Брат по крови - Алексей Воронков

Когда я оказался в лагере, я первым делом отправился к «полкану». Для того чтобы ехать в медсанбат, нужно было получить разрешение. Дегтярев, услышав мою просьбу, нахмурился.

— О своих бойцах надо думать, а ты, понимаешь, чеченцами занялся, — недовольно буркнул он.

— Но ведь мальчик! — воскликнул я. — Мальчика хочу спасти, не боевика.

Он еще что-то пробурчал в ответ, но ехать мне все-таки позволил. Я взял санитарный «уазик», и мой шофер Миша повез меня в аул. Там мы перенесли раненого в салон, и когда мы уже собирались отправиться в путь, ко мне подошла Заза.

— Возьми, Дмитрий, меня с собой, — попросила она.

Я замотал головой.

— Не могу… Нельзя, понимаешь? — сказал я.

Она меня не понимала.

— Возьми, — настаивала Заза. Это была восточная настойчивость, с которой трудно совладать, ибо она тебя совершенно обезоруживает.

— Это военная машина — тебе нельзя, — говорил я. — Сиди дома и жди нас.

— Ты привезешь Керима назад? — наконец решив, что уговорить меня совершенно бесполезно, спросила она тогда с надеждой.

— Привезу, — твердо сказал я. — Обязательно привезу.

— Скоро?

— Как только поправится — так сразу…

Она кивнула. С неба продолжал лить холодный дождь, и ее лицо, ее волосы были мокрыми, и я сказал, чтобы она возвращалась домой.

— Ступай, доктор, — услышал я голос Вахи. — И помни, что я тебе сказал.

Я усмехнулся, но усмешка моя получилась какой-то жалкой. «Головой отвечаешь за мальчика»… Ну разве когда забудешь эти слова?

— Якши, — произнес я. Хорошо, значит.

Ваха сунул мне в руку бутылку виноградной водки.

— Пригодится, — сказал он, повернулся и ушел.

Улан-якши, подумал я. Дескать, молодец, парень, — знает, что в дорогу человеку дать. С чачей, дескать, и в аду не пропадешь. Красное вино пьют для аппетита, а водку для того, чтобы успокоить свою душу. Выпьешь — и полегчает на сердце.

Мы уехали. Возвратившись в часть, я взял себе в помощники одного из санинструкторов, и мы отправились в медсанбат. Мы ехали, а дождь все лил и лил. Было мерзко на душе, не оставляло смутное чувство вины, будто это из-за меня погибал Керим, будто я один в этом мире был виноват в том, что идут эти проклятые войны, гибнут люди. Я старался оправдать себя, но не мог. Казалось, что на мне лежит проклятие, что я приношу людям только беды, что и войны-то идут только потому, что я не пытаюсь препятствовать им. Я, я виноват во всем! — кричало все во мне. Я, и только я!

В медсанбате все было по-прежнему. Днем и ночью туда поступали раненые, и медперсонал, не зная ни сна ни отдыха, боролся за жизни людей.

— Что с мальчишкой? — первым увидев нас, спросил меня майор Плетнев.

— На мине подорвался. Раны вроде бы стали заживать, а тут вдруг сепсис… — отвечаю ему.

— Плохо дело, — сказал Роман Николаевич.

— Хуже некуда! — усмехнулся я. — Знаешь, что сказали мне на прощание родственники этого парня? Головой за него отвечаешь. Так что сам понимаешь… Эти горцы зря слова на ветер не бросают.

— Что, боишься? — улыбнулся Плетнев.

Я замотал головой.

— Да кто сейчас чего боится? — сказал я. — Мне просто мальчишку жалко. Спасать его надо.

Керима унесли готовить к операции. Тут же заработал бензогенератор, и в операционной зажегся свет.

— Зря генератор не гоняем — экономим бензин, — сказал мне Плетнев. — Включаем только тогда, когда привозят раненых.

Что я мог сказать на это? Не армия, а какая-то первобытная община, подумал я. А мы еще чего-то там воображаем из себя! Ду-ра-ки! Ну кто ж при лучинах решает глобальные проблемы?

Мальчишка и впрямь был плох. В этом убедился не только Плетнев, но и остальные хирурги, которые собрались в операционной, чтобы осмотреть беднягу.

— Не выживет пацан, — угрюмо произнес капитан Лавров.

— Да, думаю, он и до утра не дотянет, — согласился с ним старлей Голубев.

Среди хирургов не было старлея Варшавского, который был ранен во время зимнего налета боевиков на медсанбат и теперь после выздоровления находился в отпуске. Он был прекрасным диагностом, и мы бы сейчас с удовольствием выслушали его мнение.

— Что будем делать? — спросил Плетнев.

Меня охватило отчаяние.

