Хромая дама: Нерассказанная история женщины – тайного агента периода Второй мировой войны - Пернелл Соня

Чего она не знала, так это того, что Рейк уже был на свободе и в этот момент тоже искал ее в Лионе – и узнал только, что она уже уехала. Ему и двум его товарищам чрезвычайно повезло: они были переведены в лагерь для военнопленных, где просоюзнический комендант решил освободить их до того, как они попадут в руки нацистов, – даже снабдил их гражданской одеждой, шоколадом и сигаретами. Теперь Рейку предстояло одному следовать за Вирджинией в Испанию. Не слышала она и о том, что Олив, которого отпустили благодаря Вирджинии, в последний момент обратившейся к начальнику тюрьмы, скрывался в Лионе в парикмахерской мадам Жильбер на улице Республики. Она бы пришла в ярость, если бы узнала, что он продолжает обманывать себя и верить, что за его освобождением стояла мадемуазель Менье.

Утренний туман, как дым, висел над радужно-розовыми мраморными домами Вильфранша, когда Вирджиния с товарищами вышли с первыми лучами солнца, направляясь на юг по тропе, проложенной среди крутых снежных склонов бурной рекой Ротья. Сначала подъем был довольно плавным, дорога поднялась на пятьсот футов[240] за две мили, пока они двигались на юг к долине Корнелья-де-Конфлан, – там группа обогнула деревню, чтобы не привлекать внимания. Вирджиния несла свою тяжелую сумку на правом боку, пытаясь скрыть хромоту, но после еще нескольких часов движения по все более холмистой местности, а также по мере того, как снег становился все более тяжелым и все более скользким, боль в левой культе начала сказываться. И все же она не могла отстать; она была обязана держаться, потому что знала, что впереди оставались еще более трудный участок пути и еще пятьдесят миль[241]. Они продолжали подниматься, минуя горячие источники в Верне-ле-Бен, а затем долго и изнурительно взбирались к крошечному поселению Пи, которое словно вцепилось в белые склоны Канигу. Но даже это не шло ни в какое сравнение с мучениями следующих двенадцати миль. После месяцев полуголодного существования в условиях военного времени во Франции Вирджинии теперь предстояло подняться на пять тысяч футов[242] в тяжелейших зимних условиях. Каждый шаг сотрясал ее бедро, когда она тащила протез вверх по головокружительному склону, а вес сумки рвал плечо и врезался в замерзшую руку. С одной стороны зияла пропасть глубиной в несколько сотен футов, а с другой возвышалась отвесная скала, где практически не за что было ухватиться и где не было укрытия от свирепого горного шквалистого ветра. Снег местами достигал глубины трех ярдов[243], но у Вирджинии не было ни снегоступов, ни даже палки. Ее лицо болезненно кривилось от резкого ледяного ветра; воздух был разрежен, приходилось коротко и часто дышать в попытках насытить легкие кислородом; голова раскалывалась от напряжения, ее мутило; из культи, теперь представлявшую собой открытую язву, начала сочиться кровь. Но Вирджинии нельзя было отставать от мужчин. Шаг за шагом она двигалась все выше и выше. «Подъем бесконечен, – вспоминал Чак Йегер, первый человек, преодолевший звуковой барьер (он совершил аналогичный переход позже во время войны). – Это самая сволочная сволочь на свете»[244]. Действительно, здесь многие из тех, кто прошел до Вирджинии, не смогли справиться с обморожением, головокружением – или просто желанием умереть. Снова она повторяла про себя слова отца – она должна выжить, – но из всех тягот войны ничто не могло сравниться с «муками и страхом» этих бесконечных часов выживания. Теперь Катберт разваливался под ней, его заклепки медленно расшатывались, пока Вирджиния боролась за волю к победе.

