Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня - Даниэль Дефо

Бёрк занялся обеими лодками, заделав пробоину в одной из них и составив экипажи. Командиром первой лодки он назначил юного сэра Уэйда, отдав в его распоряжение четырех матросов. Сам капитан, Тёрнер и еще пять человек отправились на другой лодке. Они прекрасно справились со своей задачей, ибо подошли к кораблю около полуночи. Как только они приблизились на расстояние окрика, капитан приказал Робертсу окликнуть бунтовщиков и сказать, что они привели людей и лодку, и заговаривать им зубы до тех пор, пока лодка не подойдет к борту корабля. Бёрк и Тёрнер первыми поднялись на корабль и ударами мушкетных прикладов уложили второго помощника и корабельного плотника. За ними на борт поднялись остальные моряки, прибывшие на лодке.

Они захватили в плен всех, кто находился на основной палубе, а затем стали запирать люки, чтобы заблокировать тех, кто был внизу. Тем временем вторая лодка причалила к носовой части, и ее команда быстро спустилась на камбуз, где находились три человека, и захватила их в плен. После этого, когда все, целые и невредимые, собрались на палубе, Бёрк приказал своему помощнику и еще троим морякам ворваться в кормовую рубку, где находился Дойл, назначенный мятежниками капитаном.

Услышав шум, Дойл проснулся и поднял тревогу. Он, еще двое матросов и юнга схватились за ружья. Когда Тёрнер взломал дверь кормовой рубки, мнимый капитан и его подручные смело открыли огонь по нападавшим. Помощник капитана получил ранение в руку, выпущенная из мушкета пуля раздробила ему кость. Ранения получили еще двое матросов, но никто не погиб.

Тёрнер позвал на помощь и, несмотря на ранение, ворвался в кормовую рубку и прострелил голову Дойла, сразив его наповал. После этого остальные мятежники сдались, и захват корабля обошелся без новых жертв.

Как только корабль перешел в его руки, капитан Бёрк приказал произвести семь пушечных выстрелов, что было условным сигналом, благодаря которому я узнал об успешном исходе операции. Услышав этот сигнал, я направился к своей крепости, чтобы поспать, ибо день выдался очень хлопотный. Но не успел я пройти и половину пути, когда из-за деревьев выскочил какой-то человек с обнаженным широким мечом, или абордажной саблей, и преградил мне путь, из-за чего мне самому пришлось схватиться за меч.

Сначала я решил, что передо мной один из четырех пиратов, пропавших в тенистой долине. А когда из-за облака вышел месяц, я увидел перед собой мавра Слаадера. Лицо его было обезображено ужасной раной, через края которой виднелись черепная кость и зубы, ибо выстрелом Бёрка ему разнесло полголовы. На самом деле, этот выстрел прикончил его, и я был абсолютно уверен в этом, даже без подсказок сидящего во мне зверя, который сердито заворчал при его появлении. И все же передо мной стоял именно он, и многочисленные мрачные символы, вытатуированные на его коже, пылали и светились, точно огненные.

— Робин Крузо, — замогильным голосом произнес Слаадер, — вот ты где. — Его лоб прорезали морщины гнева, хотя он не мог испытывать никаких чувств, и он ткнул в меня указательным пальцем. — Тебе крышка, Робинзон Крузо! Твоя душа станет добычей Великого Спящего! Смерть тебе!

И с этими словами он бросился на меня. Я выхватил клинок и отскочил в сторону. Боцман прыгнул за мной, размахивая своей саблей. Лезвия скрестились, но я был плохим фехтовальщиком, а Слаадер обладал исполинской силой. Дважды сшибались наши клинки, над головами и внизу, а затем еще дважды, и пират выбил саблю из моей руки. Она отлетела в сторону, и я не мог дотянуться до нее. И тогда он изрек слова, те ужасные слова, которые я слышал от Попки, дикарей и Уолла-Кэя, отца Пятницы. Это были ужасные молитвы, обращенные к Катхулу. При звуке этих слов татуировки на его теле вспыхнули еще ярче, мерцая, словно раскачиваемые ветром фонари.

Зверь внутри меня выл и рвался на свободу, ибо слова Слаадера, как и слова Попки, произнесенные много лет назад, повергли его в ярость.

Я увернулся от удара и почувствовал, как меня охватывает ощущение полной свободы, наполняющее человека, который видит, как распахиваются двери его тюрьмы, где он провел много долгих лет. Однако это чувство принадлежало не мне, а зверю. И луна здесь была ни при чем, так как годы, проведенные в одиночестве, сблизили нас, и как в историях, которые я слышал об отце моего отца, я воззвал к зверю и выпустил его на свободу.

Я обратился в зверя, и через закопченные линзы сознания видел, как лицо Слаадера исказила недоуменная гримаса. Я чувствовал, как зверь недоволен тем, что на мне была одежда, как он голоден, какую ярость вызывает в нем мертвый боцман.

