Путь Грифона - Сергей Максимов

– А что, товарищ чекист, прежний ваш начальник, товарищ Овчинников, жив-здоров? – спросил он шофёра, едва они отъехали.

Взвизгнули тормоза, и Суровцев чуть не ударился головой о ветровое стекло «виллиса». «Можно было и не спрашивать», – подумал он про себя и громко, не к месту, рассмеялся:

– Да ты чего это, братец, такой нервный?

– Не могу знать. Знать не могу, товарищ генерал, – контуженно потряхивая головой, отвечал водитель.

Он не узнал Сергея Георгиевича, как могло бы показаться со стороны. Просто это был род психоза, который поразил на долгие годы, до самой смерти, многих людей, лично причастных к репрессиям. Страх встретить кого-нибудь из тех, кого они когда-то мучили или своей рукой расстреляли, неумолимо расшатывал психику и развивал манию преследования до самых крайних проявлений. Иногда спасением, казавшимся избавлением от душевных и физических мук, становилось только окончательное сумасшествие или самоубийство. Которое, как известно, тоже диагностируется как психическое расстройство.

Он стоял на высоком берегу Томи, на который выходил Лагерный сад, где опять, как во время Гражданской войны, почти все деревья порубили на дрова. Смотрел с высокого обрывистого берега через заметно обмелевшую Томь на широкий простор заливных лугов на другой стороне реки. Время от времени переводил взгляд вправо.

Склон под обрывом, на краю которого зимой девятнадцатого-двадцатого годов расстреливали офицеров, за двадцать с лишним лет окончательно превратился в оползень. Он ещё сохранял крутизну, но внизу, у самой реки, образовалась достаточно широкая прибрежная полоса. «Теперь расстреливать с прошлым удобством не получилось бы», – невольно подумал он. Ещё первобытные люди не оставили своим вниманием это место.

Доисторические охотники однажды загнали на кромку берега гигантской пра-Томи мамонта. Когда зверь сорвался с пятиметровой кручи вниз и покалечился, его добили копьями с каменными наконечниками. Наскоро сделанными кремниевыми резцами, скребками и ножами разделали тушу, оставив после себя на прибрежной отмели сломанные орудия труда, кости животного и костровища.

В конце прошлого века эту стоянку древнего человека обнаружил профессор-зоолог Н.Ф. Кащенко. Собранный из костей скелет мамонта занял своё место в палеонтологическом музее университета. В музей археологический были переданы каменные орудия и угли древнего костра. «Вот и офицеров, точно опасных зверей, пригнали именно сюда и с первобытным озверением расстреляли», – провёл он странную и страшную аналогию с недавним временем. «Говорят, что томские мальчишки потом находили на берегу георгиевские кресты. Наверное, их вместе с погонами срывали перед расстрелом и бросали с кручи. В любом случае, места для этих находок в музее не нашлось. И вряд ли найдётся», – ещё подумал он.

Слева от него, по более пологому склону выставлялось оцепление у входа в подземелье. Разбираться с происхождением подземных ходов под городом в декабре девятнадцатого года ему было некогда. Было довольно того, что подземелья существуют. А раз так, то следовало их разыскать и по возможности использовать.

Впрочем, привычка систематизировать свои знания и в этом вопросе делала своё дело. При первом же изучении ему стало ясно, что подземные ходы Томска не однородны как по назначению, так и по своему происхождению. И это не пещеры. Карстовых ворот в районе города никогда не было. Традиционно находились «знатоки томских катакомб», выказывающие чудеса осведомлённости. Но, выяснил Суровцев, никто толком ничего не знает. А изучить и классифицировать подземелья не представлялось возможным уже потому, что каждый, кто имел отношение к подземным ходам, предпочитал держать свои знания в тайне.

Последний томский полицмейстер генерал Романов, в своё время, передал ему карту города с обозначением зданий, имеющих, кроме обычных подвалов и погребов, подземные ходы в различных направлениях. Но и он не мог точно объяснить ни время их появления, ни их назначение.

Геологические особенности местоположения города были и остаются своеобразными до сих пор. Холмы и возвышенности, на которых расположен Томск, являются следами действия древнего ледника, в течение немыслимого количества времени спускавшегося с Алтайских гор.

