Кризисное обществоведение. Часть 2 - Сергей Кара-Мурза

Пока неясно, может ли сохраниться при таком повороте сам феномен русской интеллигенции. Бердяев считал критерием отнесения к интеллигенции «увлеченность идеями и готовность во имя своих идей на тюрьму, на каторгу, на казнь», при этом речь шла о таких идеях, где «правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью». Если так, то статус интеллигенции сразу теряет та часть образованного слоя, которая в конце 1980-х годов впала в социал-дарвинизм и отвергла ценность справедливости. А ведь это очень существенная часть, особенно в элитарных группах гуманитарной интеллигенции. O.K. Степанова продолжает, уже конкретно относясь к интеллигенции периода реформы:

«Антитезой “интеллигенции” в контексте оценки взаимоотношения личности и мира идей, в том числе — идей о лучшем социальном устройстве, являлось понятие “мещанство”. Об этом прямо писал П. Милюков [в «Вехах»]: “Интеллигенция безусловно отрицает мещанство; мещанство безусловно исключает интеллигенцию”…

Интеллигенция в России появилась как итог социально-религиозных исканий, как протест против ослабления связи видимой реальности с идеальным миром, который для части людей ощущался как ничуть не меньшая реальность. Она стремилась во что бы то ни стало избежать полного втягивания страны в зону абсолютного господства “золотого тельца”, ведущего к отказу от духовных приоритетов. Под лозунгами социализма, став на сторону большевиков, она создала, в конечном итоге, парадоксальную концепцию противостояния неокрестьянского традиционализма в форме “пролетарского государства” — капиталистическому модернизму» [132].

Посвятив себя «втягиванию страны в зону абсолютного господства золотого тельца», элитарная часть той общности, которую обозначали словом интеллигенция, совершила радикальный разрыв с этой общностью, что привело к ее дезинтеграции — «трудовая интеллигенция» пока что в новую общность собраться не может.

Более того, «либеральная интеллигенция» в большинстве своем встроилась в новые общности «победителей» — как идеологи, предприниматели, эксперты и управленцы. Они были интеллектуальным авангардом антисоветских сил и имеют право на свою долю трофеев. Бурдье писал: «Все заставляет предположить, что в действительности в основе изменений, случившихся недавно в России и других социалистических странах, лежит противостояние между держателями политического капитала в первом, а особенно во втором поколении, и держателями образовательного капитала, технократами и, главным образом, научными работниками или интеллектуалами, которые отчасти сами вышли из семей политической номенклатуры» (см. [73]).

Возвращаясь к взаимодействию общности интеллигентов с ее субститутами, приведем такое сравнение:

«Метафорически можно изобразить “интеллигенцию” (или любую другую социальную группу) в виде кометы — “твердое ядро” институций и практических групп (т.к. в реальности каждая социальная группа имеет несколько субститутов, то нужно говорить о нескольких конкурирующих между собой «ядрах”), ярко светящаяся, но не структурированная “голова” (активисты-непрофессионалы символического производства) и огромный мерцающий “хвост”. “Невооруженный глаз” идентифицирует социальную группу — “комету” — с “головой” и “хвостом”, тогда как на самом деле сущность ее обусловлена «ядром”» [73].

На наших глазах эта комета распалась, и еле виден ее огромный мерцающий «хвост».

Наконец, реформа разорвала общность интеллигенции по тем же самым трещинам, как и другие большие общности, разделив ее по социальным слоям. Основной слой — «трудовая интеллигенция», которая оказалась не нужна новому «рыночному и демократическому» обществу. Вот формулировка социолога (2004):

«Раскол постсоветской интеллигенции на небольшую по численности богатую “верхушку” и массы полунищих бюджетников давно привлекает внимание специалистов и простых граждан как одно из наиболее драматичных проявлений социального неравенства в современной России. Есть все основания видеть в нем проявление острой социальной несправедливости и источник социального напряжения в противостоянии “богатые — бедные”…

Бедная интеллигенция — прежде всего люди, работающие на должностях специалистов. Заметен “уход” некоторой, пусть и небольшой (oкoло 6%) ее части на должности рабочих. Подавляющее большинство интеллигенции работают на предприятиях государственной формы собственное (около 70%), чем заметно отличаются не только от группы богатых, но и от населения в целом.

Другой важный признак, разделяющий интеллигенцию, — тип поселений. Очевидна концентрация ее состоятельных представителей в мегаполисе (45,6 против 13,2% бедных), тогда как типичное место жительства бедных интеллигентов — села (21,9 против 4,2% богатых) и райцентры (24,7 против 4,7% богатых). В областных центрах эти группы представлены достаточно равномерно (45,6% богатых, 40,2% бедных)» [114].

