Книжное дело - Сергей Кравченко

Глава 34. Три кита нашего государства

Федя держал экзамен перед царем Иваном по теории государственного устройства. Оценок ожидалось две. Первая лежала в сафьяновом кошельке размером с сомовский кулак и тянула на подворье в Белом городе. Вторая выражалась туманной фразой царя Ивана: «Аки вечор». Вечор на Болоте сожгли чернокнижника Синицу, который пропился в кабаке, и в уплату обещал погасить Луну целиком, но пригасил только краешек.

Казнил бы Грозный Федю за неуверенный ответ? Скорее, нет. Просто с некоторых пор Иван пристрастился к философии. А как философствовать без интриги?

Смысл Федькиного доклада был в составлении Большой Книги. После недавних откровений о вреде стольного града Иван решил именно такими, новыми и важными мыслями насытить Большую Книгу. А уж дела приказные, дворцовые, степенные да разрядные напечатать для объема и памяти.

Сегодня Смирной должен был вывалить рассуждения о государственной этике. За собой Иван оставлял главную работу — осмысление Федькиного сумбура, созидание продуктивной идеи.

Смирной построил «рассуждение о пользе государства» на трех китах.

Вот какие странные клички были у этих добрых животных:

1. Продажная душа.

2. Измена.

3. Казнь.

Грозный удивился нелепому набору достоинств, отодвинул призовой кошель в сторону, но слушал с интересом.

— Великое государство может быть только у великого государя, — начал Смирной мимолетной, банальной фразой, — но совершенная сила страны — в соединении душ.

— Человек смертный готовит свою душу к жизни вечной, то есть, главное предназначение души — быть проданной Богу за царство небесное или Сатане — за ласки земные. Поэтому еще при жизни душа человека неоднократно продается во благо и во зло. Страшный Суд как раз и будет взвешивать благую и злую уплаты по всем продажным сделкам.

Иван крякнул, поднял брови и уважительно вернул кошель в центр стола.

— Подвиг государя — купить души своих подданных, составить из них легион. Только такая сила, сила отдавших душу своему государю, способна сломать оковы, мешающие нашему движению.

Федька перевел дух и продолжил выводить тезис о партийном строительстве.

— Что есть благая продажа души? Это когда человек доверяет государю самое дорогое — право решать за него, что есть добро и что есть зло. Таковы воины великих полководцев в великих битвах. Они не рассуждают, не испытывают угрызений совести. Они готовы принять на себя грех повседневных преступлений во имя последующей всеобщей благодати. Такова продажа Авраама. Он соглашался убить сына во благо мира.

«Где ж набрать таких отчаянных», — вздохнул Иван.

— Но и государь тоже закладывает свою душу. Он один знает, во имя чего подданные убивают, жгут, отнимают и казнят. Если цель этих дел единая и благая, — то в конце она перевешивает грехи. Но если нет, то ужас!..

Грозный напрягся.

— Груз грехов ложится не только на бездушных воинов, но и на государя, владеющего их душами. И горе ему!

Тут Грозный не выдержал и велел нести выпивку и закуску «малым обычаем». Это означало пиво, сухое виноградное, вяленую рыбу и копченые ляжки дикой птицы.

Под употребление философия потекла плавно.

— Продажные души не бывают бездвижными. Они перепродаются и перекупаются. В Христовой притче о Блудном Сыне мы имеем образ продажи сыном души сначала во зло, потом обратно — во благо.

— Долг государя отсекать, ловить, карать изменяющих злостно. Находить, привлекать, ласкать изменяющих благостно.

«Уж я после Казани пол-Москвы татарскими царьками населил, — перебежавшими «во благо», — подумал Иван. Ему вдруг стало грустно от непосильной задачи — судить и рядить все эти многотысячные «легионы», пасти стада козлищ и агнцев.

— Давай-ка, Федя, кликнем винограду. Меня от библейских картин всегда на виноград тянет.

Кликнули.

Поговорили о единении виноградин в крупной кисти, что одинокая виноградина имеет все свойства винограда, но доброго вина из нее не сделаешь, — нужна полная кисть. Зато гнилая виноградина может испортить всю кисть и все вино.

— Поэтому я и говорю о разнице казни. Продавший душу облекается властью во имя общей цели. Грешит во власти непомерно обычному мирскому праву. Так пусть и отвечает непомерно! Нельзя казнить базарного карманника за пятак так же, как боярина — за тысячу. Нельзя казнить продажного воина, как ночного разбойника или палача. Убивают все трое. Но палач не выбирает: казнить или миловать, поэтому полностью свободен от греха. Его грех — на судье и на государе. Продажный воин грешен частично, он может убить, может помиловать. Его грех — на нем самом, на воеводе, на государе. А тать ночной — волен. Его грех — только на нем.

