Саксонские Хроники - Бернард Корнуэлл

Вдоль наших рядов шли священники. Люди опускались перед ними на колени, и священники благословляли их и насыпали им на языки по щепотке земли.

– Сегодня день святой Люси, – обратился к воинам один из них, – и она ослепит наших врагов! Она защитит нас. Блаженная святая Люси! Помолимся святой Люси!

Дождь прекратился, но небо все еще было затянуто тучами, под которыми яркими пятнами выделялись знамена противника: летящий ворон Сигурда, разбитый крест Кнута, олень Этельволда, кабан Беортсига, череп Хестена и причудливый зверь Йорика. Над армией плыли и штандарты ярлов помельче, среди символов были волки, топоры, были и соколы. Датчане выкрикивали оскорбления, стучали оружием по щитам и медленно продвигались вперед. Саксов и восточных англичан, примкнувших к армии врага, подбадривали их священники, датчане же взывали к Тору или Одину. Мои люди почти все время молчали, лишь изредка отпускали шутки, чтобы скрыть свой страх. Сердца бились чаще, мышцы напрягались: мы стояли в стене из щитов.

– Помните, – кричал сентийский священник, – как святая Люси преисполнилась святого духа, причем настолько, что двадцать человек не могли сдвинуть ее с места! Они запрягли двадцать быков и стали тянуть ее, но у них ничего не получилось! Вот так и вы должны стоять, когда придут язычники! Непоколебимо! Преисполнитесь святого духа! Сражайтесь за святую Люси!

Датчане, отправившиеся на восток, уже давно растворились в утреннем тумане. Врагов была целая орда, орда, жаждущая убивать, и она приближалась. Перед плотно сомкнутыми щитами датчан гарцевали всадники и криками подбадривали пехоту. Один из них выехал вперед и подъехал к нам. На нем блестела начищенная кольчуга, на руках посверкивали браслеты. Упряжь на его великолепном лоснящемся жеребце была отделана серебром.

– Вам конец! – крикнул он.

– Если тебе так нравится пердеть, – крикнул я в ответ, – иди к своим, и пусть они нюхают твою вонь!

– Мы изнасилуем ваших жен! – не унимался тот. Он говорил по-английски. – Мы изнасилуем ваших дочерей!

Я не мешал ему кричать: такие угрозы могли лишь сильнее разозлить моих людей.

– Кажется, твоя мамаша была подзаборной шлюхой, а? – выкрикнул кто-то из сентийцев.

– Если вы сложите оружие, – продолжал орать датчанин, – мы пощадим вас!

И тут я узнал его. Это был Оссител, командир Йорика, тот самый воин грозного вида, с которым я встретился на стене Лундена.

– Оссител! – крикнул я.

– Эй, кто там блеет?

– Слезай с лошади, – сказал я, делая шаг вперед, – и сразись со мной.

Он обеими руками ухватился за луку седла и уставился на меня, затем перевел взгляд на канаву с поддернутой тонким льдом водой. Я понял истинный смысл его маневра: не оскорблять нас, а выяснить, какие препятствия лежат на пути датского войска. Он снова посмотрел на меня и усмехнулся.

– Со стариками не сражаюсь, – заявил он.

Меня удивили его слова. Никто никогда не называл меня старым. Помню, я тогда расхохотался, но за этим смехом в глубине души прятался шок. За несколько недель до того дня я насмехался над Этельфлед, которая разглядывала свое отражение в большом серебряном блюде. Ее беспокоили морщины вокруг глаз, и она в ответ на мои насмешки запустила в меня этим блюдом. Я поймал его и, увидев свое отражение, обнаружил, что борода у меня седая. Помню, как я застыл от изумления, а Этельфлед хохотала надо мной. Я совсем не чувствовал себя старым, хотя иногда давала о себе знать раненая нога. Неужели люди видели во мне старика? Правда, в том году мне исполнилось сорок пять, так что да, я был старым.

– Этот старик одним махом вспорет тебе брюхо! – крикнул я Оссителу.

– Это день, когда умрет Утред! – обратился он к моим людям. – И вы умрете вместе с ним!

С этими словами он повернулся и поскакал к датской стене из щитов, которая приблизилась к нам уже на восемьдесят шагов, то есть достаточно близко, чтобы мы могли разглядеть злобный оскал на лицах врагов. Я увидел ярла Сигурда, величественного в дорогой кольчуге и черной медвежьей шкуре, ниспадающей с его плеч. Его шлем украшало черное вороново перо. Я увидел Кнута, прославившегося своим быстрым мечом. Его худое лицо заливала мертвенная бледность, он был одет в белый плащ, над ним развевалось знамя с разрубленным христианским крестом. Сигебрихт держался рядом с Йориком, по другую сторону от которого ехал Этельволд, и этих троих сопровождали самые свирепые и сильные из их воинов люди, которые сохраняли жизнь этим королям, ярлам и лордам.

Датчане что-то кричали, но я не слышал их, потому что в тот момент для меня мир был наполнен тишиной. Я наблюдал за врагом, прикидывая, кто из них первым пожелает убить меня и как я разделаюсь с ним.

