Кроваво-красный снег - Ганс Киншерманн

При поддержке румынской артиллерии и собственных штурмовых орудий мы вынуждаем врага отступить и перейти к обороне. Кстати сказать, русские обороняются весьма решительно. Особенно серьезные бои ведет наша авиация против авиации противника. Некоторое время спустя мы достигаем позиций советских войск, и там нас встречает мощный орудийный и минометный огонь. Русские больше не намерены отступать, и наше наступление захлебывается. Мы, скорчившись, прячемся в укрытиях, которые повсеместно в изобилии нарыли Иваны.

— Устанавливайте пулемет и ждите команды! — приказывает нам командир, наблюдая в бинокль за лесом, протянувшимся впереди и слева от нас, откуда красноармейцы ведут сильный пулеметный огонь. Они прочно засели на своих позициях прямо перед нами и, по всей видимости, установили в лесу минометы. Они ведут такой мощный обстрел, что осколки, пролетающие над нашими головами, впиваются в землю в опасной близости от нас. Нам приходится вжиматься в землю при каждом взрыве. Вариас, находящийся рядом со мной, жалуется:

— Черт побери! Сейчас каски были бы очень кстати! Какими же мы были идиотами, когда не вспомнили о них и не забрали из машины!

Он прав, я тоже не вспомнил о каске, которую оставил в грузовике и вместо которой надел пилотку. Да кто же мог подумать, что русские установят в лесу так много минометов? Мы действительно сильно расслабились за последние недели и перестали пользоваться касками, считая, что в жару очень неудобно и неприятно носить их. Однако настоящая причина кроется в нашей беззаботности и уверенности в том, что с нами, старослужащими, ничего не случится. Ведь до этого все было хорошо. Кроме того, наш командир, как я уже говорил, никогда не надевает каску, хотя вестовой, обер-ефрейтор Клюге, всегда носит ее на поясном ремне.

Когда осколки начинают усеивать землю с небывалой скоростью, Клюге снимает каску и протягивает ее командиру. Тот смотрит на нее, затем переводит взгляд на нас.

— Хочет кто-нибудь надеть ее? — спрашивает он. Мы с Вариасом переглядываемся и отрицательно качаем головой.

— Отлично! — обер-лейтенант пожимает плечами и продолжает рассматривать в бинокль вражеские позиции. Вопрос для него решен, однако его ординарец с неуверенным видом стоит рядом. Мы знаем, что Клюге предпочел бы силой надеть на начальника каску. Он обожает обер-лейтенанта и беспокоится за его безопасность даже больше, чем за свою собственную. Но тут он ничего не может сделать и поэтому снова прикрепляет каску к ремню. Клюге и многие другие мои товарищи оказались умнее меня и в самом начале атаки надели каски.

Я выпускаю по вражеским позициям одну очередь за другой. Вскоре обнаруживаю два пулеметных гнезда на краю леса, откуда ведется сильный огонь, наносящий серьезный урон нашим стрелковым взводам на правом фланге.

С громким хлопком прямо перед нами взрывается мина. В землю со свистом впиваются осколки. Один из них ударяет в кожух пулемета, и обер-лейтенант быстро отдергивает руку. По его пальцам струится кровь. Клюге, заметив случившееся из соседнего окопа, приходит в ужас.

— Врача! — кричит он. — Обер-лейтенант ранен! Командир достает носовой платок и прижимает его к ране. Более удивленный, нежели раздосадованный, он подзывает к себе ординарца.

— Ты что, с ума сошел, Клюге? Зачем нужен врач при такой пустяковой ране?

Клюге кричит:

— Не нужно врача! Это легкое ранение! Затем он перевязывает бинтом руку командира.

Я снова берусь за пулемет и поливаю огнем любую фигурку врага, появляющуюся передо мной. Через несколько секунд возле меня взрывается новая мина. Внезапно чувствую боль в верхней губе. Крошечный осколок угодил мне под нос. Кровь течет вниз по губе и попадает в рот. Я сплевываю ее и прижимаю к ранке носовой платок. Нос и верхняя губа тут же опухают.

— Пусть санитары перевяжут тебя и отправят в тыл. Вариас возьмет пулемет на себя! — предлагает командир.

— Пустяки, это только с виду кажется, будто рана серьезная, — отказываюсь я. — Это всего лишь крошечный осколок.

Обер-лейтенант удостаивает меня коротким взглядом и снова приникает к окулярам бинокля.

