Мартовскіе дни 1917 года - Сергей Мельгунов

Наши свѣдѣнія о происходившем затѣм в Совѣтѣ министров настолько скудны и противорѣчивы, что пока нѣт возможности устранить противорѣчія и дать в деталях изобразительную картину того, как отразился в правительственных совѣщаніях переживавшейся политическій момент (Бѣляев говорит, что он настаивал на составленіи "подробнаго журнала" в эти "историческіе дни"). Занятія Думы были прерваны — только не на три дня, как проектировал Маклаков, а на срок неопредѣленный с указаніем, что работы Думы должны возобновиться "не позднѣе апрѣля, в зависимости от чрезвычайных обстоятельств" (в представленіи Голицына всетаки перерыв должен был продлиться всего "нѣсколько дней"). Когда Маклаков на другой день снесся с Покровским, то был огорошен "успокоительным" отвѣтом министра ин. д.: "одно желаніе ваше исполнено, занятія Думы прерваны. А об остальном мы будем имѣть сужденіе в среду" (т.е. 1 марта). " Я не понимал, не шутит ли он?" — разсказывает Маклаков. — "Вы знаете, что теперь происходит?" — "Что же?" — "Войска взбунтовались". — "Я ничего не слышал". — "Так с вами больше не о чем говорить", — и я трубку повѣсил. Началась уже офиціальная революція".

План Маклакова "спасти Россію от революціи", таким образом, провалился... Впослѣдствіи (уже в эмиграціи) Маклаков от Покровскаго и Риттиха слышал, что за его план высказалось только 4 министра. Эту версію подтверждал в своих показаніях Протопопов, ошибочно относившій засѣданіе Совѣта министров на 25 февраля: "Примиреніе, — писал он, — оказалось невозможным: депутаты требовали перемѣну правительства и назначеніе новых министров... Требованіе депутатов было признано непріемлимым". В дѣйствительности как-будто было по другому, и план Маклакова, надо думать, в общих чертах был принят. "В воскресном собраніи в 9 ч.— показывал Бѣляев, — был доложен результат переговоров, причем было выяснено, что всетаки члены Гос. Думы признают необходимым выйти в отставку Совѣту министров, необходимо, чтобы был кабинет такой, предсѣдатель коего пользовался бы полным довѣріем Государя-Императора, но на котораго было бы возложено образованіе министерства, т. е., чтобы министры были подчинены, так сказать, председателю Совѣта министров. Тогда же была написана телеграмма Государю-Императору".

Характер засѣданія может быть прекрасно обрисован словами Бѣляева: "У меня вообще такое впечатлѣніе, что не Протопопов здѣсь разсуждал". В хронологіи Бѣляев сдѣлал ошибку, — телеграмма Царю фактически была послана на другой день около 6 час. вечера. Правильность впечатлѣнія Бѣляева косвенно подтверждает запись Палеолога (очень неточная, как почти всегда), 27 февраля посѣтившаго в 11.30 час. утра министерство ин. д. Покровскій сообщил ему о роспускѣ Думы, о телеграммѣ Царю с мольбой немедленно пріѣхать[168] и о мнѣніи всѣх министров, за исключеніем Протопопова, о необходимости установліенія диктатуры, которая должна быть вручена популярному в арміи генералу, напр., Рузскому. Не исключена, конечно, возможность, что на вечернем засѣданіи 26-го, дѣйствительно, план Маклакова (каковы были другія предположенія, исходившія от общественных кругов, мы не знаем) был отвергнут, и Совѣт министров под вліяніем воскресных событій, когда могло казаться, что правительство "побѣдило", склонился к мнѣнію "правых" о введеніи осаднаго положенія. т. е. рѣшил взять "твердый курс". (См. ниже). И только на другой день, когда столица неожиданно сдѣлалась вновь "полем военных дѣйствій", и стало обнаруживаться безсиліе правительства и безнадежность положенія. обратились к рецепту, предложенному Маклаковым. При таких условіях странный отвѣт Покровскаго 27-го, поразившій депутата, был только тактическим пріемом, чтобы не разрубить веревочки, которая связывала правительство с общественностью.

