Нулевой том (сборник) - Андрей Битов

– Вы хорошая – вот почему…

Он смотрел на Валю, и действительно ничего интересного не отыскивалось в голове. И ему показалось, что ее глаза позвали.

«Сейчас встану и поцелую», – думал он.

Оставалось еще полчаса.

А ее глаза вдруг перестали звать. Она встала будто зачем-то и села уже не рядом, а против Кирилла.

«Догадалась она, что ли? – подумал Кирилл. – Может, я все еще веду себя по-хамски по инерции… Она ведь хорошая».

Но лицо ее оставалось мягким и славным.

И Кирилл допил бутылку.

И Валя немного качалась на той стороне. И лицо ее то приближалось, то удалялось от него.

– Валя, вы – умница, – сказал он.

А на той стороне стола была уже не Валя, а вообще женщина. Она сидела на той стороне стола, улыбалась ласково и не отталкивала. А в его теле плюхалась волнами кровь. И под халатом он был голым и чувствовал свое тело.

И женщина на той стороне стола.

«Сейчас встану, подойду и поцелую…»

Он встал. Подошел.

«Чего ты боишься, дурак… Сейчас обниму за плечи…»

Он начал движение рукой. Рука, как деревянная, не слушалась. Замерла в воздухе. И что-то надо было уже делать с рукой, раз она на полдороге.

И Кирилл донес руку до ее головы. Прикоснулся.

А рука не слушалась.

Он дернул Валю за прядь и глупо рассмеялся.

Рука опустилась.

Валя встала.

– Ну, теперь уж окончательно пора, – сказала она. – Сейчас придет сестра.

«Дурак я, дурак…» – думал Кирилл.

– Какой я дурак, – сказал он, – ведь я действительно мог поставить вас в неловкое положение: я совсем забыл, что я в халате. И еще удивлялся, что вы так боитесь, что меня застанет ваша сестра!

Валя подала ему одежду.

Когда он оделся, то увидел, что Валя уже в пальто и накидывает косынку.

– А вы куда же? Такой дождь.

– Я вас провожу немного, – сказала Валя.

У самой двери они задержались на секунду. Валя потянулась и выключила свет и взялась за ручку двери.

Кирилл подпирал дверь плечом.

– Ну, пошли, – мягко сказала Валя.

Он видел только темный силуэт. По потолку ползали блики. Валя совсем рядом, вплотную, она хочет открыть дверь. А кровь бросается ему в голову.

И он не успел ничего подумать или решить и, не решаясь, не успев, уже обнимал ее плечи, притянул голову и поцеловал.

Им не хватило дыхания.

– Кирюша… – выдохнула она. – Кирюша…

И снова.

– Нам все-таки надо идти…

– Останемся, останемся, – шептал Кирилл.

– Надо идти… неужели ты думаешь, что я бы не осталась, если б могла?

Вышли. Так же хлестал дождь. Стукнул в разгоряченное Кирюхино лицо.

– Какая мерзость… Какая-то неправда и ложь, что нам некуда пойти!

– Ничего, Кирюша… Мне хорошо.

– Куда же ты-то в такой дождь? Шла бы домой.

Сказала Валя:

– Не могу же я тебя сейчас так отпустить. Я тебя не оставлю, – сказала она.

Котомурия

– Куда мы пойдем? – сказала она.

– Некуда.

– А в общежитие? Я тебя провожу…

– Не пустят, – сказал Кирилл. – Поздно.

Хотя, конечно, пустили бы. Но не хотелось, чтобы так и расстались. Почему-то во что бы то ни стало нельзя было отпустить Валю. Но идти было некуда.

– Что же делать? – сказала она.

Дождь. Дождь. Струи за шиворот.

Какая она маленькая, сжавшаяся! И Кирилл почувствовал свое тело – сильным, упругим, себя – рослым, стройным. Обнял Валю за плечи. Получилось это, впрочем, как-то деревянно.

Шли.

– Попробуем зайти к Генке, – сказал он. – Это в другом общежитии, там комендант либеральный. Может, пустят.

– А что там?

– Посидим хоть…

Но сам знал, что комендант там нисколько не либеральней. Знал еще: чтобы пройти к специалисту, надо миновать еще одну комнату, а ее запирают на ночь, что уже все спят, что будить посторонних людей он не решится, а специалиста он и видеть-то не может. Все это он знал, но, не зная зачем, оттягивал время, когда надо будет сказать: «Ты иди… Что тебе мучиться, мокнуть? Иди спать».

И они подошли, обнявшись и молча, к Генкиному общежитию. И все спали. И дверь в проходную комнату была заперта. Кирилл выругался для проформы: все это он ожидал, и это его устраивало. И даже прошли они заглянуть в окна, но в окнах не было света, и в Генкином окне тоже. И Кирилл даже обрадовался этому.

А идти некуда.

Дождь. Дождь.

– Промокла, бедная…

– Да нет, ничего. Где же ты спать будешь?

– Придется на лестнице, – беспечно и бодро сказал Кирилл, словно это было для него тыщу раз привычное дело.

