День мертвых тел - Николай Иванович Леонов

нутро его, как и голова на вывернутой под неестественным градусом шее, было засыпано белым порошком, на первый взгляд похожим на смесь соли и извести. Хвост был оставлен без внимания. Крылья же разведены в стороны, и перья старательно разложены так, чтобы каждое выглядело максимально живо. Идеально. Если бы птица была бабочкой, в работе наверняка участвовали бы иглы. На одном крыле перья имелись все. На втором же остались лишь маховые. Место, где пленочка плоти обтягивала тонкие косточки, тоже было основательно и аккуратно сдобрено белым порошком.

— Какого черта он здесь делал? — шепотом спросил Виктор.

Гуров поднял голову на стену. Над столом висели часы с крупным циферблатом, с которого им улыбалась мультяшная божья коровка. Ниже была прикручена лампа для микросъемки. А вокруг висели фото. На которых…

— Судя по фотографиям, наш юный ботаник изучал строение птичьего крыла. Аккуратно, пинцетом, ибо особых повреждений кожи я не вижу, снимал перья и пух слой за слоем и фотографировал.

— Почему он не нашел строение крыла в любой детской книжке про птиц или не посмотрел видеоурок в интернете — глупый вопрос, да?

— Да, Витя. Глупый. Пойдем-ка дальше, времени у нас не так и много.

Глава 16

Требуется много амбиций, интереса, трудолюбия и потрясающего упорства, чтобы в наше время заниматься традиционными методами ручной фотопечати и обработкой. В эпоху, когда все решает ее величество «цифра», занятие ручной фотопечатью либо роскошь, либо блажь. Процесс этот кропотлив до капризности, все переменные — температура воды, длительность экспозиции и прочее — нужно принимать в расчет. И расчет должен быть точным, малейшее изменение элементов может сделать результат непредсказуемым. К тому же удовольствие не из дешевых — реактивы, бумага, пленка…

В любой другой день такая преданность искусству черно-белой фотографии вызвала бы у Гурова глубочайшее уважение. Не сегодня.

Дверь в зал была обита снаружи цветистым, растрескавшимся дерматином, с уплотнителем и широким припуском по краям. Казалось, что в душном своем жилище Милованов сделал все, чтобы затруднить циркуляцию воздуха. Дверца тихонько шаркнула обивкой об пол, открыв им проход в кромешную ночь. Окон видно не было, очевидно, они оказались заклеенными наглухо. Виктор зашарил по стене в поисках выключателя, когда в голове Гурова заворочалось, требуя внимания, смутное, нечеткое воспоминание из детства. Они с отцом проявляли фотографии мощного, надежного «Зенита». Запирались ото всех в ванной, завешивая световое окошко на кухню. Постоянно шумела проточная вода, а скупой свет был странно коричневого цвета, делая их с отцом похожими на героев старого фильма. Где картинка зернит и изображение не черно-белое, а… Как же называется этот цвет? Сепия? Точно, сепия. Улыбки родных и друзей проступали в квадратных кюветах, замирая по велению неведомого маленькому Льву волшебства, на белых бумажных прямоугольниках. И свет включать было категорически нельзя, потому что тогда магия не случится и…

— Витя, стой!

— Почему?

Щелкнул выключатель. Гуров зажмурился, ожидая удара ярких лучей по глазам и успевая внутренне сжаться от мысли: «Плакали вещдоки, нету их у нас». Но глаз ничто не потревожило.

Комнату залило ровное красное сияние. Именно такая лампа была вкручена в патрон, висящий на голом проводе над головами. Можно было подумать, что Толик иным светом вне службы и не пользовался. Потому что в общем понимании гостиной, даже бедной, с советским телевизором в виде громоздкого куба с выпуклым экраном и вытертыми красными ковровыми дорожками на полу, у Милованова не было. Самую большую площадь в квартире полностью занимала домашняя фотолаборатория. Вдоль стен стояли бутылки с реактивами, в центре царственно возвышался стол, на котором было установлено несколько увеличителей. Добротных, винтажных. На небольшом стеллаже стояли более похожие на призы, нежели на инструменты для работы и хобби, старые пленочные фотоаппараты, вспышки и тяжелые объективы к ним. Даже ванна со сливом и кранами, горячим и холодным, стояла здесь же. Гуров прикинул, сколько труда требует подобный перенос и насколько нужно не верить в перспективу появления на горизонте личной жизни, и покачал головой. Милованов никого не ожидал в своей судьбе. Все, что нужно этому человеку для счастья, у него уже имелось. Пинцеты, воронки, кюветы, все было аккуратнейшим образом подписано. И понятно почему — тонкое искусство Толика пятен, разводов и помарок не терпело, шанс второй раз поймать нужный кадр мог не представиться еще долгие годы. Фотоохотники, снимающие бабочек или редких птиц, не сумели бы сравниться с Анатолием Миловановым в терпении и снисходительности по отношению к своим моделям. Птицу или бабочку можно найти другую и попытать счастье еще раз.

— Гуров, твою же… Родину, ты только посмотри… — протянул Виктор, обходя стол кругом и держа руки на отлете, чтобы случайно не прикоснуться. Смотреть было на что. Так же, как на кухне, на стенах висели фотографии. Они же красовались развешанными на нитях, протянутых через открытое пространство комнаты, образуя паутину на уровне глаз. — Это же все нынешнего года фотографии, с этого фестиваля. Смотри, вот здесь аэропорт. Он встречал его в аэропорту, с ума сойти.

Гуров надеялся остаться в своем уме. В конце концов, что он такое пока видит? На что смотрит? Домашняя фотолаборатория. Толик предпочитает классическое черно-белое фото, как и многие его собратья по цеху. Что в этом криминального? Но врать себе — последнее дело, и полковник признался, что от коллекции снимков, еще и в таком специфическом освещении, в дрожь бросило даже его. Толик действительно встречал Аджея в аэропорту. Оказывается, выводили звезду из самолета в окружении охранников, старательно заслонив широкими спинами от любопытных глаз. Но у Толика была хорошая, очень хорошая камера. А Полонский был фотогеничен настолько, что мог бы зарабатывать деньги, которые были ему так нужны, как фотомодель, и почему он выбрал живопись — осталось для Гурова загадкой. Даже заспанный его профиль, на мгновение мелькнувший из-за крепких плеч телохранителей, выглядел так, будто его ваяли из мрамора лучшие мастера эпохи Ренессанса. Объемный капюшон и мягкие складки здоровенной толстовки лишь дополняли картину. Милованов правда был талантливым фотографом и красоту видел болезненно чутко. Во всей его коллекции или той ее части, что он оставил на виду, не было ни единого шаблонного ракурса. При этом за каждую из этих фотографий глянцевые журналы заплатили бы немалую сумму, потому что для прессы так не позируют. Тонкую мимику красивого, нервного лица, игру света и тени на нем следовало именно ловить. Тогда как сам Аджей на месте не сидит спокойно ни минуты и в моменты, когда на него не направлены взгляды