У меня такое ощущение, будто он и не ожидал от меня иного ответа. Я его подчиненный и не должен расстраиваться из-за каких-то там пустячных ранений. Он, пожалуй, разочаровался бы во мне, если бы я сейчас согласился отправиться в тыл, хотя ранение дает такое право. Признаюсь честно — если бы у меня в то время был другой командир, то я отправился бы в тыл, чтобы дать санитарам перевязать меня и выбраться из-под смертоносного огня вражеских минометов. Нервы у меня порядком растрепаны после долгого пребывания на передовой, чтобы в условиях тяжелого боя я мог терпеть это болезненное и досадное ранение. Я не трус, — мне часто приходилось бывать в самых крутых переделках, — но в то же время не хочется изображать из себя героя.

Теперь, похоже, придется взять на себя исполнение такой роли, потому что товарищи, заметившие мое опухшее лицо, удивляются, почему я еще не отправился в тыл. Обер-лейтенант придает мне физических сил и мужества, и поэтому я остаюсь на передовой. Я испытываю сильную привязанность к нему и готов пойти вслед за ним куда угодно, даже в преисподнюю. Достаточно, по моему мнению, повоевав на переднем крае, я больше не сражаюсь за фюрера, народ и отчество. Эти идеалы теперь для меня не более чем пустой звук. На фронте никто не говорит о национал-социализме и не обсуждает политические темы. Совершенно очевидно, что мы воюем лишь для того, чтобы остаться в живых и помочь выжить своим фронтовым товарищам. Впрочем, порой мы сражаемся ради наших командиров, если они достойны нашего солдатского уважения. В данном случае мы готовы отдать жизнь за нашего обер-лейтенанта, готовы выполнять его приказы, как бы тяжело нам ни было.

А за что же сражается он сам? Будучи офицером, он исполняет присягу и сохраняет верность слову чести.

Насколько мне известно, солдаты уважают его за то, что он честно несет за них ответственность перед вышестоящим начальством и всегда являет собой образец храбрости и офицерского опыта. Когда обер-лейтенант говорит с нами, мы чувствуем, что он взывает к нашей общности и чувству фронтового братства. Мне и моим товарищам это представляется самым важным и ценным в тревожные дни войны. Мы считаем, что только ради этого и стоит воевать, особенно если прочие идеалы отсутствуют. За те месяцы, пока наш командир сражается рядом с нами, мы никогда не слышали от него разговоров о политике или о национал-социализме. У меня такое ощущение, будто он стоит выше всех этих суетных вещей и никогда не примешивает политику к войне. Думаю, что главное для него — воинский долг.

Наш эскадрон не может двигаться дальше из-за сильного огня противника, и обер-лейтенант принимает решение. Посмотрев на левый край леса, он говорит:

— Нужно прорваться в лес и попытаться с фланга обойти позиции врага.

Это трудная задача, считаем мы, особенно если принять во внимание то, что в лесу находится много советских солдат.

Обер-ефрейтор Клюге высказывает вслух мнение:

— Может быть, нашей артиллерии, герр обер-лейтенант, стоит дать по русским хороший залп?

— Зачем? Обойдемся без артиллерии, Клюге. Передай солдатам, что мы выступаем первыми, затем за нами пойдет 1-й взвод!

После этого он обращается ко мне и Фрицу Хаманну:

— Вы прикрываете нас до тех пор, пока мы не войдем в лес, после чего следуете за нами и ждете дальнейших указаний. Понятно?

— Так точно, герр обер-лейтенант!

Через пару минут он возглавляет отряд солдат, устремившийся вдоль скрытой кустарником неглубокой низины в направлении леса. Мы постоянно прикрывали их огнем двух пулеметов. Когда красноармейцы видят, что к ним приближаются немецкие солдаты, то выскакивают из окопов и устремляются в тыл. Обер-лейтенант и ведомые им солдаты приближаются к лесу и скрываются среди деревьев.

— Вперед! За ними!

Я хватаю станок пулемета за две задние сошки, Вариас — за передние. Нагнувшись, мы бежим к краю леса. Рядом с нами бегут Фриц Хаманн и Клемм, недавно вернувшийся из отпуска. Наконец мы оказываемся среди деревьев и получаем возможность перевести дыхание. В следующее мгновение в нашу сторону летят мины, взрывающиеся где-то в верхушках деревьев. Иваны бьют по нам перекрестным огнем.

На нас падают отсеченные осколками ветви. Слышим отдающиеся эхом приказы обер-лейтенанта и треск очередей легкого пулемета и автоматов. Под грохот минометных взрывов ищем укрытия за стволами поваленных деревьев. Ждем дальнейших указаний.

Из дымного облачка гари появляется какая-то фигура.

— Пулеметное отделение? — спрашивает кто-то.

— Это мы. Что случилось? — спрашиваю я.

— Герр обер-лейтенант приказывает переместить второй пулемет на сто метров на правый край леса. Первый пулемет следует за нами для прикрытия нашего фланга.