Книжное дело - Сергей Кравченко

Острожский говорил так много и так горячо, доводы приводил такие железные, а вино у него было такое хорошее, что князь Андрей не успел ничего ответить. Но когда его вынесли в спальню под белы ручки, он выпал в осадок с готовым решением.

В осадке кристаллизовалось следующее: «Какого черта?! Не поеду никуда! Мне в Европе лучше. И пользы Родине я тут больше принесу. Лишняя голова для русского топора и без меня найдется!».

Дальше следовали кровавые картины Москвы, Красная и Болотная площади, огромные вороны с отсеченными головами в лапах, пожары, татары и прочие тары-бары. Утро встретило Андрея белой простыней, чистой, как свежий лист бумаги, и он решил не возвращаться…

Другая компания заседала в Московском Кремле. Здесь тоже была неплохая погода. С лета нигде не горело, казни случались обычные, вороны летали без голов. То есть, головы у них были, но не человеческие в лапах, а собственные — на положенном месте.

У московского совещания был полный комплект голов — три. Три подьячих — Смирной, Глухов и Заливной — спорили по поводу Большой Книги и связанных с нею дел. Обсуждались три задачи: как тайно вывезти печатный станок; как и куда везти Великокняжескую библиотеку; что должно войти в Книгу, о наполненности которой было опрометчиво доложено царю.

Первый вопрос решился легко. Глухов взялся разобрать инструмент, разложить в разные ящики, ночью сплавить в Александровку, минуя Троицу. На вопрос, как ты, Ваня, мастеров обманешь? — их брать не велено, — Глухов улыбался с полным пониманием дела.

— Знаю как. Потом увидите.

Вторая проблема решалась по-разному, но в настоящий план никак не оформлялась. Книги были рассортированы по видам, эпохам, языкам, обернуты мешковиной. Но как их везти? Набиралось телег десять груза. Первым адресом перевозки, наверняка, будет Александрова слобода, но Феде это царское место остро не нравилось. Оставили путевую заботу на потом, и углубились в бесконечные споры о содержании Большой Книги.

Судите сами: дали бы нам с вами такую тему, мы бы тоже заспорили на год? Каждый начал бы протаскивать свои любимые книжки, своих авторов.

Вот и Смирной с Иваном да Прохором целую неделю спорили до хрипоты. Но тут ударили в набат, — наконец-то в Москве что-то загорелось, спасительный адреналин брызнул дымным фонтаном, и решение пришло само собой. Чисто русское, наше решение: «А давайте-ка при укладке книг самое скучное положим на дно, а что получше — сверху. Приедем на место, еще переберем. Авось, само и отберется. Потом добавим светские и приказные книги, и все дела!».

На радостях было выпито вино местного завода. Оно было не столь вкусное, как у острожских сидельцев, но зато — наше, родное. К тому же и Успенский пост сошел на нет.

В конце совещания просили Глухова объединить книжный обоз со станочным, он подумал и довольно кивнул: «Получится!».

В полдень пятницы 1 сентября — в первый день нового 7073 года от Сотворения Мира — из Спасских ворот Кремля выехала вереница телег. Телеги увлекались в неведомый путь понурыми лошадками, запряженными попарно. Караван шел медленно, и хоть груз в телегах был прикрыт рогожей, внимательный обыватель легко читал содержимое кузовов по острым, правильным углам, выпиравшим сквозь ткань: «Гробы! Покойники!».

Народ крестился, провожал процессию молитвенным шепотом, шел по своим делам. Ничего удивительного в дюжине гробов не было. В конце августа по Москве полыхали пожары, дымило и в Кремле.

Телеги заехали в Печатный двор, где задержались для поправки осей. Дальше поехали веселее, если прибавка еще шести гробов могла добавить веселья.

В последней телеге лежали три тела, для которых гробов пока не нашлось. Бывшие печатные умельцы Васька, Ванька и Тимоха были сражены разговением после Успенского поста. Какой-то гад ползучий проник-таки сквозь стрелецкую стражу и выкатил жаждущим мастерам малый (четырехведерный) бочонок яблочного с селедочным ароматом. Так что, теперь неясно было, останутся ли мастера живы или нужно-таки прихватить запасные гробы.

При подъеме тел в телегу старший обозник, подьячий Глухов почесал затылок и решил заиконоспасских гробов впрок не брать: здесь оставались только каменные саркофаги, и Глухов опасался за выносливость лошадок. Мастеров погрузили без упаковки, благо путь их был недальний. Тела следовали по месту прописки — в кельи сиротского приюта при храме Николы Гостунского.