– Как же – на лестнице?..

– Обыкновенно.

– Какая досада, что действительно есть сестра, – улыбнулась Валя.

А Кирилл обрадовался идее, что есть лестница, где нет дождя и нет людей, и можно побыть с Валей наедине.

– Осталось-то пустяки, – сказал Кирилл. – Часа четыре – и на работу. Мне в утро.

Они выбирали дом. Но не слишком долго. Потому что дождь. И в конце концов вошли в первый попавшийся.

– Я пойду, – сказала Валя.

Они долго целовались у батареи.

– Я пойду, – сказала Валя.

– Пойдем, выберем мне подходящую площадку, – сказал Кирилл.

Они поднимались, и останавливались, и поднимались до предпоследней площадки. Выше, в тупике, была последняя квартира, а на этой площадке большое, с полу, окно.

– Вот тут, – сказал Кирилл.

– Я пойду…

Они сидели на ступеньках и целовались. Долго. Кирилл понимал, что так больше нельзя. Вернее, ничего такого он не понимал. Легким звоном звенело в ушах. Рядом, так рядом, что не видно, темнело Валино лицо. И его словно бы качало.

– Кирюша… Так уже невозможно… Я пойду… – обессиленно, дыханием говорила Валя.

Квадраты света ложились на пол. Когда ветер качал на улице фонарь, квадраты разбегались и возвращались на место, и блики скользили по стенам, лицам, ступеням и потолку. Проезжал грузовик, наполнялось гудением стекло, и квадраты путешествовали со стены на стену и успокаивались снова.

– Кирюша…

Потом они сидели молча, прижавшись плечами, не обнимаясь и не целуясь. И это прикосновение говорило им еще больше. И не говорило – чувствовалось. Сидели молча, и отдалившись и неизмеримо приблизившись. Огонек сигареты поднимался и опускался. Проходило время, прогуливались блики, и огонек снова поднимался и вспыхивал – затяжка.

«Мудрый друг – сигарета», – сентиментально, чужими словами думал Кирилл и чувствовал себя цепенелым и тяжелым, не способным к движениям и словам.

– Ты что? – с тревогой спросила Валя.

– Хорошо.

– Дай и мне…

Огонек то поднимался, то опускался. И выхватывал из темноты то Кирюхино лицо, то Валино.

По лестнице поднималась кошка. Вспыхивала зелеными глазами. Увидела Кирилла с Валей – остановилась. Посмотрела и пошла обратно.

– Катавасия… – сказал Кирилл.

– Ты о чем?

– Как пишется «катавасия»?

– Не знаю.

– Странно, – сказал Кирилл, – неужели от кота Васьки? Кото-васия, – сказал он, забываясь, – ко-то-мурия…

– Ты меня презираешь? – спросила вдруг Валя.

Кирилл даже вздрогнул. И такие тепло и жалость пронизали его, что почувствовал: засвербило в носу, запершило в горле.

– Что ты!.. Глупая… За что?

– Ведь это я сама тебе навязалась…

– Глупая… глупая… – повторял он.

И снова курили.

– И с чего это ты меня выбрала? – последовал удовлетворенный и глупый, опять чужой вопрос.

А Валя сказала просто:

– Ты мне всегда нравился, еще когда я впервые увидела тебя на танцах.

– Правда? Как я мог тогда понравиться? – Кириллу очень хотелось, чтобы ему сказали приятное. – Я же вел себя поразительно глупо…

А Валя сказала просто:

– Почему – глупо? Мне только было обидно, что ты меня ни разу не пригласил.

Бродил папиросный огонек. Темнота. И Кирилл вспомнил шахту и перекуры.

«Как это все странно… – думал он. – Совсем по-другому. И хорошо…»

– Кирюша… – как-то подавившись, сказала Валя. – Кирюша… Тебе ведь нравится Люся?

– Нет.

– Неправда. И сегодня ты все на нее смотрел. Я видела – как…

– Она – дура, – сказал Кирилл.

Кирилл ждал служебный автобус. Дождь перестал. Ровное серое небо, серый утренний свет. Голова немного кружилась и легко, без боли, звенела. Во всем теле были какие-то взвешенность и нетвердость. Он чувствовал себя осунувшимся.

У остановки скапливался народ.

Подошел Коля с завтраком под мышкой.

– Какой-то у тебя вид… Опять вчера хватил?

И Кирюша почему-то сказал:

– Еще как! Сейчас еще шатает. Не спал совсем. Как работать буду – не представляю…

И усугубленно качнулся в сторону для большего правдоподобия.

А голова, словно ей разрешили, закружилась сильнее.

И Кирилл почувствовал себя действительно пьяным и усталым.

Идиоты! Я счастлив!

В субботу ребята уезжали домой.

Так бывало в детстве, после катка. Туда едешь порознь, тихо и скромно. А обратно – вместе, обалдевшие от воздуха и движения: говоришь громко, почти кричишь, и всё глупости, вытягиваешь ноги поперек прохода, не платишь кондуктору, и это целое развлечение…