Близко-далеко - Иван Майский

В той же хартумской библиотеке я нашел кое-какие (правда, весьма скудные) материалы о дальнейшей судьбе этого государства. Судя по всему, дело обстояло так: когда была одержана победа и, казалось, внешняя опасность исчезла, внутри махдистского лагеря вскрылись острые противоречия между знатью и массами. Вдобавок в 1885 году умер сам „Махди“, Мухаммед-Ахмет, пользовавшийся огромным авторитетом и умевший временно примирять противоречивые интересы своих последователей. Затем, не без влияния Англии, разгорелась длительная война между Суданом и Эфиопией. Все это ослабило махдистское государство. В 1896 году британское правительство сочло обстановку достаточно созревшей для контрнаступления, и „сердар“ Китченер[12] начал операции против Судана. Они развивались довольно медленно, так как по мере своего продвижения Китченер тянул за собой железнодорожную линию. Однако 2 сентября 1898 года, то есть примерно через два года после начала военных действий, Китченер захватил махдистскую столицу Омдурман и нанес решительное поражение противнику. Вскоре после того махдистское государство окончательно рухнуло, и 19 января 1899 года между Англией и Египтом было подписано „соглашение о совместном управлении Суданом“, которое фактически превращало Судан в колонию британской короны…»

Потапов замолчал и несколько минут молча пробегал текст. Потом он сказал:

– А вот и заключение главы… Слушайте! «Простите, дорогой друг, – переводил Потапов, – что я прочитал вам скучную лекцию о прошлом Судана. Меня сильно заинтересовала его история. Но теперь я больше не буду злоупотреблять вашим терпением. Доскажу кратко. Вот уже сорок лет, как Судан находится под властью Англии. Каков же итог? Судите сами. Что получила Англия? В основном – хлопок для своей текстильной промышленности. За эти сорок лет производство хлопка в Судане увеличилось в тринадцать раз. Что получил Судан? А вот что: сейчас в Судане число грамотных жителей не достигает одного процента; в школах обучается не больше одного процента детей школьного возраста; на триста тысяч человек приходится одна больница. Красноречиво, не правда ли?

Что отсюда вытекает? Вчера я был в Омдурмане, который расположен в нескольких километрах от Хартума, по ту сторону Белого Нила. Один друг познакомил меня со стариком арабом, который в молодости участвовал в махдистском движении. Колоритная фигура! Большая белая борода, тюрбан на голове, длинный халат и кожаные туфли с загнутыми носками… Мой друг сумел привести его в хорошее настроение, и старик много рассказывал о Махди, к которому относится с благоговением, пел старинные махдистские песни. Потом замолчал и задумался, точно соизмерял прошлое с настоящим. „Скоро аллах снова пошлет Махди на землю, и мы снова станем свободны… Уже навсегда!“ – сказал он убежденно и торжественно.

Когда я возвращался в Хартум, у меня было такое чувство, точно я слышал голос миллионов суданцев. Конечно, новый „Махди“, если он придет, будет одет в иной костюм, чем Мухаммед-Ахмет, и апеллировать он станет не к корану, а к принципу самоопределения наций. Но роль его будет та же, а успех превзойдет успех его предшественника…» [13]

Потапов закрыл книжку и задумчиво сказал: – Неудивительно, что продавец сунул нам эту книжку из-под полы… Местным властям она, видимо, пришлась против шерсти.

На следующий день полет продолжался. В Хартуме трасса самолета вернулась к долине Нила – на этот раз Белого Нила. Снова под самолетом тянулась ярко-зеленая полоса, но здесь она все решительнее оттесняла пески пустыни, и они отступали перед зелеными равнинами и густыми лесами.

Внизу лежали гигантские экваториальные болота – Бахр эль-Газель. Они тоже питают своими водами Нил. Болота сменились тропическими лесами без конца и края. Потом местность постепенно стала повышаться. На горизонте замаячили горы…

Все утро второго дня путешествия Бингхэм упорно молчал, а Петрова он словно вовсе не видел. Англичанин был явно скандализован «большевистской выходкой» Степана накануне и усматривал в ней «акт открытой пропаганды». Теперь в Бингхэме происходил какой-то смутный процесс, свойственный английской психологии, – процесс полусознательного-полуинстинктивного приспособления к новому, неожиданному явлению. Если бы можно было выразить словами пеструю смесь его мыслей и ощущений, то получилось бы примерно следующее.

Бингхэм ставил перед собой вопрос, как ему надлежит держаться с советскими путешественниками: демонстративно ли отвернуться от них и замкнуться в ледяной холодности или, наоборот, продолжать, а может быть, даже развивать знакомство с ними? Отыскивая правильное решение этой «проблемы», Бингхэм в конце концов почувствовал – не пришел к логически законченному выводу, а именно почувствовал, – что, учитывая время и обстановку, круто рвать с советскими людьми было бы «не по-английски». Поэтому во время ленча, разнесенного молоденьким стюардом, англичанин как ни в чем не бывало обратился к Петрову:

– В вашей стране, вероятно, нет таких пустынь, как здесь?

– Пустыни есть, – ответил Степан. – Но вот таких тропических лесов, как те, над которыми мы пролетаем, у нас действительно нет.

Вновь завязался разговор. На этот раз Бингхэм стал развивать свои взгляды на британские перспективы в Африке.

– Я принадлежу к «африканской школе», – заявил он и, заметив вопросительный взгляд Степана, пояснил: – в среде работников нашего колониального ведомства есть такое направление. В прошлом веке наши государственные люди считали Азию, в особенности Индию сердцем Британской колониальной империи. Для тех времен это было правильно. Даже в наш век немало английских политиков исповедовало такие взгляды. Пожалуй, последним из могикан был лорд Керзон. Но сейчас «азиатская школа» постепенно вымирает. Да и неудивительно…

Бингхэму очень хотелось сказать, что за крушение «азиатской школы» в немалой доле ответственны большевики, революция которых дала сильный толчок росту национального движения в Азии. Но, вовремя вспомнив, что разговор идет как раз с одним из большевиков, Бингхэм придал своим рассуждениям более общую форму.

– Народы Азии, – говорил он, – в течение последних двадцати – двадцати пяти лет переживают эпоху национального подъема: мы разбудили их, внесли в их жизнь элементы европейской культуры. Остальное сделали события 1914–1918 годов и послевоенного периода. Естественно, что все это сокращает наши, британские, перспективы в Азии. Однако, разумеется, и в Азии мы еще нужны. Мы не можем просто сбросить со своих плеч ответственность за судьбу азиатских народов.