Собрание сочинений в 12 томах. Том 8. Личные воспоминания о Жанне дАрк. Том Сойер – сыщик - Марк Твен

Которое же из пяти деяний Жанны мы назовем главным? Мне думается, что каждое из них одинаково важно и в свое время было самым главным. Если рассматривать их в целом, то все они одинаково важны.

Понимаете ли вы меня? Каждое было как бы ступенью одной лестницы. Стоит убрать одно — и сразу нарушается целое. Стоило свершить хоть одно из них несвоевременно, и это привело бы к такому же нарушению.

Возьмем хотя бы коронацию. Где еще в нашей истории вы найдете такой мастерский дипломатический ход? А понимал ли король огромную важность этого хода? Нет. Понимали ли это его министры? Нет. Понимал ли это хитрый Бедфорд, представитель английского короля во Франции? Нет. И король и Бедфорд могли бы получить неоценимое преимущество: король — если б решился на смелый шаг, а Бедфорд — без всяких усилий; но ни тот, ни другой не понимали его значения, а потому не пошевелили пальцем. Из всех умных людей, стоявших у власти во Франции, только один оценил все значение коронации это была Жанна д'Арк, неученая семнадцатилетняя девочка; и она поняла это с самого начала, и с самого начала говорила о коронации как о необходимой части своей задачи.

Откуда она это знала? Ответ тут очень простой: она была крестьянкой. Этим все сказано. Она вышла из народа и знала народ. Те, другие, вращаясь в более высоких сферах, знали о нем немного. Мы не привыкли считаться с бесформенной, загадочной и косной массой, которую зовем «народом», придавая этому слову оттенок презрения. Это странно, потому что в душе мы отлично знаем: прочна лишь та власть, которую поддерживает народ; стоит убрать эту опору — ничто в мире не спасет трон от падения.

А теперь вспомним другое. Чему верит приходский священник, тому верит и его паства; она любит и почитает его; он — неизменный друг крестьян, их надежный защитник, утешитель в несчастье, помощник в трудные дни; они всецело ему доверяют: что он скажет, то они и делают, слепо и послушно, чего бы это ни стоило. Если задуматься над этим — что получается? А вот что: сельский священник правит страной. Что будет значить король, если священник откажет ему в поддержке и признании? Это будет тень а не король, и лучше ему отречься от престола.

Ясна ли вам моя мысль? Тогда слушайте дальше. Священника возводит в его сан сам Бог через своего представителя на земле. Это посвящение окончательно, и его никто не может отменить. Ни папа, ни иная власть не может лишить священника его сана;[33] раз сан от Бога, значит, он навеки. Это известно и прихожанам. Поэтому для священника и его паствы только коронованный король — Божий помазанник — облечен властью, которую никто не может оспаривать. Для сельского священника и его подданных, — а, значит, для всего народа, — некоронованный король все равно что непосвященный священник, который еще не вступил по-настоящему в должность, и на его место может быть назначен другой. Иными словами — некоронованный король — это нечто сомнительное. Когда Бог посвящает его, и епископ, Божий слуга, совершает над ним обряд помазания — сомнения исчезают, священник и приход становятся его верными подданными, и, покуда он жив, они не признают королем никого другого.

Для крестьянской девушки Жанны д'Арк Карл VII не был королем, пока не был коронован, — для нее он оставался дофином, то есть наследником. Если в моих записках она где-нибудь называет его королем — считайте это ошибкой; до коронации она всегда звала его дофином. Это показывает вам, точно в зеркале, — а Жанна была именно таким зеркалом, ясно отражавшим народные чаяния, — что для всего простого народа он до коронации не был королем, а всего лишь дофином, но зато после нее стал законным монархом.

Теперь вам понятно, каким важным ходом была коронация на политической шахматной доске. Бедфорд в конце концов понял это и постарался исправить свою ошибку и короновать своего короля, но какой был в этом прок? Ровно никакого.

Раз уж я заговорил о шахматах, мы можем заимствовать оттуда сравнения для всех великих деяний Жанны. Каждый ход был сделан в свое время и в должной последовательности; потому-то он и сыграл такую роль, что делался своевременно. Каждый в свое время казался величайшим, а в итоге все оказались одинаково важными и необходимыми. Вот как была сыграна игра:

1. Первый ход: победы при Орлеане и Патэ — шах.

2. Второй ход: примирение. При этом шах не объявляли; это был позиционный ход, результаты которого сказались лишь спустя долгое время.

3. Третий ход: коронация — шах.

4. Бескровный Поход — шах.

5. Последний ход (завершенный уже после ее смерти): коннетабль Ришмон, примирившийся с королем, становится главной его опорой и делает противнику мат.

