Изменить нельзя простить - Анна Томченко

развод не повод отдаляться. И я хотела бы так же думать, только…

Не знаю. Слишком все странно.

Завтрак прошёл под воркование Ляли и сонного «угу» от Алекса. Кирилла в доме не было, и я не стала заострять на этом внимание, а вот когда вернулась в город…

Мама Сони, моя тетка по матери, всегда была женщиной мирной и довольно консервативной, но с первых слов, услышанных в нашем с ней телефонном разговоре, я поняла, как ошибалась. Меня обложили матом, прокляли до седьмого поколения и вообще, чтобы мне однажды побыть на месте Сони, когда падаешь и истекаешь кровью. У меня сердце, конечно, сжалось, но…

Это не я полезла в трусы чужого мужа.

Ближе к вечеру я набралась смелости и сама позвонила важному для меня человеку.

— Привет. Я теперь разведёнка.

Папа молчал.

Он просто слушал, как я косноязычно рассказывала события прошедшего месяца, и молчал.

В самом финале, когда я заткнулась про свою тётку, мать Сони, мой голос уже дрожал. И тут отец решил меня перебить.

— Ты все сделала правильно, мой чемпион, — мягко прозвучало в трубке, а я закусила губы.

— Ты правда так думаешь? — уточнила я, чтобы просто понять, что это не я плохая, не я во всем виновата…

— Конечно, — по голосу поняла, что папа усмехнулся. — Надо было раньше гнать этого паразита, и если бы я знал…

— Я сама не знала, — перебила я. — И про Соню… Пап, как она могла? Мы же всегда с ней вместе, мы же…

Я замолчала, стараясь унять дрожь в голосе. Ещё и пальцы тряслись, поэтому я вышла в коридор, хотя из коллег осталась Женя.

— Да просто, — подтвердил папа. — От осинки не родятся апельсинки. Ты ведь не помнишь… А Сонькина мать после похорон Аллы все украшения ее золотые перепродала. Я когда понял, что она творит… Да не то состояние у меня было, чтобы в бабских цацках разбираться, у меня жена умерла, у тебя мать… Так вот… а потом ещё давай эту шубу Аллы продадим, и сапоги, и трельяж… А я-то всего хотел, чтобы у тебя память о матери осталась. Успел забрать пару колец, цепочку золотую да медальон… Мне потом твоя бабка всю плешь проела, что нельзя запрещать общаться тебе с родственниками, а как по мне — в чан с горячим маслом таких родственников. А потом ты выросла и вроде как все наладилось… А оно вон как оказалось…

Я прикусила костяшки пальцев, просто не понимая, что тут сказать. Отец прав про осины и апельсины. Жаль, я раньше этого не знала.

— Бабка твоя, земля будет пусть пухом, — продолжил папа, а я подошла к окну, рассматривая в кронах деревьев первые золотые пятна. — Она не хотела тебя отдавать. Все ныла, что с моей работой, с моим характером я испорчу девочку. Наверно, испортил…

— Пап, нет… — мне снова оказалось двенадцать, когда я принесла очередное замечание в дневнике, что подралась с одноклассником, хотя как подралась, по рукам надавала за то, что сумку мою в зимний сад выбросил. И тогда отец сказал, что действительно не умеет воспитывать девочек.

— Да, Евангелин. Да. Ты сильная личность, но надо бы, чтобы вместе с этим была слабой женщиной. А у меня не получилось…

— Тебе никто методичку по воспитанию детей не давал, пап, — грустно заметила я.

— Не давал, ты права… — тоже печально усмехнулся отец, и я задала самый важный вопрос.

— Что мне делать, пап?

Тишина. Только звуки шорохов в кабинете и пара хлопков дверьми.

— Теперь ты можешь делать все, что угодно… А тётку отправляй ко мне. И собаку сутулую, мужа своего, тоже. Напомню ему, что он говорил перед свадьбой, — сурово заметил отец, и я усмехнулась. — А ты делай что хочешь. Ты одна, свободна, умна, целеустремленна. Делай, что душа пожелает.

— Спасибо пап, — порывисто выдохнула и услышала старую нашу с ним фразу:

— Ну тогда держись за воздух, чемпион…

Я засмеялась и отключила мобильник. Ещё постояла напротив окна, не решаясь даже подумать о желаниях, а потом развернулась, забрала из кабинета сумку и прошла к лифту. На этаже Кирилла вышла. Огляделась. Выдохнула.

Ладони вспотели, а сердце добралось до горла и стучало уже там. Я как мантру повторяла, что все будет отлично. Главное, что у меня, а про остальных неважно.

Просто иногда так бывает, что все в жизни идет не так. Встречается дурак-парень, потом муж, а девочка так хочет, чтобы ее просто защитили. Без разницы от чего. От всего, наверно. И, не получая этой защиты, она начинает наращивать броню.

Я не хотела больше хвататься за чашки и психовать, если меня потрогают или коснутся не так. Я не хотела, чтобы все сама. Не хотела.

И устала думать головой. Хочу сердцем.

Глянцевая дверь, как и в первый раз, снова натолкнула на мысли о глупом. О страхе. Но на этот раз я больше была возбуждена, чем напугана.

Кирилл поднял глаза от ноутбука и замер. Я молчала, кусала губы. Сделала один неуверенный шаг. Добралась до длинного стола.

Бестужев, не говоря ни слова, закрыл ноут и откинулся на спинку кресла, сложил руки на груди. В его глазах хотело блеснуть закатное солнце, но мрак темноты не позволял. Жесткие губы слегка изогнулись в злорадной усмешке, и мне бы одуматься, но я положила сумку на край стола и обошла его. Нервы натянулись до предела. Во рту пересохло. Я так боялась, что сейчас что-то пойдёт не так, что не отдавала ответа в своих действиях.

Расстегнув две верхних пуговицы на блузке и стянув с волос заколку, я приблизилась к Кириллу и вскинула бровь. Бестужев вместе с креслом откатился чуть назад, как раз, чтобы я могла встать перед ним спиной к столу. И я присела, положила ногу на ногу, подтянув повыше узкую юбку.

— Что, третий раз юбилейный?

Глава 45

Кир. Игры.

А глаза запылали огнем.

Хороша рыжая. Ой хороша.

— Бестужев, — холодно обронила она, собираясь встать со стола, но от меня теперь не убежать. Сама пришла. — Твой проклятый язык годится…

Ева замолчала, подбирая, куда бы пристроить мой язык, но я оказался быстрее.

— Чтобы только быть между твоих ног? — и провёл пальцем по губам, замечая, как вспыхнули щеки.

— Да!