Неоконченный пасьянс - Алексей Ракитин

Любопытно, что домоправитель отказался признать наличие у себя ключей. Даже такая серьёзная мотивация, как возможность легко заработать двести пятьдесят рублей, не заставила его опрометчиво принять заманчивое предложение. Что ж, честь и хвала Петру Кондратьевичу Анисимову, умный стало быть мужик, хладнокровный, алчностью своей управляет, с головой дружит.

У домоправителя есть дети, интересно, каков их возраст? Дети могут совершать ошибки молодости, скажем, играть в карты. Может ли хитрый и умный преступник попросить проигравшегося юношу в качестве оплаты долга принести на часок ключи от квартир из папиного дома? Может, конечно, даже запросто. Выигрыш в карты или шантаж — это, кстати, типичный приём профессионального грабителя или квартирного вора, производящего разведку объекта. Шумилов решил, что ему надлежит ещё раз повидаться с дворником Подколозиным и получше расспросить его о домоправителе, может, что — то интересное и всплывёт. Может, даже лучше встречу эту не откладывать, а навестить дворника сегодня вечером.

Очень интересен оказался рассказ кухарки. Из её слов можно было заключить, что Барклай рассталась со своей поварихой Трембачовой вследствие какого — то неприятного инциндента, о чём полковник Волков либо не знал, либо не захотел сказать Шумилову. Кроме того, это неприязненное расставание имело место несколько позже, нежели об этом говорил полковник Волков, поскольку с Нового года прошло далеко не полгода. Может быть, это ничего не значило, но в любом случае рассказ человека, близко знавшего убитую Барклай на протяжении нескольких лет, мог оказаться весьма содержательным.

Покончив с обедом, Шумилов решил отправиться в к себе домой, дабы передохнуть часок и затем, если минует головная боль, либо двинуть в адресный стол за справкой о месте проживания Евдокии Трембачовой, либо вернуться в «яковлевку» для повторного разговора с дворником Подколозиным.

10

Шумилова, забывшегося буквально на четверть часа тяжёлым сном, разбудило неожиданное появление Аркадия Штромма. Услышав его голос в прихожей, Алексей Иванович через силу заставил себя разлепить веки и сесть на диване. Голова заболела уже всерьёз, что было крайне неприятно, поскольку из — за этого Шумилов становился совершенно неработоспособен. Вошедший Штромм сразу почувствовал, что Алексей Иванович не в порядке; усевшись в кресле напротив дивана, он участливо осведомился:

— Что с вами, вы здоровы?

— Голова болит. Что вы хотите, петербуржская весна свалилась на голову: солнце — яркое, ночи — светлые, во второй половине дня начинается мигрень, хоть кричи, хоть плачь, — объяснил Шумилов. — Одним словом, синдром северной весны.

— Понюхайте кокаин, — посоветовал Штромм. — Прекрасное тонизирующее средство. В глазах сразу такая чёткость образуется, в членах — бодрость. Настоятельно рекомендую. Либо женьшень, Бадмаев — старший принёс моду лечить женьшенем, сходите к нему.

— Бадмаева я знаю, — отозвался Шумилов. — Да только я сторонник самолечения. Хотя, пожалуй, сие не совсем правильно. Впрочем, не о том разговор. Что у вас случилось?

Было очевидно, что Штромм явился вовсе не для того, чтобы поговорить о здоровье Шумилова.

— Я к вам приехал из полиции. Сегодня провёл там всю первую половину дня. Был доставлен туда прямо из дома двумя чинами в форме при палашах. Хорошо хоть руки не сковали и палаши не обнажили, а то пошла бы слава обо мне среди соседей.

— Вас доставили в Сыскную? — уточнил Шумилов.

— Нет, в часть.

— Что от вас хотели? Допрашивали? Проводили опознания?

— Видимо, второе. Меня показывали разным людям. В общей сложности человек десять — двенадцать на меня посмотрели. Меня поставили в ряду с другими молодыми мужчинами и незнакомые люди заходили, глазели… Нам командовали «повернитесь налево!», «направо!», «сядьте». Там диванчик драный стоял, вата из него торчала, я бы ни за что на такой по доброй воле не сел, но… тут пришлось садиться. По — моему, это издевательство.

— Ну — ну, — успокоил Шумилов, — это не издевательство, это — опознание. Вас, как я понимаю, демонстрировали тем, кто приехал в Петербург утром двадцать четвёртого апреля ревельским поездом. Ну, а также тем, кто приплыл пароходом «Император Александр Второй». Судя по тому, что вы остались на свободе и против вас официально не выдвинули обвинения, никто из ехавших в поезде вас не опознал. Следствие желало опровергнуть ваше alibi, но сделать этого, как я понимаю, не смогло. Скажите, а те мужчины, что стояли в одном ряду с вами, были без усов и бороды, как и вы?

— Да, без усов и бороды. И даже одежда была схожей.

