Тульский–Токарев. Том 1. Семидесятые–восьмидесятые - Андрей Константинов

Слава был опытным уголовником, поэтому, вбежав во двор, резко остановился, затем прижался к стене дома, присел на корточки, отдышался и закурил. Подворотня была удачной, она выходила во двор-колодец, заканчивающийся тупиком. «Амба тебе, шахматист!» — подумал Проблема, еще не совсем понимая, что делать, когда он найдет парня. А с другой стороны, он был уверен в своих силах и планировать ничего специально не собирался, полагал, что достаточно будет дать пару раз сучонку в горло, взять его за ухо и уже вместе идти искать Варшаву…

Докурив папиросу до половины, Слава услышал скрип окна прямо над собой. «Ах ты, шпиен!» — подумал Проблема и рывком открыл дверь в парадную. Вторая дверь была полузакрытая. Слава резко остановился и потянулся телом вперед, как при команде «Ша-а-гом…». В этот момент ему в грудь вошел металлический прут. Проблема осел на колени, широко раскрыл удивленные глаза и умер…

Вот так Слава дожил до своей смерти. Он был настоящим преступником — настоящим в том смысле, что являлся органичной составной частью мира разбоев, краж, изоляторов и колоний. С четырнадцати лет он это ни от кого не скрывал и не врал себе. А кликали его Проблемой за то, что он всегда приходил в гости не вовремя и, если большая кодла уезжала куда-то с вокзала, то, единственный, опаздывал и постоянно терял свои и чужие вещи. В общем, с ним постоянно случались всякие проблемы. Наверное, у него было нарушено чувство такта с жизнью. Он даже на допросах умудрялся все переврать так, что потом у подельников переспрашивал: «Слушай, я чего-то запамятовал, а как оно на самом деле было?» Но Проблема был не ломовой, он спокойно и без подвыва никогда никого не сдавал, а если что и отчебучивал, то отчебучивал по-доброму. Все это знали и не обращали на его вечные «истории» внимания. Жил он у своей бабушки, и опера, когда приходили за ним, всегда давали ему спокойно собраться, не задавая лишних вопросов, — все равно отшутится.

— Бабуля, где пальто, в котором я сижу? — спрашивал Слава и уходил на несколько лет. Его очень любила бабушка и замужняя соседка по коммуналке, учительница младших классов. Про любовь соседки он ничего не знал.

— Вы уж, касатики, его не бейте! Посадите, но не бейте! — причитала бабушка при арестах.

— Да что вы, бабуля, как можно! — отвечали сотрудники и уводили его всегда по-людски — спокойно. Проблема никогда никого не убивал и даже не собирался…

Теперь он лежал в странной позе между дверями парадной: тело его не смогло упасть с колен грудью из-за железного штыря и завалилось набок.

…Убийца ногой перевернул Славу на спину, обшарил карманы и нашел перочинный ножик. Он стянул с мертвеца шарф, протер рукоятку, открыл лезвие и вложил номе Славе в руку, потом помял его сжатый кулак так, чтобы на ноже остались отпечатки. А потом перевернул Проблему в то положение, в котором застигла его смерть.

На третьем или четвертом этаже загремела раскрывающаяся дверь, однако убийца не выскочил из парадной. По шагам он понял, что спускается молодая женщина. Убийца специально пару раз распахнул дверь парадной и вскрикнул:

— С ума сойти! Пьяный, что ли?!

Женщина между тем уже спустилась со второго этажа на первый.

— Вечер добрый. Во допился! Не ваш сосед?

— Боже сохрани! Ой, что это?

Женщина нагнулась к трупу. Молодой человек очень резко носком ботинка ударил ей в лицо. Женщина мгновенно потеряла сознание и завалилась на убитого. Убийца выдохнул сквозь зубы и шарфом Славы удушил ее. Женщина не хрипела и не сопротивлялась, она умерла через минуту… Парень быстро и сноровисто расположил оба трупа так, что внешне казалось, будто бы они умерли в какой-то возне друг с другом. Результат его удовлетворил, он улыбнулся. Напоследок убийца сдернул с женского трупа сумочку, достал оттуда записную книжку с десятками каких-то листочков и отшвырнул ее на метр. Оглядел картину, как художник, ищущий место для последнего мазка — и, словно опомнившись, надорвал на женщине блузку. Увидев белое тело, он залез рукой за бюстгальтер и потрогал грудь — она ему не понравилась…

…Домой он пришел минут через тридцать, включил телевизор и услышал здравицы в честь милиции от двух известных ведущих. Настроение у него было приподнятое…