* * *

Разсказ о переживаніях в Петербургѣ пріоткрывает завѣсу над тѣм, что происходило в Ставкѣ, гдѣ вопрос об "отвѣтственном министерствѣ" в сознаніи дѣйствовавщих лиц, конечно, должен был стоять еще менѣе отчетливо, нежели в столичных министерских кругах. Приходится думать, что только вечером 27-го послѣ телеграммы предсѣдателя Совѣта министров и послѣдовавшаго затѣм разговора с в. кн. Михаилом у Алсксѣева стал измѣнятся взгляд на происходящее в Петербургѣ, и солдатскій бунт стал представляться чѣм-то болѣе глубоким и серьезным, чѣм казалось это первоначально. Тогда встала проблема, если не отвѣтственнаго министерства, то министерства довѣрія по ходячей термінологіи того времени. И только 28-го, когда получено было сообщеніе, что столичное движеніе возглавляется Временным Комитетом Гос. Думы, позиція ген. Алексѣева совершенно опредѣленно оформилась в сторону "отвѣтственнаго министерства" — общественнаго кабинета. Это измѣненіе довольно ясно выступает при сопоставленіи двух документов, помѣченных 28-м и вышедших непосредственно из-под пера начальника верховнаго штаба. Между 1-2 часами дня главнокомандующим фронтами была разослана циркулярная телеграмма Алексѣева с обозрѣніем событій в Петербургѣ 26-28 февраля. Событія эти характеризуются только, как "военный мятеж", подавленіе котораго стоит на первом планѣ. О необходимости хотя бы косвенно поддержать "революціонное правительство" нѣт и рѣчи. "На всѣх нас, — заключал Алексѣев, — лег священный долг перед Государем, Надѣюсь сохранить вѣрность долгу и присягѣ в войсках дѣйствующих армій". Значительно позже, около 8 час. вечера, в дополнительной телеграммѣ главнокомандующим Алексѣев, предупреждая, что нѣмцы могут использовать внутреннія затрудненія и проявить активность на фронтѣ, так опредѣлял положеніе: "Событія в Петроградѣ, сдѣлавшія революціонеров временно хозяевами положенія, конечно, извѣстны нашему противнику, быть может, принявшему довольно дѣятельное участіе в подготовкѣ мятежа". В совсѣм других тонах составлена ночная телеграмма в Царское Село на имя Иванова, которая приведена была выше, — здѣсь опредѣленно уже говорится о поддержкѣ усилій "Временнаго Правительства" под предсѣдательством Родзянко и о "новых основаніях для выбора и назначенія правительства" в соотвѣтствіи с "пожеланіем народа"...

Повѣствованіе о настойчивых, но безрезультатных попытках предусмотрительных людей в Ставкѣ убѣдить Царя 27-го в необходимости перейти к парламентскому строю должно быть отнесено к числу легенд, родившихся в аспектѣ мемуарнаго воспріятія прошлаго. В средѣ императорской свиты легенда эта пріобрѣла другой оттѣнок: Царь де легко тотчас же послѣ телеграммы Родзянко согласился на отвѣтственное министерство — правда, в ограниченном размѣрѣ, оставляя в своем непосредственном распоряженіи министерства военное, морское, иностр. дѣл и Двора. Так слѣдует из воспоминаній придворнаго исторіографа ген. Дубенскаго, впрочем оговаривающагося, что сам он царской телеграммы '"не видѣл, но слышал об ней от многих лиц"; по его словам, "безусловно вся Свита и состоящіе при Государѣ признавали в это время неотложным согласіе Государя на отвѣтственное министерство и переход к парламентскому строю". "Весь вечер и почти всю ночь —- вспоминает Дубенскій — мы всѣ не расходились и бесѣдовали о нашем срочном отъѣздѣ и, хотя выражали надежду, что предуказанный парламентскій строй внесет успокоеніе в общество, но отошли из Могилева послѣ 2 час. ночи 28 февраля с большой тревогой". Внутренній смысл второй версіи легенды сам но себѣ понятен, однако, по дневникам-записям того времени самого исторіографа царской Ставки[169] легко установить, что легенда родилась значительно позже послѣ отреченія. В дневникѣ от 3 марта у Дубенскаго записано: "27 февраля было экстренное засѣданіе под предсѣдательством Государя, — Алексѣева, Фредерикса и Воейкова. Алексѣев в виду полученных извѣстій из Петрограда умолял Государя согласиться на требованіе Родзянко дать конституцію. Фредерикс молчал, а Воейков настоял на непринятіи этого предложенія и убѣждал Государя немедленно выѣхать в Царское Село"[170]. Естественно, что дворцовый комендант в показаніях перед слѣдственной комиссіей отрицал спою роль в попытках отговорить Царя от согласія на "конституцію". Вѣроятно, так и было в дѣйствительности уже потому, что Свита, повидимому, не могла оказывать замѣтнаго вліянія на политическія рѣшенія монарха — по установившемуся обиходу Император не склонен был выслушивать мнѣнія по вопросам, не входившим в компетенцію окружавших придворных: об этом члены Свиты, не исключая министра Двора, дворцоваго коменданта, находившихся на привилегированном положеніи среди тѣх, кто — по выраженію Дубенскаго — "имѣл право говорить", свидѣтельствовали перед Чр. Сл. Ком. довольно единодушно.

3. Отъѣзд Царя.

На условныя традиціи Двора могли оказывать вліяніе и личныя свойства монарха: как часто бывает у людей слабой воли, Николай II хотѣл царствовать "сам"[171]. Однако во всем и всегда он невольно подчинялся болѣе властной женѣ. Так и в данном случаѣ отказ согласиться на "конституцію" был вызвал давленіем Ал. Фед. — утверждали, по словам Лукомскаго, в Ставкѣ. Говорили, что послѣ полученія телеграммы Голицына, Царь "больше часа" разговаривал по телефону с Царским Селом. Пронин пишет еще опредѣленнѣе о том, что телеграмма Голицыну была послана "послѣ переговоров по прямому проводу с Царским Селом. Но Лукомскій, повидимому, ошибался, предполагая, что между Могилевым и Царским Селом существовал "особый" телефонный провод. Телефонный разговор с Царским Селом, о котором "говорили" в Ставкѣ, в дѣйствительности был телеграфный запрос церемоніймейстера гр. Бенкендорфа от имени Императрицы:"Не желает ли Е. В., чтобы Ея В. с дѣтьми выѣхали навстрѣчу". Воейков доложил. Царь сказал: "ни под каким видом, передать Бенкендорфу, что он сам пріѣдет в Царское". Мемуаристы и здѣсь соткали легендарную ткань. Она легко разрывается с помощью дошедших до нас документов.