Дочь кардинала - Филиппа Грегори

Изабелла робко протягивает руку к моему животу. Я принимаю ее руку и даю ей почувствовать, как раздался мой живот под складками юбок.

– Энни, ты уже такая большая! Ты хорошо себя чувствуешь?

– Сначала меня тошнило, но теперь все хорошо.

– Поверить не могу, что ты мне сразу об этом не сказала!

– Я хотела, – признаюсь я. – Правда, очень хотела. Только не знала, как начать.

Мы вместе отворачиваемся от придворных особ.

– Ты боишься? – тихо спрашивает она.

– Немного, – отвечаю я, но вижу, насколько тяжел ее взгляд. – Очень боюсь. – Мне приходится это признать. Некоторое время мы молчим, обе вспоминая каюту в раскачивающемся на волнах корабле, и крик моей матери, велящей мне вытащить ребенка из утробы сестры, и ужас от того, как поддается моим усилиям маленькое тельце. Образы, мелькающие перед моими глазами, настолько живы, что я чувствую, как подо мной подкашиваются ноги, словно я снова нахожусь на палубе корабля, пляшущего на волнах. Она берет меня за руки, и мне снова кажется, что мы только что пристали к берегу и я рассказываю ей о маленьком гробе, который мать отдала на волю волн.

– Энни, нет причин думать, что с тобой что-то будет не так, – искренне говорит она. – Почему ты думаешь, что с тобой произойдет то же, что и со мной? Мне было так больно и плохо из-за того, что я была в открытом море во время шторма и мне угрожала опасность. Ты же будешь в безопасности, и твой муж…

– Мой муж любит меня, – с уверенностью заканчиваю фразу я. – Он говорит, что отвезет меня в замок Миддлем и пригласит туда самых лучших докторов и повитух со всего края. – Я ненадолго замолкаю. – А ты… Я знаю, ты, возможно…

Она ждет. Она должна понимать, что я хотела бы, чтобы она была со мной, пока я буду ожидать появления младенца в изоляции.

– У меня больше никого нет, – просто говорю я. – И у тебя тоже. Что бы между нами ни происходило, Иззи, сейчас, кроме друг друга, у нас никого нет.

Ни одна из нас не вспоминает о матери, все еще находящейся в заточении в аббатстве Бьюли. Ее лишили состояния, которое сейчас поделили между собой наши мужья, соревнуясь друг с другом в мастерстве отхватить кусок повкуснее. Она писала нам обеим письма, полные угроз и жалоб, в которых она клялась, что больше не напишет нам ни строчки, если мы не пообещаем ей содействовать ее освобождению. Она знает не хуже нас обеих, что мы допустили такой ход событий, не в силах помешать задуманному нашими мужьями.

– Мы осиротели, – тихо говорю я. – Мы позволили себе стать сиротами. И теперь нам не к кому обратиться за помощью, кроме как друг к другу.

– Я приеду, – отвечает она.

Замок Миддлем, Йоркшир Весна, 1473 год

Шесть недель в предродовом уединении в Женской башне замка Миддлем вернули меня в долгие дни детства. Мужчинам вход в покои уединения запрещен, поэтому все, от дров для каминов до блюд наших трапез, должно было передаваться у входа в башню одной из моих служанок. Священник приходит по перекидному деревянному мостику от основного строения замка, чтобы прочитать молитвы и провести службу у порога, за ширмой. Он передает мне просвиру через металлическую решетку, даже не глядя на меня. До нас почти не доходят новости. Изабелла время от времени переходит в основное строение замка, чтобы отужинать с Ричардом, и возвращается с рассказами о том, что маленький принц Уэльский переезжает в замок Ладлоу. На мгновение мне кажется, что речь идет о моем первом муже, которому раньше принадлежал этот титул. Если бы он был еще жив, то прекрасный замок Ладлоу принадлежал бы нам, ведь Маргарита Анжуйская планировала поселить нас там на первые несколько месяцев после победы, чтобы донести нашу волю до народа Уэльса. Но потом я вспоминаю, что теперь эта страница моей жизни перевернута и я принадлежу к дому Йорков и должна радоваться тому, что принц достаточно подрос, чтобы поселиться в собственном замке в Уэльсе, даже если за этим замком будет присматривать его дядюшка, Энтони Вудвилл, вдовец, который исключительно благодаря своей жене, а не своим достоинствам приобрел титул барона Скейлз.

– Это будет означать, что Уэльсом будут управлять Риверсы, только об этом не будут говорить в открытую, – шепчет Изабелла. – Король передал под их защиту единственного своего наследника, и Энтони Вудвилл стал главным советником принца, а королева вообще заправляет всем в королевстве. Так что корону носит уже не дом Йорков, а дом Риверсов. Как думаешь, Уэльсу это понравится? Они-то всегда поддерживали Ланкастеров и Тюдоров.

