За тихой и темной рекой - Станислав Рем

… Только Индуров оставил её в покое, как возле порога снова послышался шум. Она было решила, что вернулся штабс-капитан, но крик отца заставил её броситься к окну.

На Кириллу Игнатьевича напали двое. Полина Кирилловна хотела крикнуть, но голос сорвался на хрип, горло сдавило удушьем. Рука, вцепившаяся в подоконник, дрогнула, задела горшок с цветком, и тот, с хлопком, разлетелся близ ног грабителей. Они со всех ног кинулись прочь. Дальше Полина Кирилловна ничего не помнила — она очнулась в кровати от резкого запаха нашатыря. Отец стоял рядом, держал руку дочери в своей и нежно её поглаживал. Вид у него был испуганный.

— Папа… Как же так, папа?

— Уезжать тебе нужно из города… — Кирилла Игнатьевич расстегнул верхнюю пуговицу шёлковой сорочки. — Чует моё сердце, неладно у нас.

Полина Кирилловна резко поднялась с постели.

— Вы меня хотите отправить? И когда?

— Завтра, — Кирилла Игнатьевич направился к выходу. — Поедешь к тётке Серафиме. Там поживешь покуда…

Тётка Серафима, младшая сестра покойной матери, проживала в Тульской губернии. Раньше Полина Кирилловна поехала бы с превеликим удовольствием. Как же, недалеко от столицы. Можно было б тётку уговорить посетить Петербург. Теперь же покидать Благовещенск никак не входило в планы девушки.

Полина Кирилловна решительно мотнула головой:

— Я не поеду!

— Точка! — жёстко толкнул дверь отец и пошел из спальни дочери.

Но та задержала его:

— Вы не можете так со мной! Папа, я всегда вас слушалась. Но сейчас — нет, я не могу.

Кирилла Игнатьевич с удивлением посмотрел на дочь.

— Полина, мне тоже не хочется, чтобы ты уезжала, но… Мы живём в этом городе с его основания. Здесь всякое бывало. И за золото убивали. И грабили. И, чего скрывать, насильничали. Но никогда, заметь дочка, никогда не нападали на человека близ его дома! А теперь что? Я в родных стенах боюсь оставаться. Бубнова Кузьму прямо в спальне зарезали. Купцу Митяеву окна выбили! Сегодня меня чуть не на родном крыльце раздели! А завтра? Город наш наполовину из ссыльных, а для тех на бунт подняться, всё одно что…

Купец выругался. Полина Кирилловна со страхом смотрела на отца. Таким она его ещё никогда не видала. Нервный, несдержанный, взъерошенный. Тот, поняв, что сказал лишнее, резко развернулся и ушёл. Полина Кирилловна пыталась собраться с мыслями. Уехать? Если бы с Олегом Владимировичем, да хоть сейчас… Нет. Она никуда не поедет. По крайней мере, до тех пор, пока не увидит господина Белого.

В гостиной послышался треск загорающихся дров. «Папа разжёг камин», — поняла девушка. Она пошла к отцу. Тот смотрел на огонь, крупно глотая из толстостенного бокала коньяк. Девушка присела рядом. Молчание нарушил отец:

— Приказывать не стану, ты у меня уже взрослая. Но, будь жива мать, она бы поддержала меня. — Кирилла Игнатьевич оторвал взгляд от огня и повернулся в сторону дочери. — Замуж бы тебе… За полковника. Да в столицу. Нарожала бы мне внуков…

— Так, — девушка тут же отреагировала шуткой, — все полковники женаты. За мной только поручики, корнеты да капитаны ухлёстывают.

— Так ведь и они когда-нибудь полковниками станут.

— Когда станут, тогда и поговорим.

Головка девушки склонилась на плечо отца. Тот хотел её нежно погладить, но подобные нежности были не в чести у купца Мичурина.

— Любопытно, — тихонько бормотал Анисим Ильич, внимательно осматривая доску. — Край, как любопытно.

А посмотреть было на что. Вся дверь представляла собой небывалую картину: на полотне, судя по всему, гвоздём был нанесён контур человеческого тела в полный рост. В овале лица постоялец изобразил нос, глаза и рот. Нарисованное тело было исколото не полностью, а в строго определённых местах. Так, в области лба Анисим Ильич рассмотрел более сильные углубления, напоминающие удар штыка трёхлинейной винтовки.

«Чем это он, интересно знать?» — Кнутов пальцем провёл по вмятине. Лак в месте удара треснул и морщинками разошелся вокруг.

Напротив сердца, почек, печени отверстия были разные. Сначала Анисим Ильич выделил дыры от ударов специальным ножом. Потом, присмотревшись, понял, что постоялец использовал в своих упражнениях и вилки. Взятые, скорее всего, в ресторации. Несколько вмятин имелось и от столового ножа. Получили колющие «ранения» различными предметами и руки, и ноги, и та часть тела, которой дорожит любой мужчина.

Анисим Ильич присел на изучаемый объект. Достал из кармана конфету, развернул, съел, а фантик спрятал в карман. По привычке: Кнутов терпеть не мог в доме сор. Пережёвывая вязкую патоку, Анисим Ильич снова посмотрел на дверь. «А неплохо этот сукин сын владеет инструментом. Гляди-ка, вилка вошла миллиметров на пять. Это с какой же силой нужно кидать? Шагов с пяти, не меньше. Ладно, нож, вилка — понятно. Но вот чем он в лоб метал? Или у него специальная штука пробивать черепа имеется?»

От размышлений Кнутова отвлёк стук в дверь. Рыжая голова мальчишки выглянула в проём.

— Ваше Благородие. Тут к вам…

Сыщик шагнул в прихожую.

— Кто?

— Это я, Анисим Ильич! Селезнёв.

Пройдя в комнату, младший следователь удивленно смотрел на погром, учинённый старшим чиновником.

— Анисим Ильич, а это чего…

— То, что нужно! — отрезал Кнутов. — Доктор в морге был? Что говорит?

— То, что мы думали. Обоих — и девицу, и комиссара — убили из револьвера.

— Сухорукова нашёл?

— Никак нет-с. Дома нет, жена нервничает. Ревёт… А чего вы у приезжего нашли?

— Чего-чего! Расчевокался! — сорвался Анисим Ильич. — Иди и ищи!

— Чего? — не понял Селезнёв.

— Не чего, а кого! Сухорукова!

Селезнёв сглотнул обиду и собрался покинуть номер, как вдруг остановился, глядя на испорченную дверь.

— Странно, Анисим Ильич, — произнёс он, кивая на дыру в лобной части рисунка. — Откуда у него штык?

— Что? — не понял Кнутов, занятый своими мыслями.

— Штык, говорю, откуда у постояльца? — повторил Селезнёв.

— С чего ты взял, что это штык?

— Так, Анисим Ильич, сами посмотрите. — Младший следователь наклонился над лежащей на кровати дверью, ощупывая указательным пальцем странное отверстие. — Такая дырка в дереве при ударе остаётся только от штыка. Вот смотрите, три грани. Только, как он в номере размахивался, штык-то длинный? А может, какой-нибудь японский? Или турецкий?

Кнутов ответить не успел. Дверь снова приоткрылась и знакомая физиономия просунулась в образовавшуюся щель.

— Можно посуду убирать? Там на кухне уже спрашивали.

— Забирай, — отмахнулся Анисим Ильич, и, ухватившись за новую мысль, спросил у прислуги: — А скажи, постоялец утром в дрожки садился в пиджаке или без оного?