* * *

А Варшава еще побродил по 17-й линии, изрядно продрог, разозлился, устав волноваться, и пошел навстречу Проблеме. Пройдя пару раз до Малого и обратно, начал было уже сетовать на кореша, но вдруг услышал характерный звук «канарейки». За ней с сигналом сирены проехала в сторону Донского переулка «скорая». Вор прибавил шагу, предчувствуя беду и не понимая, что же могло случиться? Почти добежав уже до подворотни, вор осторожно заглянул в нужный двор — перепутать было трудно из-за суеты, шума и мрачных отсветов мигалок. Так как зевак во дворе собралось с избытком, Варшава подошел вплотную к подъезду. Он никого ни о чем не спрашивал, лишь слушал, а люди наперебой делились версиями друг с другом. Если опустить живописные детали, то вырисовывалась следующая картина: в парадной убили женщину, а она сама (или, как версия — ее приятель) убила нападавшего. Варшава даже головой покрутил и решил, что ошибся, заподозрив недоброе, что надо идти дальше и искать Славу… Но тут он услышал, как поддатый дежурный опер кричит в газике в радиостанцию: — …Документы на Курлисова Вячеслава… Кур-ли-со-ва!!! «Константин» первая!.. С нашей земли… Женщина — Гороват Алла… «Григорий» первая… живет в этом же подъезде! …Какая разница, если установлены… Оба криминальные… Дай пару участковых!.. А у меня тоже праздник, между прочим!!! Даже два теперь праздника в парадной…

«Скорая» уехала через несколько минут. Потом приехала оперативная машина с пьяными в хлам по случаю Дня милиции куражливыми операми. Вор еще немного послушал, кто что говорит, и ушел со двора.

Он пошел, не контролируя себя, в сторону Смоленского кладбища. Мыслей не было, потому что все случившееся напоминало бред, галлюцинацию, сонный морок… Варшава понимал, что анализировать ему пока нечего — слишком много непоняток и слишком мало реальной информации…

Добредя до телефонной будки, вор стал звонить за десять копеек (двушки не нашлось) Артуру домой, но, набирая шестую цифру, вспомнил про праздник, и перезвонил на работу. На том конце трубку сняли, но Варшава свою повесил, так как по голосам и реву магнитофона понял, что в кабинете Тульского все уже «никакие».

Решив отложить разговор с Артуром на утро, вор пошел к себе домой. Он знал, что не будет спать всю ночь. Он шел и думал: как же так, и при чем здесь некая гражданка Гороват? Несколько версий он сразу же отбросил, потому что мысль об изнасиловании вызвала у него тошноту, а вариант неудачного разбоя — дерганье левого века. Варшава слишком хорошо знал Проблему…

Придя домой и заварив себе чифиря, вор позвонил нескольким своим корешам и стал ждать их. Шоковое отсутствие мыслей сменилось вдруг лихорадочной работой мозга: «Может, женщина тоже узнала этого шахматиста? Такие случайности… А если?!» Наконец до Варшавы дошло, он вскочил и забегал по квартире: «Господи, как же я сразу-то не подумал… Я же теперь его в лицо знаю… Мне жить еще лет тридцать да осталось… неужели за тридцать лет ни разу не встречу?! А ежели не встречу — как помирать-то? Убил — он!!! И женщину — он!!! Ничего… Чуть добавить информации… Должен встретить. Мы тоже не последние люди… Наверняка — он обоих… да! А молодой ведь, как в кино — культурный… Я заставлю его шахматные фигуры глотать!!! Белую пешечку, черную… Не сдохнет — станет от доски откусывать… мы же не звери — я ее маслом намажу… Ну, сука, тварь перхотная!..»

Варшава сам себе не врал, он уважал себя и страшно жаждал встречи, понимая, что раньше времени он на нее не попадет, но и не опоздает. Вор это знал. Он боялся пока сказать себе только то, что враг — умный, ловкий и не из их мира. Он вообще… непонятно, из какого мира… Пока только тень от него изменяет жизнь всех вокруг…

…Варшава говорил долго — у Артура успело пройти все похмелье, и голова начала болеть теперь уже от другого, Вору Тульский поверил сразу же — по интонации, по дергавшемуся кадыку, по чувству. Да и вообще, Варшава ему никогда не врал — хитрить, не договаривать чего-то мог, а врать — не врал.

Когда вор замолчал и устало снова расплескал остатки водки по стаканам, Артур шумно выдохнул, будто вынырнул из проруби, и спросил:

— А ты думаешь, что это тот… как его… Никита, кажется?.. Я лица-то его не помню теперь… Только улыбочку странноватенькую и глаза… Такие — неприятные… Я тебе говорить тогда не стал…

— Ничего я не думаю, — зыркнул Варшава воспаленными глазами. — Все, что знал — тебе рассказал, в деталях… Однако же по возрасту мальчонка этот аккурат тянет на того пионэра, что велосипед хотел… Глаза, говоришь? Вот и Славка, покойник, разглядел, что глаза у Шахматиста, как у слепого…