За те мгновения, которые потребовались зверю, чтобы мы с ним поменялись местами, Слаадер нанес рубящий удар, и его сабля обрушилась вниз, словно топор дровосека. Этим ударом он до кости рассек нам плечо, но к этому времени зверь уже возобладал надо мной, поэтому рана затянулась, как если бы она была надрезом на пекущемся пироге, и даже еле заметный шрам от нее скрылся под мехом зверя.

Когти зверя бешено заработали, разрывая живот боцмана и разбрасывая его внутренности по всему берегу. Однако Слаадер обратил на эту рану не больше внимания, чем зверь на свою, и занес саблю для нового удара. Зверь отмахнулся от него, как человек отмахивается от мух, и его когти вновь полоснули по телу боцмана, и тот опять как бы ничего не почувствовал.

Слаадер сжал руку в кулак, чтобы ударить зверя, и — о, какая боль! На пальце у него было кольцо из чистого серебра, но он не ведал, какую силу оно придавало его удару, ибо, когда зверь отскочил, он вновь замахнулся саблей. Придя в себя, зверь бросился на него и сомкнул могучие челюсти на его руке, разрывая плоть и дробя кости, и рука Слаадера упала на песок, продолжая сжимать саблю.

Тогда боцман нанес ему удар здоровой рукой, той, на которой было кольцо, и зверь покатился по берегу, скуля как побитая собака, но это продолжалось всего какое-то мгновение. Он повернулся мордой к врагу и зарычал. Боцман подхватил саблю здоровой рукой.

Слаадер вновь пошел в атаку, и вдруг, совершенно неожиданно, его голова треснула, словно упавшая на землю переспелая дыня. Его тело зашаталось, он еще раз попытался взмахнуть саблей, но свечение его татуировок потускнело, и он рухнул на песок.

В нескольких ярдах от нас стоял Пятница с приложенным к плечу мушкетом. Его выстрел опять попал точно в цель! На мгновение он уставился на зверя, и через закопченные линзы сознания я с радостью увидел, что Пятница воспринимается не как мясо, а как член стаи, которого нужно защищать. И не успела эта мысль, вернее, не мысль, а смутное ощущение, промелькнуть у меня в голове, как я понял, что смотрю на своего слугу собственными глазами, а не глазами зверя. Ноги у меня подкосились, и я повалился на песок неподалеку от обезглавленного тела Слаадера.

— Хозяин! — воскликнул Пятница, метнув свирепый взгляд на труп боцмана-пирата. — Твоя в порядке?

Я чувствовал, как зверь успокаивается во мне, и посмотрел в глаза моему верному слуге.

— Мы в порядке, Пятница, — ответил я. — Мы сейчас в большем порядке, чем когда бы то ни было.

Затем мы прямо на берегу сожгли труп боцмана, и Пятница помог мне добраться до нашей крепости и уложил меня в гамак, в далеком прошлом принадлежавший погибшему помощнику капитана, имя которого я так никогда и не узнал.

Последние приготовления, те, кто остались, спасение

Я спал очень крепко до тех пор, пока не был разбужен неожиданным пушечным выстрелом. Быстро вскочив, я услышал, как кто-то обращается ко мне:

— Губернатор, губернатор! — и узнал голос Бёрка.

Поднявшись на вершину холма, я увидел, что он уже там. Он указал мне на корабль и заключил меня в объятия.

— Дорогой друг и спаситель, — сказал он, — вот ваш корабль, ибо он полностью принадлежит вам, как и все мы и всё, что на нем находится.

Я взглянул на море и действительно увидел корабль, покачивавшийся на волнах примерно в полумиле от берега. Он снялся с якоря, как только Бёрк завладел им, а поскольку погода была ясная, то капитан велел направить его к устью моей речки. Корабль теперь стоял почти напротив того места, где я когда-то причаливал плот, то есть прямо у порога моего дома.

Я уже чувствовал вкус свободы. Большой корабль стоял наготове, чтобы увезти нас с Пятницей с острова туда, куда я пожелаю. В первые минуты я был не в состоянии вымолвить ни единого слова. Бёрк заметил, до какой степени я взволнован, и, достав из кармана флягу с ромом, специально принесенную для меня, дал мне отхлебнуть из нее. После этого я сел прямо на землю.

Бедняга и сам не мог опомниться от радости, хотя она не была для него такой неожиданной, как для меня. Он сказал мне тысячу самых добрых и ласковых слов, стараясь помочь мне успокоиться и взять себя в руки. Однако я был до того взволнован, что никак не мог прийти в себя. Наконец от душевного волнения слезы хлынули из моих глаз, и через некоторое время я вновь обрел дар речи. Теперь настала моя очередь обнять капитана, моего спасителя, и мы оба возликовали.