Наследницы - Элизабет Адлер

Он улыбнулся, когда Ханичайл, уткнув нос в букет, стала жадно вдыхать запах роз.

– Эти розы выращены в теплице, мисс, и не пахнут в отличие от садовых. – Стюард передал прилагаемый к букету конверт и сказал, что скоро придет стюардесса, чтобы распаковать вещи. – Если вам что-то понадобится, звоните мне, мисс Маунтджой, – добавил он перед тем, как уйти.

Ханичайл пересчитала розы: две дюжины. Никто и никогда не посылал ей цветы. Открыв маленький конверт, она достала визитку и, прочитав извинения Александра Андреоса Скотта, провела пальцами по лепесткам: они были мягкими, как бархат, и желтыми, как настоящие техасские розы.

Вскоре пришла стюардесса и начала распаковывать два небольших чемодана Ханичайл. Она возражала, говоря, что легко справится с этим сама. Она в смущении наблюдала, как женщина молча положила на полку ее голубой свитер и блузки и повесила на вешалку ее новый, «по последней моде», костюм из пестрой шерстяной ткани, купленный по каталогу «Сиарз», как, впрочем, и все ее вещи. Ханичайл понимала, что стюардесса больше привыкла развешивать роскошные шелка и атлас, и ей, по всей вероятности, было удивительно выкладывать на полку ее дешевое хлопчатобумажное белье и единственную пару шелковых чулок.

Стюардесса повесила в отдельное отделение шкафа длинное черное кружевное вечернее платье и поставила под него туфли из лайки на высоком каблуке, которые, как обещал каталог, «будут переливаться, когда вы танцуете». Затем посадила на кровать старенького плюшевого мишку Ханичайл и, улыбнувшись, ушла, чтобы заняться другими пассажирами.

Ханичайл посмотрела на вечернее платье. Как гласила реклама в каталоге, это была специальная голливудская модель: «какую носит кинозвезда Лоретта Янг». И Ханичайл поверила рекламе. Длинное, из черного вискозного кружева платье на подкладке из розовой тафты стоило ужасно дорого: целых двадцать долларов и двадцать пять центов. За всю жизнь ей никогда не приходилось платить таких больших денег. Она была взволнована, когда впервые увидела его, но сейчас, висевшее на обтянутых белым атласом плечиках, оно выглядело дешевым.

У Ханичайл никогда раньше не было вечернего платья, да и надевать его ей было некуда. Вообще-то говоря, до сегодняшнего дня у нее не было платьев, если не считать тех, в оборочку, что покупала ей Роузи, когда она была ребенком. Однако из фильмов Ханичайл знала, что на таких роскошных лайнерах, как этот, принято одеваться к обеду, и философски для себя решила, что при таком обилии великолепных женщин на борту никто даже не обратит на нее внимания.

Она вспомнила, что Элиза сказала ей перед отъездом:

– Красотой ты не блещешь, девочка, по крайней мере сейчас. Но в тебе что-то есть, пока я не могу определить, что именно. Сказать по правде, я все еще надеюсь, что это к тебе придет.

– Что? – спросила Ханичайл.

– То, что ты будешь похожа на своего отца. Он был интересным мужчиной. Действительно интересным. И в нем было то же самое, что и в тебе. – Элиза плотно сжала губы, внезапно поняв, что это было.

– Что, Элиза? Что в нем такого было?

– Это не для твоих ушей, – строго сказала Элиза. – Иди собирай вещи, – добавила она и быстро ушла на кухню.

Ханичайл долго лежала в ванне, окруженная мрамором и пенными пузырьками, все более и более чувствуя себя настоящей кинозвездой. Затем она надела новое хлопчатобумажное белье, точно такое же, какое привыкла носить с тех пор, как была маленькой девочкой, с большой осторожностью натянула на ноги шелковые чулки и отливающие серебром туфли.

Затем она надела черное платье и подвязала длинные светлые волосы черной атласной лентой, купленной в универсальном магазине, где когда-то работала ее мать, припудрила пуховкой свой веснушчатый носик, осторожно нанесла на губы цикламенового цвета помаду и, как полагается, сомкнула губы, чтобы помада легла ровнее, затем посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. Помада не измазала зубы. Вид был для нее непривычный, но она решила, что постепенно привыкнет к косметике. И последний штрих: мазок французскими духами за каждым ухом.

Ханичайл придирчиво оглядела себя в большом зеркале, решая, не слишком ли низок вырез платья, подходят ли рукава-крылышки для вечернего платья и не коротка ли та часть скроенной по косой юбки, которая доходила ей только до колен. И не слишком ли плотно платье облегает ее? Ее мучили сомнения. Особенно ей не нравилась розовая тафта под черным кружевом, из-за которой она казалась почти голой.

Ханичайл вздохнула, но менять что-либо уже поздно. Платье было у нее единственным. К нему подошла бы нитка жемчуга, но единственным украшением у нее было золотое кольцо с гербом Маунтджоев, которое сначала носил ее дедушка Джордж, а потом ее отец. Ханичайл никогда не снимала его. Оно было таким же талисманом, как и старый мишка, который мистическим образом связывал ее с отцом.

Волнуясь, Ханичайл пошла в столовую, пошатываясь от качки и непривычных для нее туфель на высоких каблуках.

Главный официант, стоявший наверху ведущей вниз лестницы, с удивлением посмотрел на нее. Ханичайл одарила его застенчивой улыбкой, затем быстро оглядела переполненную людьми столовую; зеркальные стены и сверкающие, как драгоценные камни, канделябры; духовой оркестр, укрывшийся в тени посаженных в кадки пальм и играющий последнюю мелодию Джерри Керна. Одетые во фраки официанты разливали шампанское, а пассажиры приветствовали друг друга поцелуями в щеку. Все это было похоже на кино. Ханичайл повнимательнее присмотрелась к пассажирам, и внезапно кино обернулось для нее кошмаром. Горячая волна смущения обожгла ей щеки. Все фильмы врали. Никто не носил вечерних платьев: каждая женщина была в коротеньком дневном платье. Люди, оборачиваясь, смотрели на Ханичайл, и она почувствовала, что покраснела до корней волос. Ей хотелось в тот момент провалиться сквозь землю.

Стоя в дверном проеме, Алекс Скотт наблюдал за Ханичайл. Вид у нее был такой, словно она хотела убежать, но он понял, что она не может этого сделать: от смущения она приросла к месту.

– Могу я помочь вам, мисс? – спросил старший официант.

– В этом нет необходимости, Марио. – Алекс взял Ханичайл под локоть. – Мисс Маунтджой со мной. Пожалуйста, Марио, столик на двоих подальше от толпы.

Ханичайл в ужасе посмотрела на Алекса и сразу обратила внимание, что на нем нет фрака и белого галстука.

– Я оделась не по форме, – прошептала она. – Все на меня смотрят. Я не могу пойти туда.

– Ваш стюард должен был предупредить, что в первый день никто не одевается к обеду. Это своего рода традиция. Пусть себе смотрят. Они только и думают, как очаровательно вы выглядите.