Только когда они, наконец, достигли перевала Мантет на высоте шести тысяч футов, проводник позволил им отдохнуть в пастушьей хижине и съесть немного скудной пищи, которую они принесли с собой (вероятно, только кубики сахара и печенье). Путники прижимались друг к другу, чтобы согреться, но даже в такие моменты Вирджинии приходилось прятать протез ноги и пропитанный кровью носок. Быть может, именно тогда она отправила в Лондон свое легендарное сообщение – возможно, используя один из новых, более легких радиоприемников, спрятанных в ее сумке, или, же приемник, который был спрятан в хижине. Оно гласило: «Катберт начинает утомлять, но я справлюсь». Дежурный офицер, принявший ее сообщение на станции в большом загородном доме недалеко от Севенокса в графстве Кент, понятия не имел, что она имела в виду, и ответил Вирджинии: «Если Катберт утомляет – устраните его».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Следующий день, пятница, 13-е, снова начался очень рано. Дорога стала еще круче, а горы вздымались, казалось, непреодолимой преградой между путниками и Испанией. Поднимаясь друг за другом все выше и выше почти на 8000 футов, люди наконец достигли вершины перевала возле скалистого конуса Пика-де-ла-Донья в полдень второго дня. Отсюда они с изумлением смотрели на Испанию, раскинувшуюся внизу и обещавшую соблазнительную перспективу свободы. До сих пор путники не встретили никого, кроме нескольких диких животных, и теперь, когда проводник забрал оставшиеся деньги у Вирджинии и повернул назад, они должны были остаться совсем одни. Но времени на отдых не было: им предстояло пройти еще двадцать миль[245], и ходили слухи о волках и медведях, охотившихся на беглецов на этом участке. Больше не будет ни привалов во второй половине дня, ни долгой, горькой ночи, которая следовала за ними. Они брели по длинной извилистой тропе мимо первой испанской горной деревни Сеткасес, продуваемого всеми ветрами местечка, где температура зимой регулярно опускается до минус двадцати градусов, вниз по крутому течению реки Тарн к Кампродону и, наконец, к Сан-Хуан-де-лас-Абадесас в долине. Их конечности наливались свинцом, но мысль о том, чтобы сесть на утренний поезд в Барселону и за пару часов, как раз к обеду, добраться до консульства, заставляла их двигаться дальше. Вирджиния убеждала товарищей терпеть боль, хотя найти силы даже для разговора было нелегко. Просто поднять головы, чтобы посмотреть на огни вдалеке, огни, которые сигнализировали об окончании их испытаний, было для них почти непосильной задачей. Она старалась идти так, чтобы Катберт смог продержаться до самого конца. Но спуск вниз был еще более скользким, и удержать равновесие было почти невозможно – из-за недостаточной гибкости искусственной лодыжки Вирджинии приходилось слишком сильно наклоняться вперед. Час за часом она боялась потерять контроль и упасть в бездну.

Преодолеть перевал было поразительным достижением для Вирджинии – или, говоря словами официального отчета, написанного в конце войны, «само по себе было рекордом»[246]. Каким-то образом трио продолжало идти; они добрались до Сан-Хуана до рассвета и направились на станцию, чтобы успеть на утренний поезд в 5:45. Оказавшись в поезде, они знали бы, что находятся в безопасности, так как полицейских проверок в этот час почти не было. Поэтому нужно было просто убить немного времени, стараясь согреться и не попасться никому на глаза.

Было еще темно, когда на платформу вышел ощетинившийся автоматами патруль гражданской гвардии. Сотрудники внушающей ужас военизированной полиции тщательно обыскали станцию и без особого труда нашли Вирджинию и ее спутников в состоянии полного физического истощения. Едва способные говорить, двое мужчин пробормотали что-то извиняющееся, но Вирджиния, более уверенно говорящая по-испански, объяснила, что она американка и просто гуляла по горам. Гражданская гвардия посмотрела на грязную одежду путников и сочла их очень подозрительными. Их немедленно арестовали как «беженцев без документов и без средств к существованию»[247] и затолкали в патрульную машину, чтобы отвезти в полицейский участок, а затем в тюрьму в Фигерасе. Оттуда Гуттмана и Алиберта перевели в печально известный концлагерь Миранда-дель-Эбро[248].