Кольцо времени - Борис Тараканов

Профессор поднял от текста усталые глаза и посмотрел на Стаса.

— В этом-то и весь вопрос — что хотел Мочениго? Полагаю, ответ кроется в том, что философию Бруно можно с одинаковым успехом рассматривать и как учение о мирах-планетах, и как концепцию параллельных миров — четкой границы здесь нет.

— Теория параллельных пространств? Признаться, до истории с «поездом-призраком» она казалась мне полным бредом.

— Официальная наука предпочитает, как известно, первую, «планетарную» трактовку идей Бруно, но многое говорит и в пользу второй. Особенно в свете новых документов, — профессор характерным итальянским жестом указал на листы в папке.

— Во время допросов Бруно все время настаивает, что все, чему он учил, учил как философ, а не как теолог. Он пользовался всего лишь философскими моделями и догматов церковных никогда не касался. Судьи стали угрожать пытками, и Бруно пришлось пойти на уступки. Представьте, он даже пал на колени и умолял судей простить его. Однако, несмотря на раскаяние, Джордано Бруно передают на судилище Римской инквизиции, ибо Венецианская инквизиция не осмелилась выносить приговор, который наверняка не привел бы к смертной казни.

— Странно, — вырвалось у Стаса.

— 27 февраля 1593 года, — продолжал профессор, — сорока пяти лет от роду, Джордано Бруно был перевезен в Рим, где его неожиданно объявляют… вождем еретиков. Ошарашенный этой новостью, Бруно намеревается повторить свое отречение, но ему не дают этого сделать, а заточают в тюрьму. Там он проводит около семи лет, хотя обычно такие дела проворачивались быстро.

— Такое ощущение, — сказал Стас, — что от Джордано Бруно им было нужно вовсе не отречение от своих взглядов. Похоже, что шесть лет они чего-то ждали, каких-то очень важных сведений. Возможно, тех же, что добивался Мочениго. И тогда ясной становится передача его Римской инквизиции — в Венеции получили соответствующую команду и передали философа, что называется, «по инстанции».

— Вы правы, — согласился профессор. — Я много думал об этом в поезде, пока ехал сюда, и пришел к такому же выводу. 20 января 1600 года состоялось заключительное заседание по делу Бруно, а 9 февраля он был отправлен во дворец великого инквизитора Мадруччи, и там специальным чином лишен священнического сана и предан анафеме. После этого его передали светским властям, поручая им подвергнуть его «самому милосердному наказанию без пролития крови».

— То есть, сжечь Джордано Бруно живым, — сказал Стас.

— Совершенно верно, — подтвердил профессор. — Теперь Джордано Бруно держал себя невозмутимо и с достоинством. Только один раз он нарушил молчание, сказав суду: «Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю».

— А что ему еще оставалось? Он уже предвидел свой конец. Ведь у него не было шанса оправдаться перед судьями.

— Исполнение приговора было назначено на 12 февраля, но и в этот раз все отложили. Инквизиция вновь на что-то надеялась. Казнь состоялась лишь через пять дней, 17 февраля.

— А у него были деньги? — спросил Вовка. — Может, Джордано Бруно был богат, и инквизиторы хотели, чтобы он рассказал им, где спрятал свое золото?

— Вряд ли, — сказал профессор. — Никто в Италии под страхом смерти не стал бы скрывать от инквизиции золото еретика.

— Тогда остается одно, — сказал Стас, — от Бруно действительно требовали какую-то одному ему известную информацию, возможно, опыт. «Технологию», как сказали бы сейчас.

— Причины осуждения Джордано Бруно были не ясны даже очевидцам казни, так как перед народом зачитали лишь сам приговор без обвинительного заключения. При этом в тексте приговора отсутствовала важнейшая деталь — собственно причина осуждения. Упоминалось только о восьми еретических положениях, явно «притянутых за уши», но давших основание объявить Бруно нераскаявшимся, упорным и непреклонным еретиком. Но в чем именно состояли эти положения, не разъяснялось.

— Во все века, — сказал Стас, — от имени церкви и, прикрываясь именем Господа, творились беззакония и убийства.

— Ошибаетесь. Убийцы прикрывались чужими именами и благими намерениями еще задолго до того, как церковь появилась, и получила власть.

— Как тут не поверить в «Алгоритм зла»! Ведь составляющие человеческого зла — лживость, подлость, жадность и трусость. Если человек жаден и лжив, то от него нужно ждать, как минимум, еще и подлости. Все очень логично.

— В начале было слово, — грустно улыбнулся профессор. — Сперва слово новых учений, а затем старых, как мир, доносов.

Профессор повернулся и кивнул стоящему у стойки бара официанту. Тот подошел.

— Пожалуйста, свежую клубнику со взбитыми сливками для молодого человека и… — он вопросительно посмотрел на Стаса.

— Кофе, если можно. — И мрачно добавил, — с коньяком.

Официант удивленно вскинул брови и пошел выполнять заказ. Профессор поправил очки.

— Итак, в ночь на 24 мая 1592 г. Джордано Бруно был арестован инквизицией Венецианской республики. Основанием для ареста, как я уже сказал, послужил донос его ученика, дворянина Джованни Мочениго. 26 мая начались допросы. Следователя Джованни Салюцци вряд ли в тот момент интересовала философия Бруно — тем более, что в этой сфере он, скорее всего, мало что понимал. В своих доносах Мочениго рассказывал о вещах, куда более страшных: он утверждал, что Бруно, живший в его доме в качестве учителя, занимался «соединением миров» и обратимостью Времени, и даже перенес в будущее какой-то предмет кухонной утвари.

— Это как это? — Вовка буквально светился любопытством.

— Точно не известно, но Мочениго говорил что-то про сложную комбинацию механизмов и зеркал.

— Как в кино? «Иван Васильевич меняет профессию». Там тоже…

— Да, я слышал, — перебил Вовку Стас, — что зеркала практически всегда используются при исследовании свойств Времени.

— Все эти обвинения Бруно категорически и с гневом отверг. А на первый и обязательный вопрос следователя, знает ли арестованный, кто мог написать на него донос, и нет ли у написавшего каких-либо причин для мести, не раздумывая, назвал Мочениго, — профессор тяжело вздохнул и отставил в сторону пустую чашку. — Это страшно, когда тебя предают собственные ученики. Вы уж мне поверьте…

Стас опустил глаза. Ему невольно вспомнился профессор Кривега, его уютная комната в старой московской коммуналке. «Как он там…», — с тоской подумал Стас. Профессор Торо тем временем продолжал:

— Бруно пришлось оправдываться, объясняя, что он добросовестно выполнил все взятые на себя обязательства по обучению Мочениго так называемому «лиллиевому искусству». Но Мочениго не желает рассчитываться, и стремится всеми силами оставить Бруно у себя в доме.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});