Тиски - Олег Маловичко

Я поднимаюсь, расправляю плечи и улыбаюсь Озику. Достаю сигарету, жестом прошу огонька. А когда Озик складывает руки в лодочку, чтобы не дать ветру затушить огонь, я перехватываю его руки за запястья и с силой впечатываю свой лоб – в его лицо.

– Сука, ты просто так тявкаешь или сказать что-то хочешь? – шиплю я на схватившегося за кровоточащий нос Озика и бью его ногой в подвздошье. – За такие слова отвечают, если говорят, ты в курсе, сука, пидор?..

– Хорош! Хорош!.. – кричит Озик, выставив в меня руку. – Хватит, говорю!

Еще два удара ногой в корпус, и я, подхватив сумку, двигаюсь по дороге из сваленных одна к другой плит к забору. Миновав поросший бурой травой склон, подхожу к месту, где верхняя часть плиты отбита – то ли нарочно, то ли случайно, – и поднимаюсь по составленным вместе ящикам.

Отъехав от порта на несколько километров и успокоившись, я решаю позвонить Дудайтису, но мобила сдохла, а автозарядку забрала Тая – у нее тоже «Нокия». Тысячу раз просил ее этого не делать.

За каким-то хером звоню с автомата.

– Майор, – говорю я, – придумайте что-нибудь. Сегодня я его научил, но если он завтра промолчит, это не дает гарантии, что он все время будет молчать. Он языком начнет трепать, я им уши не смогу заткнуть. Меня через неделю в реке найдут, брюхом кверху и с синей рожей.

– Денис, погоди, не части. Ты на нерве, тебе успокоиться нужно. Давай встретимся, сынок, придумаем что-нибудь.

– Да не хер нам встречаться, вы решите что-­нибудь!

Я уезжаю в клуб.

Утром звонит Озик. Говорит невнятно, чуть шепелявит – видимо, я выбил ему зуб. Просит прощения – не знает, что на него вчера нашло. Впредь обещает быть аккуратнее и следить за метлой.

Я кладу трубку, не ответив.

Мы вновь встречаемся через пять дней. Озик суетлив и чрезмерно доброжелателен. Я уверен, что он продолжает меня подозревать.

С дороги звоню майору и сообщаю, что, если он не решит с Озиком, я уеду из города. Прямо сейчас.

* * *

Все случается слишком быстро. Звонок в дверь, и вот уже Вернер заполняет собой квартиру, как всегда, вытесняя все.

– Один? – спрашивает он, оглядываясь кругом.

– Да, – отвечаю я.

– Собирайся, поехали.

– Куда?

– Поехали, поехали.

Он старается не встречаться со мной глазами. Стоит и смотрит в окно, хотя чего он там не видел. Я чувствую, что ему неудобно передо мной.

Значит, он все знает. Озик.

Раньше я все время удивлялся тому, как спокойно люди идут на расстрел – в хронике, книгах, кино. Ведь им нечего терять, и максимум, чем они рискуют, – это пара секунд подконвойной жизни. Почему они не бросаются на своих палачей, почему не впиваются зубами в их глотки, не рвут ногтями плоть? Ведь на другой чаше весов – жизнь?

Теперь я понял почему.

В этот момент на тебя нападает дрожащее скотское равнодушие. Ты не знаешь, чем угодить своему палачу, и заглядываешь ему в глаза, чтобы предугадать его малейшее желание по движению бровей.

И тебе хочется заговорить с ним. Тебе хочется покаяться. Даже если ты ни в чем не виноват. Хочется, чтобы он тебя простил, простил и полюбил, признав в тебе человека. Хочется заплакать, взять его за руку, посмотреть в глаза и прочесть в них – сочувствие. Даже смерть не так страшна, как отсутствие прощения и понимания. Перед смертью хочется, чтоб в тебе увидели человека, а дальше – пусть убьют.

Я понял, почему приговоренные к смерти не бегут. Именно потому, почему не бежал я.

Я собираюсь. Открываю шкаф и чешу в затылке, задумываясь, что надеть. Смотрю на улицу, на Игоря – и выбираю легкий голубой свитер, светлые слаксы и коричневые мокасины. Когда я достаю из гардероба ветровку, вспоминаю о пистолете. Я редко ношу его с собой, поэтому он так и лежит в кармане кожаной куртки, где я оставил его после одной стрелы.

– Денис, ты скоро там? – Вернер заглядывает в комнату.

Я могу убить его прямо здесь. Всего один раз нажать на курок, дождаться ментов, вытерпеть первые полчаса – пока не появится Дудайтис. И тогда все закончится.

Но я не решаюсь, продолжая в глубине души надеяться на чудо.

– Что случилось, можешь рассказать? – спрашиваю я, когда мы выходим из подъезда.

– Садись, – бросает Игорь вместо ответа. Он не смотрит на меня. Цепкий взгляд его маленьких узких глаз ощупывает все вокруг.