Этот ледник сотни миллионов лет, сотни километров тащился с юга на север навстречу полярному обледенению. А перед собой, как гигантской бульдозерной лопатой, толкал всё, что попадалось ему на пути. Таким образом, вся почва под городом оказалась наносной и состоящей из сланцев. И здесь без труда можно было найти все элементы таблицы Менделеева. Где-то здесь же, на широте Томска, ледник потом таял, пополняя немыслимыми массами воды доисторические реки, озёра и болота. А из-под земли с тех времён стали сочиться бесчисленные родники.

Взгляд его невольно опять и опять возвращался к месту расстрела, под которым слоями располагались разноцветные пласты геологических обнажений: белые, охристые, сине-зеленоватые, бурые. За тысячелетия со времени охоты на мамонта уровень реки опустился больше чем на сорок метров. Глядя на бескрайний простор за рекой, можно было бы с уверенностью утверждать, что пра-Томь являлась и пра-Обью, нынешнее русло которой пролегает в тридцати пяти километрах отсюда. Вот уж поистине: «Сколько воды утекло!».

Именно древние люди, был убеждён Суровцев, и заложили основу первым подземным ходам Томска. Казаки – основатели города застали уже многочисленные подземелья не понятного им происхождения. Они оказались очень кстати. На Воскресенской горе, на месте закладки крепости и храма, не нужно было рыть погребов. Нужно было только обустраивать имеющиеся в земле рукотворные полости. Их стали использовать. Точно так же, как крепостные укрепления на Воскресенской горе, на других возвышенностях Томска вставали монастыри.

Русские монастыри, возносясь куполами храмов в небесную высь, незримо врываются в землю. Монахи, принявшие схиму, как известно, из обычных монастырских келий переселяются в монастырские подвалы. И уже принявшие схиму – схимники, без нарочитого рвения, обыденно, мерно и неуклонно, с молитвой и в смирении, расширяли подземные лабиринты под монастырями. Чем старше монастырь, тем больше его подземная часть. Это почти аксиома. Если добавить к этому фортификационные требования к монастырю как к крепости и военному укреплению прошлых веков, то доступ к воде едва ли не главное, после крепостных стен, фортификационное условие.

Самое простое решение – колодцы. Поскольку укрепление, как правило, на возвышенности, а то и откровенно на большой горе, то колодец должен быть очень глубоким. К такому колодцу, кроме верхнего явного доступа, обеспечивается и подземный проход. Подземный ход непременно прокладывается к реке, если рядом таковая наличествует. Этот подземный ход всегда и самый необходимый объект укрепления, и наиболее уязвимое место в обороне. Два из трёх томских монастырей имели свои подземелья. Хотя из-за обилия родников часто сама надобность в глубоких колодцах отпадала.

Золотая лихорадка XIX века и связанное с ней бурное строительство вскрыли и обострили интерес к подземным ходам. Она же, лихорадка, сопровождалась в губернии и городе небывалым ростом преступности.

Преступники всех мастей проявляли повышенный интерес к лазам под город. Не обошли их своим вниманием и революционеры XX века. Отдельный разговор и особая тема – многочисленные погреба, подземные ходы сообщения и «убегаловки», коих развелось бесчисленное множество сначала во время золотой лихорадки, затем при строительном буме.

Беспокоясь о сохранности товаров и ценностей, купцы, проклиная на чём свет стоит подземные воды, обустраивали гигантские погреба под своими домами и магазинами. Точно соревнуясь друг с другом, прорывали подземные коридоры из дома до лавки. Прорывали шурфы и водоотводы. Был ещё один фактор, заставлявший жителей зарываться в землю, – пожары. Глубокий погреб не сгорал даже во время пожара массового. Это породило целую сеть открытий в поздние времена, когда во время возведения новых зданий под бывшим пожарищем вдруг находился то заброшенный погреб, набитый давно истлевшими припасами, а то и вовсе склад пушечных ядер.

– Товарищи курсанты, – обращался Суровцев к строю, – от вашей работы и быстроты действий сейчас зависят жизни троих детей. Имею основания полагать, что они живы и находятся в глубине этого подвала.

Только что освобождённый из-под стражи майор-артиллерист, отец двоих из трёх пропавших детей, ошалевшими глазами смотрел на Суровцева. Взгляды томских чекистов не выдавали недоумения, но по выражению лиц можно было понять, что и они считают происходящее не более чем самодурством и генеральской блажью. Чуть в стороне от всех стоял пожилой профессор-медик с саквояжем в руке. Сергей Георгиевич тоже отошёл в сторону. Опять смотрел на другой берег Томи.