режиме. Но осознание этого приходит только после того, как мы приложим все усилия для его свержения, и из всех возможностей нам останется только возможность сожалеть о былом.

* * *

То, что принято называть созидательным инстинктом, на самом деле есть не более чем извращение, отклонение от нашей собственной природы. Мы явились в этот мир не для того, чтобы его модернизировать, а для того, чтобы, насладившись подобием бытия, тихо свернуть его и без шума исчезнуть.

* * *

Ацтеки, верившие, что богов надо ежедневно ублажать человеческой кровью, дабы не рухнула вселенная и мир не опрокинулся в хаос, были совершенно правы.

Мы давным-давно не верим в богов и не приносим им жертв, а мир между тем стоит как стоял. Вроде бы стоит. Но нам больше не дано знать, почему он не разваливается у нас на глазах.

* * *

Все, что мы делаем, мы делаем из потребности страдания. Само стремление к спасению есть страдание – самое тонкое и самое неявное из всех прочих.

* * *

Если правда, что после смерти мы снова становимся тем, чем были до собственного бытия, разве не лучше было бы до конца держаться за чистую возможность и не двигаться с места? К чему было делать этот крюк, если можно было навсегда остаться в состоянии нереализованной полноты?

* * *

Когда меня подводит собственное тело, я думаю: неужели у меня нет ничего, кроме этой падали, чтобы бороться с саботажем органов…

* * *

Античные боги издевались над людьми, завидовали людям, преследовали их своим гневом, а по случаю и карали. Евангельский Бог оказался не таким насмешливым и ревнивым, и смертные – вот ведь незадача – лишились даже того слабого утешения, что в своих несчастьях можно обвинить его. Именно в этом следует искать причину того, что появление христианского Эсхила стало невозможно. Добрый Бог убил трагедию. Зевс, напротив, удостоился богатой литературы.

* * *

Навязчивая идея отречения, доходящая до мании, терзает меня, сколько я себя помню. Но от чего отрекаться?

Если когда-то в прошлом я и испытывал желание стать кем-то, то только ради того, чтобы в один прекрасный день повторить слова Карла V, обращенные к Юсту: «Отныне я никто».

* * *

Святой Серафим Саровский провел 15 лет в полном одиночестве, не открывая двери даже епископу, который время от времени приходил проведать отшельника. «Молчание, – говорил он, – приближает человека к Богу, а на земле делает его подобным ангелам».

Святой мог бы добавить, что молчание достигает особенной глубины, если не имеешь возможности молиться…

* * *

Терзаемый тревогой человек упорно цепляется за все, что служит усилению и стимуляции ниспосланного ему несчастья. Попытка избавить его от этой тревоги приведет лишь к нарушению его внутреннего равновесия, поскольку для него она является основой существования и процветания. Умный исповедник хорошо знает, что тревога необходима, что тому, кто хоть раз ее изведал, без нее уже не обойтись. Но, не смея признать ее благотворного влияния, он идет окольным путем и превозносит угрызения совести – допустимую, почетную форму тревоги. И прихожане признательны ему за это. Таким образом ему удается не растерять клиентуру, пока его светские коллеги воюют друг с другом и идут на любые низости, лишь бы сохранить свою.

* * *

Смерти не существует, говорили вы мне. Я согласен с этим утверждением, но с одним уточнением – не существует вообще ничего. Наделять реальностью что попало и отказывать в этом свойстве тому, что явственно реально, – это уж чересчур.

Если ты оказался настолько безумен, что доверил кому-нибудь свою тайну, единственный способ сохранить уверенность, что этот человек никому ее не откроет, – убить его на месте.

* * *

«Болезни дневные и болезни ночные… Они приходят, когда хотят, и несут смертному муку – в молчании, ибо Зевс не наделил их даром слова» (Гесиод).

Это наше счастье, что они приходят в молчании. И немые, они ужасны, а что было бы, примись они болтать? Можно ли вообразить себе болезнь, которая сама сообщает о своем приходе? Вместо симптомов – объявление. В кои-то веки Зевс проявил чувство такта!

* * *

В периоды бесплодия следовало бы впадать в круглосуточную спячку и, вместо того чтобы тратить силы на унижения и злобу, экономить их.

* * *

Только на три четверти безответственный человек может вызывать восхищение, которое не имеет ничего общего с уважением.

* * *

Сильная ненависть к людям имеет то существенное преимущество, что, исчерпав себя самое, позволяет относиться к ним с терпимостью.

* * *

Я плотно закрываю ставни и укладываюсь в темноте. Внешний мир обращается во все менее ясно различимый шум и наконец вообще исчезает. Я остаюсь наедине с собой, но… в том-то и загвоздка! Были же в мире отшельники, которые всю жизнь вели диалог с самым сокровенным в своей душе! Почему я не могу последовать их примеру, почему мне недоступна эта последняя из возможностей, позволяющая соприкоснуться с заветной частью собственной сущности? Если и есть что-то, что действительно важно, то это именно разговор с собственным «я», переход к внутреннему «я» и обратно, но он обретает значение, только если практиковать его постоянно, так, чтобы в конце концов просто «я» растворилось в сущностном «я».

* * *

Даже в ближайшем окружении Бога имелись проявления недовольства, о чем свидетельствует мятеж ангелов – первый в истории мятеж. Очевидно, на всех уровнях творения ни одно создание не может простить другому его превосходства. Как знать, может быть,