Знак Наполеона - Джеймс Твайнинг

— Не поздно, если мы сможем раскрыть, что происходит на самом деле.

— Это похоже на ужасное проклятие… — Голос Леви звучал отстраненно, она не обращалась ни к кому конкретно. — Бремя, передающееся из поколения в поколение; ложь, растущая с каждым годом, с каждым новым человеком, вступившим в круг обмана.

Она вышла на балкон. Черные волосы струились по щекам, солнечные очки блестели, как пара огромных глаз.

— Я последняя. Все упадет на меня. Скажут, что это моя вина. Весь мир будет смотреть. Обвинять. Клеймить.

Она повернулась лицом к Тому и Дженнифер, спиной к перилам балкона, и медленно опустила налицо солнечные очки.

— Я им этого не позволю, — вызывающе сказала она. — Не доставлю такого удовольствия.

Сесиль Леви отклонилась назад и, прежде чем они осознали, что происходит, бросилась вниз.

Мгновение парализующей тишины сменилось криком и визгом шин, донесшихся с улицы. Том и Дженнифер кинулись на балкон, в ужасе выглянули вниз. Леви упала на спину, левая нога была заломлена, стопа оказалась почти у плеча — словно куклу бросили на землю. Рядом с разбитой головой растекалась лужа крови. Первые зеваки останавливались и поднимали головы.

Том с бледным лицом отпрянул от окна, увлекая за собой Дженнифер. Она дрожала, дыхание было сбившимся и прерывистым.

— Ты в порядке?

— Почему она хотела… — наконец пробормотала Дженнифер.

— Она не хотела.

— Мы подтолкнули ее к этому. Мы могли ее остановить. — Она с обидой посмотрела на балкон, словно он был виноват в том, что не схватил хозяйку за лодыжки, когда та решила броситься вниз.

— Мы не виноваты, — настойчиво произнес Том, хотя у него внезапно возникло щемящее ощущение, что в словах Дженнифер был смысл. Куратор отдела живописи Лувра была на грани. Неужели они надавили слишком сильно? Том чувствовал мерзкий привкус коктейля из шока, отвращения и чувства вины.

Глава шестьдесят вторая

Сен-Оуэн, Париж, 23 апреля, 15:10

Последний раз Арчи был на блошином рынке лет десять назад. За это время ничего не изменилось. Торговцы все так же сидели вдоль дороги, ведущей от метро, напоминая липкую ленту от мух, и каждый надеялся поймать добычу — покупателя.

Первое время там продавались в основном подделки под известные марки, резные африканские статуэтки и разные туристические безделушки, но вскоре они уступили место иным товарам. На запачканных одеялах или залатанной пленке с любовью были разложены роликовые коньки, старая игрушка Снупи, радиоприемнике потерявшимся регулятором громкости, россыпь ключей, странная глиняная посуда, потрепанные книги… Если в мире и существовало место, где все имело свою цену, то это место было здесь. На барахолке. Вся соль была в том, чтобы найти человека, для которого вещь имела цену, и выяснить, какую именно.

Арчи прошел через главные ворота рынка и направился в центральные ряды, надеясь, что память не подведет и что Людо не перебрался отсюда. В общем, у него были все шансы. Людо — человек привычки. Рыба по пятницам. Две ложки сахара в кофе. Сначала спортивная полоса газеты, потом новости.

Магазинчик он узнал с полувзгляда. Витрина ломилась от эклектичного набора вещей — ряда красных вельветовых кресел из кинозала, масштабной модели корабля, корзины для бумаг, сделанной из слоновьей ноги, клетки для птиц в форме воздушного шара, распятия из чьей-то могилы, огромных очков, служивших когда-то вывеской…

Арчи толкнул дверь, и над головой звякнул колокольчик. Людо выглянул из-за ящика с чучелами грифонов, моментально расплывшись в щербатой улыбке. Он был еще толще, чем помнил Арчи, покрытый пятнами красный галстук спускался вниз по груди и переваливал через живот, словно вода через речной перекат, карие глаза светились между кустистыми бровями и упитанными щеками.

— Арчи, quelle surprise![32] — Людо обнял Арчи, к плохо скрываемому недовольству последнего, прижавшись животом, и расцеловал в обе щеки. — Как я рад снова тебя видеть.

— И я рад тебя видеть, дружище. — Арчи высвободился из объятий настолько вежливо, насколько смог, клятвенно пообещав себе не прикасаться к печенью, когда вернется домой. — У тебя, как я смотрю, все по-прежнему.

— Это то, что мне нравится в моем деле. Я торгую прошлым. Нет нужды меняться.

— Информацию тоже все еще продаешь?