Глава XXXIV

БУРГУНДСКИЕ ШУТКИ

Луарская кампания по сути дела открыла нам дорогу на Реймс. Теперь для коронации не было препятствий. Коронация должна была завершить миссию, возложенную на Жанну небесами, и тогда — довольно ей воевать, она вернется домой, к матери и стадам, и никогда больше не покинет счастливый и мирный очаг. Так она мечтала, — и с каким нетерпением она ждала этого часа! Она была полна этой мыслью; я уже начал надеяться, что ранняя смерть, которую она себе дважды предсказала, может быть и не сбудется, — и я всячески старался укрепить в себе эту надежду.

Король боялся ехать в Реймс, потому что путь пролегал мимо английских крепостей. Жанна не считала их опасными — теперь, когда англичане потеряли уверенность в себе.

Она была права. Поход в Реймс оказался увеселительной поездкой. Жанна не взяла даже пушек, так она была уверена, что они не понадобятся. Из Жиена нас выступило двенадцать тысяч. Это было 29 июня. Дева ехала рядом с королем. По другую сторону от него ехал герцог Алансонский. За герцогом следовали трое других принцев королевской крови; затем — Дюнуа, маршал де Буссак и адмирал Франции, а за ними — Ла Гир, Сентрайль, Ла Тремуйль и длинная вереница рыцарей и вельмож.

Три дня мы отдыхали под Оксерром. Горожане снабдили армию провиантом, а к королю выслали депутацию, но в город мы не вошли.

Сен-Флорантен открыл перед королем свои ворота.

4 июля мы прибыли в Сен-Фаль; перед нами лежал Труа — город, вызывавший у нас, юношей, жгучий интерес: мы помнили, как семь лет назад Подсолнух принес в луга Домреми черный флаг и весть о позорном договоре в Труа, по которому Франция целиком подпала под власть Англии, а дочь наших королей отдавали за Азенкурского палача. Бедный город был тут, конечно, ни при чем, но в нас еще была жива старая обида, и мы надеялись, что найдем повод для стычки, — так нам хотелось взять Труа и сжечь. Там стоял сильный гарнизон из англичан и бургундцев; они ждали еще подкреплений из Парижа. Вечером мы стали лагерем у его ворот и в куски порубили отряд, который сделал против нас вылазку.

Жанна предложила городу сдаться. Начальник гарнизона, видя, что с нею нет пушек, посмеялся и ответил грубо-оскорбительным отказом. Пять дней мы вели с ним переговоры. Все было напрасно. Король был уже готов повернуть вспять. Он боялся идти дальше, если позади останется эта неприятельская твердыня. Тут Ла Гир сказал словцо, нелестное для некоторых советников короля:

— Поход был задуман Орлеанской Девой. Мне думается, что ей и подобает решать, как теперь быть, а не кому-либо иному, какого бы он ни был роду и звания.

Это было мудро и справедливо. Король послал за Жанной и спросил, что она думает о нашем положении. Она ответила без малейшего колебания:

— Через три дня город будет наш.

Тут вмешался спесивый канцлер:

— Если бы знать это наверное, стоило бы ждать и шесть дней.

— Уж будто шесть! Бог даст, мы вступим в город послезавтра.

Она села на коня и поехала вдоль рядов войска, крича:

— Готовьтесь, готовьтесь к делу, друзья! На заре мы идем на приступ!

Она много поработала в ту ночь — за все бралась сама, вместе с солдатами. Она велела заготовить фашины и вязанки хвороста, чтобы заполнять ими ров при штурме, и делала эту тяжелую работу наравне с мужчинами.

На заре она заняла свое место во главе атакующих, и трубы подали сигнал к атаке. В ту же минуту на стенах взвился белый флаг и Труа сдался нам без единого выстрела.

На следующий день король в сопровождении Жанны и Паладина со знаменем торжественно въехал в город во главе войска. Это было теперь немалое войско — оно все это время непрерывно росло. И тут произошло нечто любопытное.

По условиям договора о сдаче, английскому и бургундскому гарнизону было разрешено унести на себе «свое имущество». Это было справедливо иначе им нечем было бы жить. Все они должны были выйти через одни ворота, и в назначенный час наша компания вместе с Карликом пошла посмотреть, как они станут выходить. Они шли длинной цепочкой; впереди шла пехота. Когда они приблизились, стало видно, что каждый сгибается под тяжестью своей ноши, — и мы сказали друг другу: у них, однако ж, много добра для простых солдат. Они подошли еще ближе. И что же вы думаете — каждый из этих негодяев нес на спине французского пленного!