На тихой улице - Серафина Нова Гласс

избавить ее от бремени понимания.

– Так, погоди. Ты говорила о том, как я спрашивала, что с тобой случилось. Я по-прежнему не понимаю, что с тобой случилось, – произношу я, догадываясь, что это еще не все.

Она ерзает на табурете и откладывает ложку.

– Мне он по-настоящему нравился. Да, я знаю, знаю, что он был старше.

Мне приходится проглотить слова, которые хочется проорать: на пять лет! Ну ладно, пять лет – это ерунда в моем возрасте, но девочка-подросток и взрослый мужчина – совсем другое дело, и при этой мысли щеки начинают пылать, хотя я пытаюсь сохранять спокойствие.

– Так ты… с ним встречалась?

– Нет! В смысле… нет. Мы были близки. Дружили, – робко произносит Мия.

– Почему я об этом не знала?

Я ведь знакома с Пейдж практически всю жизнь, и наши дети выросли вместе, хотя, если задуматься, она переехала сюда всего десять лет назад. Мии тогда было семь, а Калебу двенадцать. Он ходил в частную школу. Мы больше дружили как соседи и члены книжного клуба и не ходили друг к другу в гости на семейные посиделки и барбекю. Вообще-то, наши дети почти не общались, пока не повзрослели. Только гоняли по району на велосипедах, но их разделяла огромная разница в возрасте.

– Бога ради, мама! Ничего не было. Он не отвечал мне взаимностью.

– Ох, слава богу, – не могу удержаться я.

– Серьезно?

– Нет. Прости, я просто… Так ты хочешь сказать, что он был торговцем. Верно?

– Ой, да подумаешь, большое дело, – фыркает она, и у меня отвисает челюсть. – Но знаешь, он был потрясающим и хорошим. Все эти дела были совсем не в его стиле.

– Так ты с ним не встречалась? – требую подтверждения.

– Нет. Мне хотелось, но он встречался с кем-то другим, но… в общем, после его смерти я… Я была сама не своя. Чувствовала себя… виноватой. Не знаю, как объяснить, – мямлит Мия, и я чувствую, как она снова отдаляется, выстраивая защитную стену.

– Почему? Почему ты так себя чувствовала? – озадаченно спрашиваю я.

– Не знаю. Просто я скучаю по нему, вот и все. Мне так хотелось бы ему помочь.

Тут у нее льются слезы, а я застреваю в безумном мгновении: я в ужасе, ведь Пейдж не знает, что ее сын был дилером, а моя дочь чуть не начала с ним встречаться… Но одновременно мне хочется продлить это мгновение, с ее головой у меня на плече. Я вытираю слезы дочери пальцем и заглядываю ей в глаза.

– Мне так жаль, что тебе пришлось самой с этим разбираться. Он был твоим другом, я этого не знала, и ты пережила такое горе, – говорю я и как будто слышу доктора Хиггинса, произнося эти истины. – Но ты не могла ему помочь, да это и не твоя задача.

– Я знаю, – всхлипывает она, глядя на свои ладони. – По вечерам мы иногда сидели на качелях за домом Кинни и… ну, просто разговаривали. Много. До сих пор не могу поверить в случившееся.

Мия пытается взять себя в руки. Так вот почему она так резко изменилась. Она была безответно влюблена, а потом Калеб погиб, и не знаю, что там еще… Может, она принимала больше, чем призналась? Я-то думала, что у Мии просто настал период «я ненавижу родителей», хотя она никогда такой не была, а дочь все это время горевала. Я чувствую себя худшей в мире матерью.

– Не важно, уже все в порядке. Я просто подумала, тебе нужно знать… про тот косяк.

Она встает и идет к холодильнику за газировкой, а потом поднимается в свою комнату, уже с телефоном в руке.

Мой телефон снова звонит. Тот же номер. На этот раз я отвечаю, выплескивая раздражение.

– Да? – рявкаю я. – Что? Я не знаю никакой Джун Баррет. Вы ошиблись номером.

– Она уверяет, что знаете и только вы можете ей помочь. Она настаивает. Говорит, вы можете забрать ее дочь, Эйвери. Вы не могли бы подъехать и разобраться? – говорит мужской голос.

Эйвери? Боже мой! Что вообще происходит?

– Да, хорошо. Скоро буду, – говорю я и отсоединяюсь.

Может, это шутка? Это имеет какое-то отношение к Финну? Я в полном смятении. Как будто в тумане из-за всего, что случилось за последние два дня, я хватаю сумку, сажусь в машину и еду вызволять из тюрьмы незнакомку, которая знает мое имя.

21

Джорджия

Когда Кора входит в комнату для задержанных и видит меня, ее лицо белеет. Сказать, что она потрясена, было бы преуменьшением.

– Джор… Джун! – восклицает она, быстро поправляясь.

Кора понимает, что так надо, хотя еще и не разобралась, в чем именно дело. Ей называют сумму залога и спрашивают, готова ли она отвезти меня домой. Она немедленно и горячо соглашается, практически достает кошелек, прежде чем полицейский успевает договорить. Она не спрашивает, почему я здесь. Просто помогает.

Через полчаса, после заполнения кучи бумаг, я сижу в ее машине вместе со спящей Эйвери, все так же пристегнутой сзади, и еду обратно в тот дом. Кора хранит молчание, ожидая, пока я заговорю.

– Спасибо. Огромное тебе спасибо, – произношу я, и мой голос срывается. – Прости, что втянула тебя, ты так много для меня сделала…

– Никаких проблем. Как ты?

– Вообще-то хреново. Я не могу… Пожалуйста, я не могу вернуться.

Я начинаю плакать. Рыдаю навзрыд, так что едва могу дышать, и Кора останавливается на обочине у дома № 8 по Кантри-роуд и пытается меня успокоить. Я даже не в состоянии говорить и все ей рассказать. Просто задыхаюсь от рыданий, стараюсь остановиться, чтобы не разбудить Эйвери, но не могу даже вздохнуть.

– Тише, тише, все будет хорошо, – шепчет Кора, берет меня за руки и гладит по спине. – Ох, милая. – В ее глазах тоже стоят слезы. – Что с тобой приключилось?

Наконец, я беру себя в руки, но дышать еще трудно, потому что рыдания вырываются из груди как икота. Лицо красное, глаза щиплет. Я пытаюсь рассказать.

– Мне нужно выбраться отсюда. Я не могу вернуться. Это опасно, – начинаю я, глядя на Эйвери, а потом снова на Кору.

– Он плохо с тобой обращается, я знаю.

– Все гораздо серьезнее.

– Что? Что он сделал, о чем ты? – удивляется она, и у меня не остается другого выхода, кроме как довериться ей и все рассказать.

В этот раз я не могу вернуться.

– Он насильно удерживает меня там. Не дает уехать, – объясняю я и замечаю, как до нее доходит почему я никуда не хожу, не