Скоро процессия исчезла в пыльном мареве Троицкой дороги, стременной караул оставил Печатный двор, и в наступившей ночи к огням догорающих московских пожаров добавился еще один, свежий огонек. Печатный двор полыхал до утра, и никто его не тушил. Москвичи опасались за свои собственные дома, а до казенного имущества у них руки не доходили.

Утром пошел слух, что здоровые силы московского общества покончили, наконец, с печатной заразой, и теперь на Руси книги будут только правильные, рукописные, а не еретические — «выбивные».

Государь Иван Васильевич горько сожалел об утрате «печатного устроения», переживал о потраченных деньгах и отданных книгах. Все вылетело в небеса с черным дымом. Печаль государя была искренней, потому что суетливые холопы Федька с Прошкой не удосужились известить монарха о своих замыслах и томили его неведеньем целую неделю. Наконец, Глухов прискакал из Александровки, все прояснилось, и начальник градской стражи, ответственный за пожаротушение, был отставлен от огненной казни.

Глава 39. Тень Александрийской библиотеки

С лета за Троицкой лаврой в Александровской слободе шло строительство. Рубили терема и палаты, обновляли старую церковь и мосты через Серу, ставили мощный частокол. Царь выбрал это место на Ростовской дороге 7 августа, в годовщину смерти царицы Насти, когда ездил к Троице помолиться о душе покойной. После молебна Иван в скорби поскакал, не разбирая пути, и заехал за Троицу на двадцать верст. Здесь ему показалось спокойно. Он как бы загородился Сергиевой обителью от страшной Москвы. В этом лесистом месте захотелось Ивану остаться схимником, с короной, без короны — не имеет значения.

Вернувшись, он занялся лихорадочным планированием, черчением и обычными нездоровыми фантазиями. Вскоре на карте возникла новая столица, были помечены дома новых русских бояр — все из псарей да мелких дворян, и свободного пространства на бумаге не осталось. Иван указал Смирному уголок для библиотеки в изгибе Александровского частокола, Федя съездил в Александровку и план царя забраковал.

— Негодное место для книг, государь.

— Чем же тебе моя воля неугодна?

— Книги нужно хранить в сухости, а там — речка, низина, запруда. Строить бы под землей, но нельзя — будет подтапливать. Строить на земле из камня — долго и дорого. Строить из дерева нельзя вовсе, — сгорит. Я отъезжал на полверсты к северу, нашел в лесу пещеристые скалы. Место сухое, чистое, безлюдное. От слободы протоптаны каменистые тропы — можно будет и по грязи добраться. В скалах полно дыр, нор, удобно устроить пещеры.

Царь согласно кивнул.

— Строй, рой, да не зарывайся.

К осени артель землекопов и каменотесов, завезенных в лес с завязанными глазами, закончила расчистку длинного пещерного коридора, высекла по бокам объемистые ниши, обставила рубленой мебелью и стойками две большие каморы. На Рождество Богородицы мастерам устроили отвальную. Жарили мясо, черпали вино из жалованных бочек. Строители выпили от души, но, даже падая с ног долой, не уставали просить Смирного:

— Ты, боярин, не забудь нам глаза завязать.

В народе ходила байка, будто Грозный ослепляет всех, видевших тайное или особо искусное строительство, чтобы секреты мастерства не расползались, куда попало. Так что, лучше было дороги не видеть.

Утром следующего дня мастерам навязали полотняные повязки и вывезли их спящих на Московскую дорогу. Окольный народ крестился в ужасе, наблюдая свалку незрячих тел в скорбных телегах.

«Опять ослепил, Ирод!», — вздыхали православные, но восстать не решались.

Землеройную артель отвезли восвояси. Ее сменили рабочие из Александровки. Они перекрыли вход в пещеру мощным полукруглым частоколом с окованными воротами, заготовили дрова на зиму, протопили на пробу печи. Можно было возить книги.

Смирной теперь почти безвыездно жил в слободе. Здесь в церковном притворе хранились «его» сокровища. Он еще раз перебрал библиотеку, проверил каталог книг и свитков, заказал местному резчику франтоватые таблички из белой липы. На табличках вырезались буквы славянского алфавита. Федя собирался развешивать их по полкам в соответствии с группами каталога. Как формировать группы, он пока не решил. Однозначно расставлять книги по авторам, заглавиям, первым словам текста не получалось. У многих произведений не было авторства, у других — названий, а первые буквы текста, как правило, ничего не напоминали.