Конго. Научно-фантастический роман - Майкл Крайтон

— Кигани.

У Росс округлились глаза. Мунро опустил руку.

Теперь уже все путешественники не могли отвести взгляда от этого сельского дома. Ни в доме, ни возле него по-прежнему не было заметно никаких признаков жизни. Росс рукой описала в воздухе круг, предлагая обойти поле и двигаться дальше, но Мунро только молча покачал головой и ткнул пальцем в землю; это должно было означать, что Росс следует сидеть и не шевелиться. Потом, кивнув в сторону Эми, щипавшей высокую траву чуть в стороне от людей, он бросил вопросительный взгляд на Эллиота. Похоже, Мунро боялся, как бы Эми шумом не выдала их. Эллиот знаками приказал Эми вести себя потише, хотя большой необходимости в этом не было: горилла чувствовала общее напряжение и время от времени тоже настороженно посматривала на дом.

Прошло еще несколько минут, но все оставалось на своих местах. Все терпеливо выжидали, прислушиваясь к звону цикад и глядя на белье, трепавшееся на ветру в лучах горячего полуденного солнца.

Потом исчезла и тоненькая струйка дыма.

Мунро и Кахега обменялись взглядами. Кахега неслышно скользнул в лес, к носильщикам, раскрыл один из тюков и вытащил автомат. Прикрыв затвор рукой, чтобы приглушить щелчок, он снял оружие с предохранителя. Стояла неправдоподобная тишина. Кахега бесшумно вернулся к Мунро и передал тому автомат. Мунро проверил положение предохранителя и положил оружие рядом с собой на траву. Еще несколько минут прошло в томительном ожидании. Эллиот взглядом следил за Росс, но та сидела к нему спиной и не оборачивалась.

Послышался негромкий скрип, и дверь дома распахнулась. Мунро поднял автомат.

Никто не выходил. Путешественники не сводили глаз с открытой двери.

Наконец появились кигани.

Эллиот насчитал двенадцать высоких, мускулистых мужчин, вооруженных луками и стрелами; в руках они несли панги — длинные ножи с широкими лезвиями. Их тела и ноги были разукрашены белыми полосами, а вымазанные той же краской лица походили на черепа и производили самое грозное впечатление. Когда кигани пересекали поле, над высоким маниоком возвышались лишь их настороженно осматривающиеся белые головы.

Кигани ушли, но Мунро внимательно наблюдал за безлюдным полем еще минут десять. Наконец он встал и облегченно вздохнул. Когда он заговорил, его голос показался неправдоподобно громким:

— Это были кигани.

— Что они там делали? — спросила Росс.

— Ели, — объяснил Мунро. — Они убили жившую в этом доме семью и съели ее. Почти все фермеры давно ушли из этих мест, потому что кигани взбесились.

Мунро подал знак Кахеге, и экспедиция двинулась дальше. Пока они огибали поле, Эллиот то и дело посматривал на дом: а если туда войти, что увидишь? Мунро ответил Росс так небрежно, будто речь шла о чем-то будничном, не стоящем особого внимания: „Они убили… семью и съели ее“.

— Кажется, — обернувшись, сказала Росс, — можно считать, что нам здорово повезло. Наверно, мы одни из последних белых, кто стал свидетелем такого события.

Мунро покачал головой.

— Не думаю, — сказал он. — Старые обычаи умирают долго.

* * *

В шестидесятые годы, во время гражданской войны в Конго, западный мир был буквально потрясен сообщениями о том, насколько широкое распространение получили там каннибализм и иные зверства. Но в сущности в экваториальной Африке людоедство всегда практиковалось совершенно открыто.

В 1897 году Сидни Хайнд писал, что „…в бассейне Конго почти все племена либо были каннибалами, либо таковыми и остались, а в некоторых районах этот обычай получает все большее распространение“. Хайнда особенно поразило, что в Конго местные жители и не пытались скрыть свою склонность к людоедству: „Капитаны пароходов часто уверяли меня, что туземцы соглашаются продавать коз только в обмен на рабов. Туземцы часто приносили на пароходы слоновую кость и предлагали продать ее за раба; при этом они жаловались, что в их местности стало очень плохо с мясом“.

В Конго каннибализм не был связан с особыми ритуалами, религией или войнами, а просто отражал специфические гастрономические пристрастия туземных племен. Преподобный Хоулман Бентли, проживший среди конголезцев двадцать лет, вспоминал, как один туземец объяснял ему: „Вы, белые, считаете свинину самым вкусным мясом, но свинину нельзя даже сравнить с человечиной“. Бентли писал, что туземцы „…не могут понять, как можно возражать против людоедства. Вы едите дичь и козлятину, говорили они, мы едим человечину. Почему бы и нет? Какая разница?“.

Открытая склонность конголезцев к каннибализму порождала невероятные на взгляд европейцев обычаи, которые неизменно потрясали последних. В 1910 году Херберт Уорд описывал туземные базары, на которых продавали „…еще живых рабов по частям. Это может показаться чудовищным, но пленников водили от одного покупателя к другому, чтобы те, делая пометки на теле жертвы, имели возможность показать, какую часть они хотели бы купить.

Обычно такие пометки наносили цветной глиной или особым образом связанными пучками трав. Поразительный стоицизм пленников, которые были свидетелями торга за ту или иную часть их тела, можно сравнить разве только с той бесчувственностью, с какой они были готовы встретить свой конец“.

Подобные сообщения нельзя считать преувеличениями, свойственными поздневикторианской эпохе, хотя бы потому, что, по мнению всех очевидцев, каннибалы были очень милыми, дружелюбно настроенными людьми. Уорд писал, что „…каннибалы лишены коварства и злобы. Вопреки всем вполне понятным предрассудкам, трудно найти племена дружелюбней каннибалов“. Бентли говорил, что людоеды — это „…веселые, отважные люди, склонные к дружеским беседам и открытому проявлению своих симпатий“.

В период правления бельгийской колониальной администрации случаи каннибализма стали более редкими — к началу шестидесятых годов нашего столетия здесь появилось даже несколько кладбищ, — но никто всерьез не думал, что с людоедством покончено раз и навсегда. В 1956 году Энгерт писал: „Африканский каннибализм еще далеко не изжит… Однажды я сам какое-то время жил в деревне каннибалов и иногда находил человеческие кости. Туземцы… были вполне мирными людьми. Просто это один из тех старых обычаев, которые умирают особенно долго“.

* * *

По мнению Мунро, восстание племен кигани в 1979 году носило политический характер. Кигани, испокон веков занимавшиеся только охотой, подняли мятеж в ответ на требование заирского правительства переключиться на земледелие, как будто эта перемена была очень простым делом. Кигани были одними из самых бедных и отсталых племен: они имели самые примитивные представления о гигиене; катастрофическая нехватка в их рационе белков и витаминов приводила к заболеваниям малярией, сонной болезнью, некаторозом и шистосоматозом. Один ребенок из четырех умирал при рождении, а из взрослых кигани редко кому удавалось перешагнуть рубеж двадцати пяти лет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});