Маша, прости - Алена Артамонова

– А ты – здешний поп, нотации читаешь? – набычился Федор.

– Извините, я не назвал свое имя, – он улыбнулся. – Отец Димитрий.

– Простите, – смутился Федор.

– Ничего, это в вас говорит общепринятое восприятие священника. По-вашему, я должен быть полным мужчиной с длинной бородой, в черной рясе и с огромной золотой цепью.

– Что-то в этом роде.

– Как видите, нет, бывают и такие, как я. Закончил семинарию, получил приход, правда, без храма. Ну, да ничего, с божьей помощью почти построили, люди помогают кто чем может.

– Вот, – Федор достал портмоне и вытащил все деньги, которые там были. – Надеюсь, долларами не побрезгуете?

– Главное, чтобы это было от чистого сердца.

– От чистого. Всего доброго, – и Федор зашагал к даче приятелей.

– Подождите, – окликнул его священник. – Как ваше имя?

– Зачем?

– Раз вы пришли в храм, значит, у вас болит душа. Я помолюсь за вас.

– Не надо, – засмеялся Федор. – Вам показалось! У меня все прекрасно, даже замечательно!

– И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль.

Федор остановился и внимательно посмотрел на священника.

– Помолитесь за Машу.

– За Марию?

– Да, – и он быстро зашагал прочь.

«Только молись хорошо, когда я ее встречу, ей обязательно понадобится помощь!»

1717 г. Франция. Париж

Филипп стоял на кухонном столе, он был не только юн годами, но почему-то и мал ростом, практически он стал не больше рисового зернышка. Все это сильно пугало его, тем более, что на него медленно и грозно надвигалась огромная муха. Обливаясь холодным потом, он отчаянно озирался по сторонам в поиске надежного укрытия, но стол был девственно чист, а страшное чудовище – все ближе и ближе. Муха угрожающе жужжала, буравя мальчика неподвижными блюдцами злобных глаз. Филипп медленно двигался к краю стола, но, бросив короткий взгляд вниз, почувствовал, как все глубже становится черная пропасть отчаяния, его охватил безумный страх, от которого ослабело тело, а сердце забилось еще сильнее. Отступив до критической черты, он застыл и хотел закричать, но не смог вымолвить ни слова, и тут к столу подошла мать. Злое чудовище, увидав более сильного противника, напоследок громко прожужжало и улетела. Мать осторожно подставила Филиппу ладошку, на которую он с трудом взобрался, и медленно поднесла к лицу. Ее морщинки напоминали высохшие реки, нос – огромную гору, а в бездонном озере глаз мальчик увидел свое отражение и засмеялся. Страх куда-то исчез.

– Никогда и ничего не бойся! Я всегда с тобой! – тихонько шептали ее губы, и слабый ветерок с привкусом мяты и муската взъерошил его волосы.

Затем женщина отогнула лиф платья и поместила Филиппа вовнутрь. Его поглотил пьянящий аромат детства, где царил покой и беспричинная радость.

Он вдруг почувствовал абсолютную силу, покров любви и меч истины…

– Филипп, проснись же, черт тебя побери!

Маркиз открыл глаза и с идиотской улыбкой посмотрел на сидящего рядом Джо. Волшебство сна исчезло, улыбка погасла.

«Чертов сон!» – про себя выругался Филипп, он преследовал его на протяжении всей жизни: огромная муха и спасительница мать, – и, несмотря на блаженство, которое он испытывал во сне, просыпаясь, он всегда злился.

– Опять шлялся всю ночь? – беззлобно ругался старик. – Вставай, ты забыл, что приглашен на бал.

Регент давал бал в честь в честь английского посла, и вся аристократия Парижа согласно этикету должна была присутствовать, дабы выразить свое почтение к соседу, с которым у нее всегда были непростые отношения.

Старому маркизу опять стало хуже, и мадам де Обинье, буквально воспринимавшая данную ей клятву «быть вместе и в горе, и в радости», тоже осталась дома.

Филипп, одетый по последней моде, вошел в ярко освещенный и переливающийся всеми цветами радуги парадный зал Пале-Рояля и сразу окунулся в атмосферу праздника. Легкий шум разговоров, шелест шелка, тонкий запах духов и немытого тела… Нарядные дамы весело кокетничали с кавалерами, молодые девицы с мамашами приглядывались в поиске «жертвы».

Филипп прохаживался среди гостей, кивал мужчинам, улыбался дамам, и тут его взгляд упал на прекрасную молодую девушку, находившуюся в обществе графини де Конфлан.

