СОБЛАЗН.ВОРОНОГРАЙ - Б. Дедюхин

Василий Васильевич играл плохо. Постоянно проигрывал матери: когда был маленький – в рев пускался, а вырос – сердился и отказывался снова садиться за доску против Софьи Витовтовны. Но с Марьей Ярославной, недавно лишь пристрастившейся к игре, справлялся. Получив в очередной раз шах и мат своему кесарю, она удивлялась:

– Как же ты ловко играешь, Василек! Наверное, сильнее всех!

– Нет,- скромничал Василий.- Боярин мой Полуект Море умеет играть спиной к доске. И фрязин Альбергати тоже.

– Как это – спиной?

– Ну, могут завязать себе глаза и играть, как слепые.

– Хочу с ними сыграть, пусть придут!

Василий не только не рассердился на сумасшедшее желание супруги, но рад был исполнить его, потому что победы над ней ему радости не доставляли из-за очевидного неравенства сил.

А Полуект Море с Альбергати, томившиеся ожиданием, когда великий князь пошлет их наконец со своими тайными поручениями, предовольны были переходом из дворянской повалуши в царские покои.

Они пришли, когда партия у великокняжеской четы была в самом разгаре. Полуекту Море палата была не в диковину, а Альбергати пришел в изумление, увидев пол в виде доски, игральную доску – чеканенную, с изум-рудинамн в каждой клетке, фигуры золоченые против серебряных. Произнес зачарованно:

– Паки и паки скажу: богата и обильна Русь нетронутыми дарами Создателя!

Присмотревшись к расположению фигур, оба ново-пришедших игрока увидели, что если Марья Ярославна пойдет конем, то дела великого князя станут плохи.

Княгиня по-детски раскачивалась, сидя на высоком, обитом бархатом кресле, морщила лобик, шевелила губами, однако выигрывающего хода не видела. Полуект Море не удержался:

– Ходи конем вкось на десную сторону.

Василий Васильевич насупился, но никак не отозвался на подсказку.

Марья Ярославна колебалась – протягивала руку к золотому коню, но отдергивала, словно он жегся.

Альбергати сказал, будто бы ни к кому не обращаясь:

– У арабов в Великом Эмирате закон такой есть: заключать в тюрьму человека «за злостное подсказывание ходов во время игры правоверных».

Знал бы фрязин, к чему приведут его слова, не хвалился бы своими познаниями.

Молодая великая княгиня решилась наконец пойти «конем вкось». Василий Васильевич поднялся, сгрудил фигуры и вызвал слуг:

– Мы тоже правоверные! В поруб боярина, в Беклемишевский подвал!

Вооруженные мечами стражники взяли под руки растерявшегося Василия – Полуекта Море: он молчал, не противился, только изумлялся столь неожиданному жестокому приказу своего князя.

Когда остались в палате втроем, Василий Васильевич объяснил фрязину:

– А тебе, Алипий, пора догонять митрополита Исидора. Ты ведь готов; все на дорогу получил? И как сообщаться со мной – помнишь?

– Все получил, государь, все помню, только твоего последнего слова жду.

– Я сказал его. Не опоздаешь?

– Нет-нет. Исидор, я знаю, ехал через Псков в Ригу, потом зачем-то кривым путем на Вербек и Юрьев Ливонский. Морем доплыл до Любека, а теперь поедет в Феррару через всю Германию. Пока он минует Люнебург, Брауншвейг, Лейпциг, Бамберг, Нюренберг, Аугсбург, Инсбрук и Падую, у него уйдет три месяца. А я за один до Феррары родной доберусь.

– Иди с Богом!

– Иду, иду… Вот только сыграю еще одну партию в шахи с принцем крови, с Шемякою, мы уговорились…

– Какой он тебе принц! Немедленно покинь дворец!

– И то ладно, непременно ладно… – Альбергати учтиво поклонился Марье Ярославне, повернулся к великому князю, коснувшись концами пальцев правой руки шашечного навощенного пола.

После его ухода Марья Ярославна подошла с супругу, положила голову ему на грудь, сказала растроганно:

– Столь сильно люб ты мне, что я никогда больше не буду тебя в шахи обыгрывать.

Василий поцеловал жену в пробор волос, поддержал игру:

– А как же наинак! Кому охота в гости к Беклемишеву?

4

Беклемишевские подвалы, расположенные за каменной крепостной стеной, славу имели недобрую. Со времен еще Дмитрия Донского немало опасных беззаконников приняло истому в гостях у боярина Никиты Беклемишева. Нынче было здесь уже имение Юрия Патрикиевича, но старое название сохранилось. За мелкие злодеяния сюда не заключали, а убежать из подвалов не удалось еще никому.

После вечерни, как угомонился кремлевский люд, великий князь приказал привести боярина Василия в шашечную палату. Тот вошел угрюмый, но смотрел незло, скорее удивленно.