Я пожимаю плечами. Последние несколько недель беременности погрузили меня в безмятежность. Я смотрю на раскинувшиеся подо мной зеленые луга и грубые пастбища за ними, откуда взлетают чибисы и, крича, опускаются обратно на болота. Лондон кажется мне таким далеким, а пребывание в Ладлоу – длящимся уже всю мою жизнь.

– А кому, кроме матери, управлять своим сыном, принцем? – спрашиваю я. – Да и лучшего управляющего, чем этот дядюшка Энтони, ему не найти. Что бы ты ни думала о королеве, но Энтони Вудвилл – один из самых видных мужей Европы. Они – семья, и Энтони Вудвилл жизнь свою положит на то, чтобы защитить родного племянника.

– Вот посмотришь, – предсказывает Изабелла, – найдется много людей, которым не по вкусу придутся сила и власть, которые приобрели Вудвиллы. И многие из них станут предостерегать короля от того, чтобы он доверил все в руки одного семейства. Джорджу они не нравятся, даже твой муж не рад тому, что весь Уэльс отходит в их управление. – Она ненадолго замолкает. – Отец говорил, что они – плохие советчики, – напоминает она.

Я киваю:

– Да, говорил. Король совершил большую ошибку, предпочтя их нашему отцу.

– И она все еще нас ненавидит, – добавляет Изабелла.

– Да, наверное, она всегда будет нас ненавидеть, – снова киваю я. – Только она ничего не может нам сделать. Пока Джордж и Ричард у короля в фаворе, она может сколько угодно прикидываться холодной рыбой или русалкой, как у них на гербе. Она же не может изменить порядок старшинства. И нас она не может больше игнорировать, как раньше. Да и вообще, когда родится мой ребенок, я не собираюсь возвращаться во двор. – Я с удовольствием касаюсь толстой каменной стены рядом с окном. – Здесь меня никто не тронет.

– Я тоже не стану возвращаться ко двору, – говорит мне сестра с улыбкой. – У меня для этого будет хорошая причина. Ты ничего во мне не замечаешь?

Я поднимаю голову и смотрю на нее повнимательнее.

– Ты выглядишь, – и я тщательно подбираю слово, которое не могло бы показаться ей невежливым, – какой-то налившейся радостью.

– То есть ты хочешь просто сказать, что я растолстела, – смеется она. – Да, и правда, я толстею и радуюсь. А еще я собираюсь просить тебя приехать и побыть у меня в августе. – Она просто сияет улыбкой, глядя на меня. – Я попрошу тебя оказать мне ту же любезность, которую я оказываю тебе сейчас.

– Иззи! – Я наконец-то понимаю, что она имеет в виду, и беру ее за руки. – Иззи, ты ждешь ребенка?

– Да! – смеется она. – Да, наконец-то. А то я уже начала волноваться.

– Конечно, конечно, но тебе теперь надо отдыхать. – Я немедленно подвожу ее к камину и усаживаю на диван, ставлю банкетку под ноги и с улыбкой смотрю на нее. – Как здорово! И ты больше не должна мне ничего подавать, а когда поедешь отсюда, возьми карету и не езди больше верхом.

– Я хорошо себя чувствую, – говорит она. – Намного лучше, чем в прошлый раз. И я больше не боюсь, и… Ой, ты только подумай, Энни, ведь наши дети будут кузенами! Кузенами, родившимися в один год!

Между нами ненадолго повисает молчание, когда мы обе вспоминаем об их деде, который уже никогда не увидит своих внуков, тех самых, которые исполнят его великий замысел. Стоило бы ему услышать их первые крики, как он немедленно бы начал строить новые планы, в которых они были бы центральными фигурами.

– Отец бы уже сейчас приступил к планированию их браков и созданию наследных линий, – мягко засмеялась Изабелла.

– Он бы уже добывал разрешение на брак между ними, – говорю я. – Чтобы никому не пришлось делить наследство. – Я ненадолго умолкаю. – Ты напишешь об этом матери? – неуверенно спрашиваю я.

Она пожимает плечами с посуровевшим лицом.

– А зачем? – спрашивает она. – Она никогда не увидит своих внуков. Она никогда не выберется из аббатства, да к тому же она уже заявила мне, что, если я не добьюсь ее освобождения, я ей больше не дочь. С чего бы мне тогда вообще думать о ней?

Схватки начинаются в полночь, как раз, когда я начинаю засыпать рядом с Изабеллой на огромной кровати. Я негромко вскрикиваю, и спустя мгновение она подскакивает на ноги, накидывает платье и зажигает свечи от камина, не забыв отправить горничную за повитухами.

Я вижу, что она боится за меня, и ее побелевшее лицо и резкий голос, которым она приказывает принести мне эля и поторопить повитух, заставляет и мое сердце сжаться от испуга. Для меня приготовлена дароносица с освященной просвиркой внутри и поставлена на алтарь в углу моей комнаты. Мой отвердевший живот обвязывает поясок, освященный специально к первым родам Изабеллы. Повитухи приготовили эля и вина со специями мне и всем остальным, послав служанку на кухню, чтобы будила поваров и те готовили сытный обед: нас ждала долгая ночь и всем были нужны силы.