Тут виноград кончился, вино иссякло, и Федор закончил речь обобщающим выводом:

— Государь, желающий великого царства земного, должен купить души земные, дать им великую цель, принять на себя грехи народа, казнить разборчиво, и перевесить грешную чашу праведной.

— Так и буду! — воспламенился Грозный, — пиши эти слова на титуле Большой Книги!

Царь швырнул тяжелый кошель на стол к локтю Смирного. Федька принял жалованье и увидел, что кошель прихлопнул, раздавил в кровь последнюю виноградину.

Смирной пошел в свою комнату, открыл кошель, и они с Истомой пересчитали их на столе. Монеты оказались серебряными. Ни на какое подворье их не хватало.

Глава 35. Книжный бунт

Летом тяжелого, високосного 1564 года в самый Петров пост случилась невиданная жара. Градские власти едва справлялись с пожарами, власти духовные не могли унять у своей паствы «огнь нутряной». Винная торговля была приостановлена. Настроение обывателя дымилось.

В воскресенье 25 июня среди торга на Красной площади приключился большой крик. Сначала запричитала баба — торговка молоком и сметаной. Ее нежный продукт не выдержал жары и пошел мелким, кислым пузырьком. К отчаянью женщины присоединились еще какие-то неразборчивые голоса, в кожевенных рядах поймали вора, и через несколько мгновений в нескольких местах уже необъяснимо дрались.

И как же кстати случился здесь визг человечка в черном платье!

«Печать Антихриста! — вопил человечек, захлебываясь ненавистью, — Сатана положил клеймо на священные книги!».

Голова истерика тряслась, глаза слезились в покрасневших веках. И можно было заключить, что это поп-расстрига, страдающий без похмелки, когда б он не держал над головой книгу и деревянный крест. Крестом страдалец размахивал во все стороны, книгу показывал небу.

Народ заинтересованно потянулся на крик. Драка без зрителей прекратилась.

Надо сказать, что градская стража опоздала с выступлением. Два охранника с бердышом и саблей не сразу двинулись из пристенной тени, где проверяли правильность охлажденных напитков. Когда они поднялись и растолкали задние ряды зевак, то почувствовали неожиданное сопротивление толпы. Внутреннее кольцо народа сомкнулось упругой жилой, пришлось охране отваливать обратно. Один страж пошел доложить о беспорядках, другой — вернулся охранять полубочонок в ледяной присыпке.

Внутри людского кольца бурлил малый бунт. Это когда еще никого не убили, но разбитые носы и оскорбленное достоинство уже сияют.

Расстрига взял крест под мышку и тыкал пальцем в раскрытую книгу.

«Выбивная! Выбивная!», — повторял он.

Те из базарных, кто дотянулся шеей и мог увидеть внутренность книги, отскакивали с криком «О-о!». Другие занимали их место, и кричали по-другому.

И как им было не кричать, когда знакомый с детства текст апостольского поучения в сатанинской книге был начертан пережженной адской серой, буквы шли безжизненными рядами, одинаковыми, как воины преисподней, а посреди титульного листа красовался бумажный квадратик с коротким и таким родным ху… — художественным словом!

Факт наложения бесовской печати на «святое благоповествование» был налицо, и дальнейшие события понеслись по накатанной русской колее, когда ни от кого ничего не зависит, крайних нету, зачинщики неуловимы, народ еще трезв, но уже буен.

«Пост снимается ради битвы с нечистым!», — легкомысленно крикнул какой-то знаток церковных правил.

«А чего снимать? Выпить все равно нечего?», — подначил другой.

«Потому и нечего, что бояре все вино собрали на вывоз. Хотят Москву высушить до тла!».

«Да кто ж им даст! — свистнул веселый парень, — вон телеги с бочками под Спасскими воротами затаились. Айда глянем!».

Жанр бунта у нас таков, что любые, самые нелепые предположения, по ходу пьесы обязательно сбываются. Конечно, под стеной у Спасских ворот обнаружились безлошадные телеги. И под дерюгами в них лежали бочки. А в бочках — вы догадались! — булькало яблочное вино двухнедельной закваски. Оно отдавало рыбой, — видно бочки плохо промыли после селедочного посола, — но нам-то что? Не нужно селедкой закусывать!