Надо подчеркнуть, что обеднение массовой интеллигенции является чрезвычайным даже на фоне общего социального бедствия. Это отмечают практически все исследователи процесса социальной стратификации. Так, З.Т. Голенкова пишет в 1998 году:

«Основные тенденции трансформации социальной структуры современного российского общества — это углубление социального неравенства по всем показателям (экономическим, политическим, социальным) и маргинализация значительной части населения.

Накладывающиеся друг на друга процессы — обнищания населения и растущего социального расслоения — приводят к возникновению гипертрофированных форм социального неравенства, создавая внутри одной страны две России, которые все больше расходятся…

Состояние маргинальности в значительной степени характерно для многих групп. Это, во-первых, квалифицированные рабочие, специалисты, ИТР, часть управленческого корпуса и т. д., работавшие в государственном секторе экономики (предприятия военно-промышленного комплекса, конверсионные производства, закрывающиеся предприятия), имевшие в прошлом высокий уровень образования и социально-профессиональный статус, оказавшиеся ныне в ситуации вынужденной смены его. Созданные кризисом и политикой государства условия невостребованности привели к кричащему несоответствию резко снизившегося уровня материального положения достаточно высокому социальному статусу, превратив их в социально беспомощных» [35].

Н.Е. Тихонова пишет уже в 2004 году:

«Богатство и бедность в современной России не гомогенны и имеют несколько уровней, которые различаются и по материальному положению, и по социально-профессиональной деятельности, и по досуговым предпочтениям людей. Что касается бедности, то по крайней мере два таких уровня выделяются довольно отчетливо — просто бедность, представители которой составили в нашем исследовании 19,0%, и нищета, в которой живут 6,5% опрошенных…

Что касается семей, находящихся на уровне нищеты, то следует отметить, что около половины этой группы составляют семьи рабочих… В группе просто бедных характерно заметно большее представительство лиц с высшим и незаконченным высшим образованием (26,4% при 13,4% в группе нищих), специалистов и служащих (19,0% при 4,2% у “нищих”), и гораздо меньшая доля неквалифицированных рабочих (9,6% против 22,3%), а также социально слабых семей (9,6%). Эти характеристики подтверждают справедливость взглядов россиян на макроэкономический характер причин бедности большинства бедных в сегодняшней России» [138].

В общем, результат таков: большинство молодых людей получает диплом о высшем образовании, а интеллигенции в России нет. Ее надо будет снова собирать и выращивать — если общество и государство поправятся.

Военные

Коротко, несколькими штрихами, наметим картину изменений в еще одной из системообразующих общностей — офицерстве. Можно сказать, что эта группа представляет всю «растянутую во времени» огромную общность «военных» нескольких поколений и даже память об ушедших поколениях. О важности этой общности для воспроизводства и сохранения страны и народа говорить не приходится. Именно поэтому информационно-психологическая «обработка» этой общности в ходе перестройки и реформы очень красноречива.

Приведем, вместо подробного описания, обширную выдержку из работы О.А. Кармадонова:

«Драматична дискурсивно-символическая трансформация социально-профессиональной группы “военные”. Триада — “героизм”, “крепкие духом”, «защищают», частота упоминания (7%) и объем внимания (10%) — не повторялись после референтного 1984 года. В 1985 году оба показателя падают до 2%, в 1987 — до 1%. Последующие всплески частоты упоминания в 1988 (6%), 1993 (6%), 1996 (7%) были связаны, прежде всего, с военными конфликтами в “горячих точках” — от Афганистана до чеченских кампаний.

Характерны символические ряды данного периода. В 1990 году позитивная оценочная тональность сообщений “АиФ” о военных уменьшается до 50% (88% в 1989 году). Нет речи о героизме советского воина. Все сводится к символам “дедовщина”, “недовольные”, “конфликтуют” (конфликты с начальством, массовая департизация). Доминирующая символическая триада 1991 г. — “развал”, “ненужные”, “уходят”. В 1992 г. «развал” дополняется символами “жадные” и “воруют”. Общая негативная тональность символических рядов сохраняется до 1999 г. — второй чеченской кампании, которая именовалась “контртеррористической операцией”, получив в обществе бо́льшую поддержку, нежели предыдущая “чеченская война”. Соответственно доминируют символы — “Кавказ”, “отважные”, “воюют”. После завершения той или иной “операции” внимание к группе военных стабильно ослабевало.