Я сажусь на пассажирское сиденье, но сил, чтобы захлопнуть дверцу, не хватает, как будто я понимаю, что, хлопнув дверью, окончательно отрежу себя от безопасного невернеровского мира.

Вернер садится за руль и, склонившись через меня, захлопывает дверцу.

– Озика приняли.

– Когда?

– Вчера. Ты же у него был вроде, нет?

По взгляду, каким припечатывает меня к сиденью Игорь, мне становится понятно, как много зависит от моего ответа.

– Да.

– Вот сразу после этого.

И мне становится легко. Так легко, что хочется засмеяться в рожу Вернеру, схватиться за руль его «Кэдди» и крутануть, направляя в несущийся навстречу столб. Мне хочется прыгать и орать, потому что теперь, когда все понятно и кончено, я наконец-то свободен и я могу быть собой, а не тем, кого из меня хотят вылепить.

Я не могу удержаться, и на мои губы выплывает наглая улыбка.

– Я тебя рассмешил чем-то?

– Нет, извини. Просто прикол один вспомнил. Короче, прикинь, заходит чувак в публичный дом, и…

– Хватит!!!

Я осекаюсь. Остаток дороги проходит в молчании. Мне по хер, куда мы едем. За нашим маршрутом я наблюдаю с отстраненным интересом. Если мочить, думаю я, повезут далеко – за город, в лес, или ближе, к парамоновским складам. Получается по второму варианту.

Здесь на несколько километров кругом – промзона. Когда-то город знавал и лучшие времена, и все его пригороды застраивались невнятными и неясными производственными корпусами. Лет десять назад они благополучно передохли, оставив после себя пост­апокалиптические руины из серых бетонных заборов и недостроенных блоков ангаров и складов.

Пространство между двумя заборами заросло чахлым лесом. Там нас ждет Жига. Защищаясь от промозглого ветра поднятым воротником куртки, Жига лущит семечки.

Вернер останавливает машину.

– Денис, особого приглашения ждешь? – Игорь прокашливается в кулак и коротко мотает головой в сторону леска.

Впереди Жига, Вернер замыкает процессию, я – между ними. Тропка узкая и извилистая, поэтому мы идем гуськом. Широкая спина Жиги качается у меня перед глазами, и я понимаю, что через пять минут меня убьют. Я не боюсь боли. Но я никак не могу смириться с тем фактом, что меня не будет. Как это? Ведь весь мир вокруг – это я! Эти листья, эта тропинка, эта спина Жиги – это все я, мои ощущения, и как это – когда тебя нет? Что ты чувствуешь после того, как пуля дырявит твою голову?

Это не может случиться со мной. Я другой. Я не тот, кого убивают на лесной полянке рядом со свежевырытой мелкой могилой. Я не тот, чье тело берут за руки и за ноги и бросают вниз, а свитер поднимается, обнажая полоску белой плоти живота. Я не тот, кто лежит, чуть приоткрыв рот, так, что становятся видны перед­ние зубы и на них падают комья земли. Я – это весь мир! Я – это музыка, я – это влажные губы Маши, я – это смеющийся Крот, я – это гитарное соло в Hotel California, я – это все! Они не могут убить меня. Нельзя убить весь мир!

В эту секунду я слышу, как Вернер за моей спиной щелкает предохранителем.

Жига, на мгновение остановившись, смотрит по сторонам, потом сходит с тропинки и пробирается в глубь леса. Я иду за ним, и, когда мне приходится перешагивать через поваленное ветром дерево, ноги отказываются слушаться, подгибаются, и я сажусь на ствол. Я готов упасть лицом в землю, целовать ноги Вернера, плакать и молить о пощаде. Я готов все рассказать им.

Ладонь Вернера ложится на мое плечо.

– Что такое? Денис?

– Нормально. Все нормально, Игорь.

Я поднимаюсь и иду дальше. На меня нападает ­усталое равнодушие.

Перейдя через ручей и поднявшись по пологому склону вверх, мы оказываемся на месте, которое пятью минутами ранее я с точностью спроецировал в моем воображении. Это небольшая поляна среди деревьев, с торчащим посередине гнилым пнем, и трава, желтая и мокрая от прошедшего ночью дождя. Я убираю ногу и смотрю, как в отпечаток моего ботинка начинает собираться влага.

– Узнали мы, кто стучит, Денис, – говорит Вернер, растягивая слова.

Я поворачиваюсь к нему, но он старается не смотреть в мою сторону, шаря глазами по деревьям, поляне, чему угодно, лишь бы не встретиться взглядом со мной. Ему неудобно и стыдно и жалко меня, понимаю я. Его рука висит вдоль тела, и в ней – пистолет.

В тот самый момент, когда я прикрываю глаза и набираю в грудь воздуха, чтобы сказать: давай быстрее, – в тот самый момент я слышу шорох с другой стороны леса, и через пару секунд Вадик Скелет толкает на поляну человека с завязанными за спиной руками и серым мешком на голове. Вернер вкладывает мне в руки пистолет и накрывает их своей ладонью.