У него перехватило дыхание, красота незнакомки ослепляла и даже пугала. Пышные золотистые волосы, густые ресницы, пылкий и одновременно нежный взгляд, изящные руки. Грация присутствовала во всем, что она делала. И в том, как она виновато опускала глаза, и в том, как она по-детски краснела. Филипп сделал несколько шагов в ее сторону и непроизвольно стал свидетелем разговора двух дам.

– Прошло уже шесть месяцев с тех пор, как вы вышли замуж, а до сих пор ведете себя как неопытная девчонка! – возмущенно выговаривала графиня де Конфлан молодой даме, которая нервно теребила платье. – Приличные замужние женщины так себя не ведут! Господин Лафон говорит вам, что вы прекрасны, а вы краснеете, как дитя! Откройте же ваши глаза, в Париже можно краснеть только под кистью художника. Право же, здесь столица, а не ваш провинциальный Аменьен.

«Боже правый! Красота и добродетель в одном лице! – зачарованно подумал Филипп. – Но почему такая несправедливость, почему она принадлежит не мне?!»

– Вам тоже нравится эта малышка? – Филипп вздрогнул от неожиданного похотливого шепота в самое ухо. – Это мадам Феран д’Аверн, жена лейтенанта моей гвардии, он привез ее из провинции. Правда, хороша?! – по лицу регента пробежала плотоядная улыбка. – Посетите мой ужин, и вам тоже достанутся ее прелести, я люблю делиться с друзьями, – засмеялся герцог.

– Она посещает ваши вечера? – в ужасе переспросил Филипп.

– Еще нет, – герцог нахмурился. – Признаться вам, она еще та штучка! Я предлагал ей через мадам Конфлан сто тысяч и чин капитана для ее мужа. Представьте, она отказала, – на лице регента читалось неподдельное изумление.

– Я так и думал, – прошептал Филипп.

– Что вы сказали?

– Просто удивился, что при дворе еще остались добродетельные жены. Может, и мне отправиться в провинцию в поиске второй половины?

– Нет такой добродетели, которую нельзя было бы приобрести за деньги. – Герцог Орлеанский пронзил Филиппа взглядом. – Я привык получать то, что хочу!

2001 г. Россия. Москва

– Я не пойду на твое долбаное шоу! – орал Федор в трубку.

– У нас выходит два сериала, один широкоформатный фильм. Мы готовились к этому проекту два года! – Михаил тоже повысил голос. – Это, как ты называешь, шоу нужно тебе не меньше, чем мне! Ну, что ты уперся? Это хорошая идея. Нет! Это замечательная идея! Домохозяйки будут рыдать у экрана, слушая ваши детские рассказы.

– Чихать я хотел на твоих домохозяек!

– Федор, мы уже все проплатили, – взывал к его разуму Михаил. – Даже этот ваш олигарх Крылов и тот с радостью согласился.

– А я не согласен! – Федор швырнул трубку.

– Феденька, все в порядке? – на пороге стояла взволнованная Катя.

– Пошла вон! – заорал муж.

Катя закрыла дверь и тихонько заплакала. Она жила с Федором уже пятнадцать лет, но до сих пор не научилась спокойно относиться к его неприятностям. После рождения Маши она так и не пошла никуда учиться, хотя и очень хотела этого. Через девять лет родился сын – Феденька. Катя потихоньку привыкала к столичной жизни и к профессии жены звезды. Она научилась следить за собой и вести светские, ничего не значащие разговоры, но в душе так и не приняла столицу. Муж мало изменился, иногда он был добр и ласков, но чаще агрессивен и зол, а она по-прежнему любила его, несмотря на частые ночные отлучки, сплетни в «желтой» прессе и звонки молодых девиц, без обиняков заявлявших: «Я сплю с вашим мужем!» С годами ее чувства стали еще сильней и пронзительней, а он любил кого-то еще, теперь она знала это точно.

Однажды, еще в самом начале семейной жизни, Катя наводила порядок и обнаружила старую коробку из-под обуви с пожелтевшими от времени школьными фотографиями, поверх которых лежали плюшевые мишки, сшитые между собой ярко-красным, словно живым сердечком. Катя повертела их в руке, и тут в комнату вползла Маша. Увидев новую игрушку, девочка захныкала и потянула ручки. Катя, не раздумывая, вручила дочери бесполезную вещь. Она прекрасно знала, что Федор всегда идет на поводу у дочери, и если с женой он мог позволить себе все, что угодно, то в руках Маши он был как пластилин. Маленькая озорница все прекрасно понимала и бессовестно пользовалась своей властью над отцом.

Вечером Федор вернулся домой и, увидев дочь с новой игрушкой, побледнел, а потом с силой вырвал мишек из рук обескураженного ребенка.

– Кто? Кто тебе разрешил рыться в моих вещах?! – заорал он на Катю.