Позади меня реяло мое знамя. Я знал, что оно привлечет самых амбициозных, тех, кто захочет сделать из моего черепа чашу для питья, для кого мое имя станет трофеем. Они наблюдали за мной точно так же, как я – за ними, и они видели хоть и заляпанного грязью, но полководца в шлеме с головой волка, с золотыми браслетами на руках, в плотной кольчуге из мелких колечек, в темно-синем плаще, расшитом серебряной нитью, и с мечом, знаменитым по всей Британии. «Вздох змея» действительно был знаменит, но я прятал его в ножнах, потому что в стене из щитов от длинного меча нет никакой пользы. Вместо него я держал в руке «Жало осы», короткий и смертоносный. Я поцеловал клинок и бросил свой вызов, который тут же подхватил холодный зимний ветер:

– Приди и убей меня! Приди и убей меня!

И они пришли.

Первыми на нас обрушились копья, пущенные из третьей или четвертой шеренги датчан, и мы приняли их на наши щиты. Металлические наконечники с глухим стуком вонзились в ивовую древесину. В следующее мгновение датчане с криками ринулись на нас. Их наверняка предупредили о канаве, однако она все равно стала ловушкой для многих из тех, кто пытался перепрыгнуть через нее, и мы добивали этих несчастных топорами. Выстраивая стену из щитов, я всегда ставил рубак, вооруженных длинными топорами, вместе с мечниками, и задача рубак состояла в том, чтобы зацепить топором щит противника и опустить его как можно ниже, чтобы мечник мог поразить врага в лицо. Сейчас же топоры рубили шлемы и черепа противника. Воздух быстро наполнился шумом, криками, чавкающими звуками от топоров, врубающихся в мозги. Копейщики тоже успели перебраться через канаву, и их копья со стуком впивались в наши щиты.

– Сомкнуть ряды! – заорал я. – Сомкнуть щиты! Сомкнуть щиты! Вперед шагом!

Наши щиты перекрыли друг друга. Мы часами отрабатывали этот маневр. Образовалась плотная стена, и мы медленно двинулись вперед, к краю канавы, чей скользкий и крутой склон облегчал нам задачу убивать. Один из упавших датчан приподнялся и попытался подсунуть свой меч под мой щит, но я пнул его в лицо подбитым железом мыском сапога и сломал ему нос. Он покатился вниз, а я уже разил «Жалом осы», находя щель между двумя щитами противника. При каждом ударе лезвие легко рубило кольчугу и входило в плоть, и я обязательно смотрел в глаза противнику. В какое-то мгновение я увидел, как на меня опускается топор, но меня прикрыл своим щитом Сердик. От мощного удара щит в руках Сердика дернулся и задел меня по голове. Я на секунду оглох и ослеп, но «Жало осы» не выпустил. К тому моменту, когда мое зрение прояснилось, Ролло успел зацепить топором вражеский щит, и я быстро вонзил меч в открывшуюся щель. Я увидел, как лезвие вошло в чей-то глаз, и повернул его, а потом принял на свой щит удар неимоверной силы, такой, что разошлись деревянные планки.

Кнут не терял надежды добраться до меня. Он орал, чтобы его пропустили, и это было глупостью, так как ради того чтобы освободить место своему лорду, датчанам нужно было разомкнуть ряды. Кнут и его люди в безумном отчаянии пытались сломить нашу стену из щитов и при этом забывали смыкать свои щиты. К тому же на их пути была серьезная преграда в виде канавы, и двое моих людей копьями сбрасывали в нее всех, кто жаждал перебраться на нашу сторону. Кнут споткнулся об одного из упавших и повалился на землю. Я увидел, как топор Райпера обрушился на его шлем. Удар был скользящим, но достаточно сильным, чтобы оглушить его. Кнут так и не поднялся.

– Они умирают! – закричал я. – Прикончить всех ублюдков!

Кнут не погиб, его люди оттащили его прочь, и на его место пришел Сигурд Сигурдсон, тот самый щенок, который поклялся убить меня. Глядя на меня безумными глазами, он что-то проорал и перепрыгнул через канаву. Я замахнулся своим поврежденным щитом, открывая ему цель, и он, как дурак, эту цель принял. Он сделал выпад своим мечом, «Огненным драконом», метя мне в живот, но я опередил его. Я опустил щит и отвел его клинок в сторону, между собой и Ролло, и вонзил «Жало осы» ему в шею. Он забыл преподанные ему уроки, он забыл, что нужно защищать себя щитом, и короткое лезвие моего меча прошло под его подбородком, вонзилось в рот, ломая зубы, разрезая язык, круша маленькие носовые косточки, и врубилось в мозг. На какое-то мгновение он повис на моем мече. На мою руку хлынула его кровь, и я сбросил мальчишку с лезвия и ударом наотмашь сбил с ног какого-то датчанина. Он упал, но добивать его я предоставил другим, потому что на меня уже надвигался Оссител. Он обзывал меня немощным стариком, а я чувствовал, как по моим жилам разливается азарт битвы.