— Надо спасать мальчика! — чуть не закричал я. — Спасать…

Мы начали с рентгеновского обследования, которое показало, что в берцовой кости Керима сформировалась гнойная полость, что и стало причиной развития маловирулентной стафилококковой инфекции, приведшей к тяжелому сепсису. Беда, одним словом!

— Да, положение серьезное, — задумчиво проговорил Плетнев.

— Вот именно, — вздохнул Лавров.

Мы стали обсуждать план наших дальнейших действий и пришли к выводу, что необходимо немедленно делать операцию. Плетнев был среди нас самым квалифицированным хирургом, поэтому оперировать мальчика мы попросили его, а сами заняли место ассистентов.

Операция длилась долго. Мальчик был в коме и слабел на глазах. Мы делали все, чтобы не потерять его. Какие замечательные люди, думал я. Такие не оставят человека в беде, такие сделают все, чтобы помочь ему. Костьми лягут, но помогут. Если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он был похож на них. Но я несчастный человек, потому что у меня нет сына. А почему, собственно, нет? Мне вдруг стало казаться, что Керим и есть мой сын, который умирал на моих глазах и которого я пытался спасти. При этой мысли меня бросило в жар. Господи, о чем это я? Что со мной происходит? У меня закружилась голова. Наверное, я очень сильно устал, подумал. Надо бы отдохнуть, но разве на войне отдохнешь?

А потом мы сидели за столом и пили неразведенный спирт. Плетневу показалось, что я выгляжу неважно, и он покачал головой.

— Тебе бы на море отдохнуть, — сказал он. — Давно в отпуске не был?

Я махнул рукой, дескать, стоит ли сейчас об этом говорить.

— Вот-вот, — усмехнулся майор. — А старость придет, начнешь думать: и откуда это у меня болячки взялись?

— До старости еще дожить надо, — сказал я.

В общем-то, он был прав: я совершенно не думал о себе. Хотя, если хорошенько поразмыслить, я поступал правильно: в противном случае я бы, наверно, сошел с ума. Постоянные душевные и физические нагрузки помогали мне забыться.

Рядом со мной стояла незамысловатая армейская закуска: банка тушенки, две порезанные на части луковицы и краюха черствого хлеба, — но я даже не подумал притронуться к ней. Я хотел, чтобы спирт поскорее ударил мне в голову, — в таком состоянии совершенно не чувствуешь боли. Я пил молча и все время думал о Кериме. Что-то будет с ним?

Когда я наконец опьянел, товарищи помогли мне добраться до постели, и я уснул.

XXXVIII

Я спал долго. Коллеги решили не тревожить меня — пусть, дескать, выспится, — и я проспал почти до обеда. Когда я встал, то первым делом отправился навестить Керима.

— Ничего определенного, — сказал мне попавшийся навстречу Лавров.

Я вошел в палатку, где лежал Керим. Тот был без сознания. Глаза ввалились, лицо осунулось, губы были почти фиолетовыми, как будто он, как это бывает часто в детстве, перекупался в холодной воде. Все это не предвещало ничего хорошего.

В хозяйстве Плетнева я пробыл два дня. За это время состояние Керима не улучшилось — он по-прежнему находился в коме. Так что в свою часть я возвращался в совершенно подавленном настроении. Я бы вообще не уехал, но в полку ждали комиссию, и мне надлежало быть на месте. Правда, для себя я решил твердо: при первой же возможности брошу все и уеду в медсанбат.

— Ну, как там твой джигит? — увидев меня, спросил начфин Макаров.

— Спасибо, хреново.

— Понятно, — протянул он. — И все-таки?

— Если по правде, то очень хреново…

Потом я занимался делами. А когда приехала комиссия, мне вместе с остальными начальниками служб приходилось целыми днями сопровождать высоких гостей. А по вечерам мы вместе с проверяющими пили в офицерской столовой горькую и одновременно обсуждали полковые дела. Комиссию возглавлял некий полковник по фамилии Кузюкин, который, как выяснилось, очень любил кавказские вина. Чтобы ублажить этого, как выразился «полкан», «хренова извращенца», наши тыловики даже выезжали в Грузию, откуда привезли целый букет вин. Чего тут только не было! И «Хванчкара», и «Салхино», и «Мукузани», и «Ахашени» с «Киндзмараули»… Все пили водку, а «извращенец» в полковничьих погонах только вино, при этом не переставая нахваливать его. Было видно, что он доволен приемом. Я смотрел на этого толстого человека с выкатившимися из орбит глазами и гадал, какой болезнью он страдает. В конце концов, я пришел к выводу, что у него водянка.

— Видишь, какого пижона к нам занесло? — увидав, с каким интересом я разглядываю Кузюкина, шепнул мне как-то во время застолья Червоненко. — Кстати, слышал такой анекдот? Красное вино полезно для здоровья. А здоровье нужно для того, чтобы пить водку.