Возрождение - Олег Верещагин

Сашка неотрывно смотрел на свет лампы. То оскаливался, то щурил глаза, как будто свет был нестерпимо ярким.

– Они же ни в чем не виноваты… – Он вдруг медленно вцепился себе в лицо, разодрал пальцами лоб и щеки. Воженкин смотрел на него спокойно и тяжело. – Они же не виноваты ни в чем. Они не виноваты ни в чем. Они не виноваты.

– Не виноваты, – подтвердил витязь.

Сашка отнял пальцы, посмотрел застывшими безумными глазами запертого в клетку зверя.

– Я тоже мог бы стать как они. Запросто. Не подъехали бы вы тогда к нам с Вовкой, и что? Или я бы с вами не поехал? Как бы обернулось? Заперли бы в подвал, и все.

– Мог бы. Заперли бы – и все, – подтвердил капитан. – Может, моя дочка вот так и погибла. Может, еще и хуже как. Или вообще жива и в банде человечину ест. Все может быть.

– Тогда какая разница? – Сашка разорвал себе губу, слизнул кровь, сплюнул ее на стол. Вытер рукавом. Требовательно повторил: – Какая разница?

– Ты не стал как они… – Лицо витязя треснуло – он улыбался. – Знаешь, раньше, говорят, воины под старость часто уходили в монастырь – замаливать грехи. Так вот. Наш монастырь – при жизни. И на всю жизнь. Защищать тех, кто нуждается в защите. Убить как можно больше тех, кто угрожает им. Уничтожить, сколько сможешь, тех, кто несет в себе зерна тьмы и хаоса – даже если и невинно несет, не по своей воле. И зачать как можно больше детей. А все свои муки, вину и ужас – похоронить в душе. На самом дне. И с этим грузом, когда настанет час – от чего бы ни настал он, – уйти из этого мира. Унести с собой кусочек закапсулированного кошмара. Так мы и очистим мир – и физически и духовно. Иной цены не оставлено. Или можно опустить руки – и пусть миром завладеют вот такие… владельцы боен и адепты домашнего консервирования. Вкупе с гостями столицы, которые наверняка все еще копошатся где-то по югам. Зато мы останемся чисты и белы, как ангельские крылья. – Он страшно выругался.

Ругательства совершенно не соответствовали его спокойному, почти доброжелательному тону. Сашка опять сплюнул кровь, царапнул себя ногтями левой руки по тыльной стороне правой, потом – еще раз, сильно, потянулись наливающиеся спелой вишней борозды, хотя ногти у него были выстрижены очень коротко и тщательно, как положено. Задумчиво спросил:

– Если я сейчас застрелюсь, это будет выход?

– Для тебя – да, – согласился Воженкин. – Но у нас станет одним бойцом меньше. И не просто хорошим бойцом – кадетом РА, хоть и начинающим. Поэтому тебе придется нести эту муку дальше. Долгие-долгие годы, Шевчук. Бесконечные годы.

– Я застрелюсь. – Сашка тоже улыбнулся. – Это легко. И не уследит никто. Выйду отсюда, суну себе в рот пистолет… – Он облизнулся с мучительной сладостью, слизнул кровь с губы, поморщился, широко улыбнулся опять. – А потом совсем хорошо будет. Ничего потому что не будет.

– Ты не застрелишься, – скучно возразил витязь. – Я вижу, что ты ненавидишь и любишь гораздо сильней, чем боишься.

– Я не боюсь вообще, – отрезал Сашка.

– Боишься, – покачал головой Воженкин. Добавил: – И было бы странно, если бы ты не боялся.

– Я. Ничего. Не. Боюсь, – медленно разделил слова, не сводя жуткого взгляда с Воженкина, Шевчук.

Тот пожал плечами и кивнул Сашке:

– Пошли лечиться. Ты себя здорово изуродовал.

– Я? – Сашка встал. – А… а, да, – в голосе его было искреннее удивление.

* * *

В поселке было достаточно врачей. Самых разных. А круглосуточный медпункт «Скорой помощи» с больницей вместе располагался в большущем госпитальном подвале, немного перестроенном, конечно. Сам госпитальный корпус гарнизона – тот, что наверху, – был разрушен еще во время «настоящей» войны.

Дежурил Вольфрам Йост[10]. Он сидел за столом у входа в карантинный блок и читал толстый глянцевый журнал, на обложке которого на фоне пальм лежала у невероятно синего океана на неправдоподобно желтом песке идиотски улыбающаяся умопомрачительно длинноногая девушка. Сашка посмотрел на фотографию и подумал, что девушки этой скорее всего нет в живых. Девушку ему не было жалко, а пальмы никогда не нравились. Но все-таки…

– А, пациенты. – Йост отложил журнал и скрестил руки на груди.

Йост был немец, он раньше работал по контракту в крупной московской клинике, где вставить зуб стоило столько, сколько Сашкины родители зарабатывали за месяц вдвоем. Но при этом Йост был отличным специалистом широкого профиля. Сашка иногда думал, почему, когда началась война, доктор не уехал домой, в Германию, пока было можно. Почему-то ему казалось, что Йост этого просто не захотел. Он вообще был странный, например, все свободное время проводил, ведя записи, в которые никому не позволял заглядывать.

– А я тут подбираю место для летнего отдыха. – По-русски он говорил совершенно без акцента. – Я вам не рассказывал, что мой дед мне говорил про зиму 41-го под Москвой? Там, где сейчас море кипит? Ну так вот: особо холодно тогда вовсе не было, просто у частей не оказалось теплой одежды… Молодой человек, вы не пробовали пить бром?

Это было сказано безо всякого перехода. Сашка даже не сразу понял, что обращаются к нему.

– Бром реакцию притупляет, нельзя, – хмуро ответил парень.

– В таком случае – не надо царапать лицо ногтями, как истеричная девочка, – посоветовал Йост. – Кадету РА стыдно, право ведь… Садитесь вот сюда и повернитесь вон туда… Вы знаете, – с этим он обратился уже к Воженкину, – нам поразительно повезло уже с этой нынешней зимой. Ядреной, как вы шутите, зимой. Никаких эпидемий, которые могли бы прийти с разложением такого дикого количества мертвых тел. Стерильность. Я думаю, что и обычные-то инфекционные болезни не распространяются тоже из-за этого… Зато вот с психикой не все в порядке, как я наблюдаю нередко.

– Мне нравится ваш оптимизм, доктор, – без тени юмора заметил Воженкин.

– Хотите поговорить об этом? – так же серьезно спросил Йост, ловко обрабатывая царапины на лице смирно сидящего Сашки. – Молодой человек, как вы отнесетесь к тому, что вот эту вашу бесценную кровь, пролитую в припадке слабости, я использую как препарат для антинаучных опытов? – Он показал Сашке окровавленную ватку. – Я бы с удовольствием выкачал у вас литр на анализ, мне даже положено так сделать – имидж немецкого врача обязывает, – но… – Он сокрушенно вздохнул.

– Не против, – хмуро буркнул Шевчук. – Мне бумагу подписать?

– Не надо, все на доверии, как вы, русские, любите… Руку тоже давайте… Капитан, а как считаете, в этом году летом на Канарах будет прохладно?

– И с осадками, – подтвердил Воженкин. – Я вообще не уверен, что Канары целы, кстати… А вы там были? На Канарах?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});