— За хорошую цену продам все, что угодно, — усмехнулся Людо, облизывая губы кончиком языка. — А что ты ищешь?

— Не что, а кого, — поправил Арчи. — Мне нужно найти кое-кого. Немедленно.

Глава шестьдесят третья

Проспект Обсерватории, Четырнадцатый квартал, Париж, 23 апреля, 16:01

— А она назвала дату, перед тем как… — Бессон не стал заканчивать предложение и отвернулся от плиты, на которой закипала кастрюля с водой. Том и Дженнифер сидели друг напротив друга за маленьким полукруглым столом.

— Сказала, что картину, вероятнее всего, подменили где-то между революцией и Реставрацией. То есть… — Том задумчиво пожал плечами. — Между 1789 и 1814 годами, правильно?

— Это подтверждает мои догадки, — кивнул Бессон.

— Какая разница? — Дженнифер выглядела растерянной. Она высыпала на стол все спички из коробка и теперь складывала обратно, одну за другой.

Вероятно, подумал Том, она все еще прокручивала в памяти последние секунды жизни Леви — побледневшее лицо, сигарета в дрожащих пальцах, ломающийся голос, то, как она опустила очки на лицо — словно подозревала, что глаза ее выдадут, расскажут об ужасной казни, к которой Сесиль приговорила себя.

Что же до самого Тома — он старался не думать о том, что увидел, выглянув с балкона. Это была не черствость, а прагматизм. Леви уже ничем не поможешь; значит, надо спасать себя.

— Это важно, если мы собираемся отыскать оригинал, — напомнил Том.

— Смеешься? — фыркнула Дженнифер.

— Вовсе нет. Ты слышала, что сказала Леви. Даже если мы отдадим картину Лувру, нас обвинят в том, что мы вернули подделку. У нас нет другого выхода.

— Ты считаешь выходом мизерный шанс отыскать шедевр, пропавший двести лет назад? — мрачно рассмеялась она.

— Никто не знал, что картина пропала. Никто не искал ее раньше, — с нажимом произнес Том. — Возможно, если мы пройдемся по истории картины, выясним, кто был ее владельцем, нам удастся…

— Plutot facile[33], — прервал его Бессон. — «Джоконда» перевозилась с места на место меньше, чем любая другая картина в истории.

— То есть?

— Да Винчи практически не расставался с ней; говорил, что она ему слишком дорога. И брал с собой все время, до того момента как продал ее Франциску Первому незадолго до своей смерти. Картина находилась в Фонтенбло, затем была перемешена в Версаль, а оттуда — в Лувр, во время революции. После этого ее практически не перевозили.

— Но все же перевозили? — уточнила Дженнифер.

— Несколько раз. Помимо кражи Вальфьерно была эвакуация во время Франко-прусской войны; в шестидесятых ее демонстрировали в США, а в семидесятых — в Японии и России. Ну и конечно, еще Наполеон позаимствовал ее на несколько лет, но он жил недалеко, в Тюильри; это не считается.

— Наполеон? — Том вскинул глаза. — «Джоконду» забирал Наполеон?

— Да. Говорят, вешал над кроватью.

— Черт! — Том схватился руками за голову и зажмурился. — Я идиот!

— Что? — нахмурилась Дженнифер.

— Анри, помнишь, я говорил, что Рафаэль оставил мне послание…

— Послание? — недоуменно взглянул на него Бессон.

— Перед своей смертью он успел написать кое-что. Три буквы у вершин треугольника. — Том схватил ручку и лист бумаги. — «Ф» означает меня, Феликса. «К» — Квинтавалле. И последняя буква — знаете, я решил, что он не успел ее дописать, что это «М», что Рафаэль хотел сказать мне, что его убил Майло. Но если на самом деле это «Н» — обозначающая Наполеона?

— Хочешь сказать, что его убил не Майло? — Бессон озадаченно почесал щеку.

— Может быть. А может быть, Рафаэль пытался сказать мне то, что считал более важным. «Мона Лиза» и Наполеон… Где тот фарфоровый обелиск, который я тебе оставил?

— В моем кабинете. Он мне позировал.

Том выбежал из кухни, чтобы вернуться через несколько мгновений неся нечто завернутое в белую ткань.

— Что это? — поинтересовалась Дженнифер.

— Рафаэль хотел встретиться со мной в Лондоне перед смертью. Меня не было, и он оставил мне это. — Он развернул обелиск и поставил на стол. — Это часть египетского обеденного сервиза, изготовленного для Наполеона.

Дженнифер аккуратно взяла его в руки.

— Ты считаешь, он имеет отношение к…

— Не знаю. Я был так увлечен погоней за Майло, что совершенно не думал об этом. Но Рафаэль наверняка не просто так украл его.