— Что ж, значит, сыскари обошлись без своих полицейских фокусов. У нас некоторые полицейские, знаете ли, любят устраивать опознания с нарушением установленной законом процедуры, — пояснил Шумилов. — Прокурорские чины при этом присутствовали? Какие — то шуточки, оскорбительные замечания в ваш адрес отпускались?

— Присутствовал прокуроский следователь, и был ещё какой — то прокурорский делопроизводитель, он писал постоянно под диктовку товарища прокурора. А насчёт шуточек или оскорблений — ничего такого не было. Всё прошло очень спокойно и я бы даже сказал, формально.

— Очень хорошо. У вас нет оснований на что — либо обижаться.

— Ещё присутствовал мужчина в цивильном костюме лет, эдак, пятидесяти или старше с большими бакенбардами, спускающимися на грудь. Знаете, такие были в моде в николаевские времена.

— Это Путилин, действительный тайный советник, начальник Сыскной полиции Санкт — Петербурга.

— Для меня это плохо?

— Присутствие Путилина на опознании? Нет, скорее наоборот, — заверил Шумилов. — Иван Дмитриевич человек очень компетентный в делах сыска и, что очень важно, объективный. Если он увидит, что подозрения в ваш адрес напрасны, он первым остановит своих агентов и признает ошибочность взятого следа. То, что он вникает в ход расследования и лично явился посмотреть на порядок проведения опознания, вам ничем не грозит. Разумеется, если вы действительно невиновны.

— Кроме того, я встретил в части брата, — добавил Штромм. — Его, оказывается, привезли из Ревеля. Он даже не имел возможности оповестить меня телеграммой.

— Нормальная полицейская практика. Его привезли, дабы показать тем же самым свидетелям. Поскольку никто из вас не арестован, следствие ничего не может вам инкриминировать. Только совпадения да домыслы. Но с этим в суд не пойдёшь, так что, Аркадий Венедиктович, пока для вас всё складывается относительно неплохо, — заверил Шумилов. — Потерпите немного, я полагаю, что ситуация вскоре прояснится и всё встанет на свои места.

Аркадий Штромм встал с кресла, прошёл по комнате, посмотрел из окна на улицу. Было видно, что слова Шумилова произвели на него определённое впечатление — он как будто бы успокоился, заговорил ровным, без прежней эмоциональности, голосом:

— Алексей Иванович, скажите, пожалуйста, а как продвигается ваша работа?

— В силу ряда причин, я не стану рассказывать вам обо всём, скажу лишь следующее: я узнал кое — что, имеющее немалую ценность для следствия и неизвестное покуда прокуратуре. Сведения эти объективно работают в ваших интересах, ибо круг подозреваемых может и должен быть расширен. Вообще же, я полагаю, что ближайшая пара дней многое прояснит, во всяком случае вы можете быть уверены, что я не буду работать месяцами, тем самым разоряя вас. Я не обещаю, что назову фамилию убийцы, но я твёрдо уверен, что ваш адвокат получит от меня сведения весьма ценные для вашей защиты. Скажем так, я сдам ему хорошую карту. Собственно, именно в этом я и вижу свою главную задачу.

Поговорив ещё немного, Аркадий Штромм попрощался с Шумиловым и отбыл. Алексей Иванович попытался было снова уснуть, но сон не шёл, боль пульсировала в голове, не давая возможности ни сосредоточиться, ни уснуть. Голова горела, Шумилову хотелось сунуть её в ведро со льдом, в надежде получить облегчение. Наконец, намочив полотенце холодной водой и положив его на лицо, он забылся тяжёлым, беспросветным, болезненным сном.

Разбудил его вежливый, негромкий стук в комнатную дверь. Шумилов сбросил с головы полотенце и сел на диване: за окном было сумеречно, часы показывали почти десять часов вечера. Головная боль откатилась и голова работала ясно, чётко, необычная лёгкость наполняла тело — Шумилову сразу стало ясно, что он прекрасно отдохнул.

Стук повторился. Оказалось, что это явился Александр Раухвельд, сын домохозяйки, в огромной квартире которой Шумилов занимал две комнаты.

— Что вы хотите, Александр? — спросил его Алексей Иванович.

— Тут явился малец, говорит, имеет для вас сообщение. Станете разговаривать?

Шумилов вышел в коридор; возле входной двери стоял обычного вида мальчик, лет девяти — десяти, без почтовой фуражки на голове, стало быть, не официальный почтовый посыльный. Позади него виднелась фигура дворника, видимо, мальчик внушил ему какие — то опасения, и он решил проводить его до квартиры. Предосторожность была нелишней: в Петербурге процветали кражи, совершаемые лицами, выдавашими себя за лакеев важных персон или же посыльных. Попадая в квартиры ничего не подозревавших обывателей, эти преступники ловко отвлекали внимание хозяев и похищали либо одежду из прихожей, либо небольшие предметы обстановки, как — то, вазы, посуду и пр.