– Хочу с тобой сыграть, Полуект! – весело встретил его великий князь.- Правду ли бают, будто ты можешь вести бой в шахи с завязанными глазами? А теперь у тебя и руки еще схвачены позади железом. Такого тебя я, пожалуй, обыграю.

– А если нет, если я тебе мат поставлю, что мне будет? На правеж пошлешь?

– Зачем же, перед матом все равны.

– Так у нас на Руси говорят, а у арабов, вишь ты, по-другому.

– Альбергати небось тебя обставляет?

– Куда ему! Только корчит из себя шахматного богатыря. Он говорит, что визирь на доске у немцев называется дамой, а у французов – реньвьерж – значит, девственная королева.

– Ну и правильно, потому что самая слабая фигура.

– А раз слабая, значит, разрешено и помочь ей… А ты почему же меня…

– Сказал же: перед матом все равны!

Разговаривали, стоя друг перед другом, спокойно, без запальчивости, каждый понимал, что главный разговор еще предстоит. Разница в том состояла, что великий князь знал, зачем вызвал боярина, а Полуекту надо было об этом догадываться. _

– Ну, становись спиной и делай первый ход. А я буду двигать фигуры и за тебя, и за себя.

Боярин выступил королевским пехотинцем на две клетки и спросил:

– Так что же, государь? Если я тебе шах и мат дам, ты меня выпустишь или наоборот?

Великий князь послал вперед пешца от самой сильной фигуры – от ладьи, ответил уклончиво:

– Что заслужишь, то и обретешь.

Василий Васильевич готовился к встрече, обмыслил свои действия на доске наперед. Справедливо рассудив, что Полуекту играть, не видя фигур, будет тем сложнее, чем больше на доске пешцов, коней, слонов и ладей и чем замысловатее они перемешаны, он начал всячески избегать разменов, делая иной раз ходы заведомо слабые, но создающие позиции неясные, тупые. И добился своего. Полуект все чаще и все надольше погружался в раздумье, поставил под бой ладью, затем потерял реньвьерж. В последний раз глубоко задумался и, не объявляя очередной выступки, сдался:

– Дожили до мату – ни хлеба про голод, ни дров про хату.

Победа, хотя бы и за шашечной доской и хотя бы над соперником, заведомо неспособным сопротивляться, все равно горячит кровь, в тело неощутимо входит услаждение и возгорается в душе радость, увлекая ум новыми высокими помыслами. И не известно, так ли бы, в случае проигрыша, поступил великий князь, как поступил он сейчас, после посрамления самого сильного игрока в шахи.

– Как тебя, Василий, за один день перевернуло всего.

– Гоже ли в подвале-то… Сыро, темно, крысы шныряют.

– И играть стал хуже, и обличьем даже изменился. Боярин поднял на великого князя усталые глаза:

– Неужто и обличьем?

– Да-а… – Василий Васильевич продолжительно помолчал, раздумывая и разглядывая в упор своего боярина.- А скажи, Василий, мог бы ты настолько изменить своё обличье, чтобы тебя сам митрополит Исидор не узнал?

Боярин озадачился, но и понял сразу же, что неспроста этот вопрос, как неспроста было посажение в Беклемишев подвал. И отчетливо ощутил, что ждет его сейчас новый поворот судьбы. Ответил охотно:

– Надо быть, мог бы… Волосья персидским прахом поцветить. Порыжею, стану избура-красным, сам черт, если придет по мою душу, не признает.

– Собор-то, слышь, долго будет идти, облетит прах-то с тебя, станешь пегим, как сорока. Может, лучше вовсе бороду сбрить, чтобы за латиняна сойти?

– Не-е, борода дороже головы.

– Верно. Отче Антоний говорил, что борода – это подобие Божие. Но можно не всю бороду состригать. Она у тебя сейчас клином, а ты ее сделай заступом.

– Ага, а можно, как у апостолов, округло.

– Самое главное – имя сменишь, станешь Фомой, тверским послом, я великому князю Борису Александровичу с тобой грамотку пошлю. А догонишь в пути Исидора, сделай так, чтобы все в свите знали: ты – мой недруг, бежавший от моего гнева, сменивший и князя, и имя свое.

Наутро два стражника, прозевавших дерзкий побег государственного преступника Василия – Полуекта Море из Бёклемишевского подвала, были по приказу великого князя наказаны битьем батогами за нерадение.

Глава восьмая 1439 (6947) г. ЦАРСТВО КАЗАНСКОЕ

1

Небольшая, на сорок подвижников, мужская обитель на реке Нуроме, недалеко от впадения ее в Обнору, известна была в православном мире благодаря ее основателю Павлу Комельскому (Обнорскому). Он почил в Бозе десять лет назад, в возрасте 112 лет, но иноки, знавшие его, жили с ощущением его постоянного присутствия среди них. И Антоний, приехавший сюда из Москвы поклониться мощам его, сразу почувствовал, сколь бережно хранится здесь память о духоносном наставнике, наделенном огненными крылами монашеского подвижничества, которые помогали ему пролетать над морем земных страстей.