Золотая лихорадка - Николай Задорнов

– Все пойдет на вес золота! Но что сделаешь! Люди хватают.

… Егор посмотрел цепочку, она была поддельная. Фальшь и старье меняли на золото…

– Завтра крыть амбар, – сказал Егор. – Надо скорей все кончать. Барабанов вот-вот вернется.

Утром Кузнецов собрал плотников у розового от утренних лучен амбара, который стоял с непокрытыми стропилами.

– Главное сделали без натуги, – объявил Силин. – Но надо крыть крышу. Погода вот-вот переменится, и доски пилить некогда. И тут мы свой труд пожалеем… Досок пилить не будем…

– Чтобы не была наша крыша золотая, – добавил Егор.

– Нет, не-ет! Пусть будет крыша золотая! – возразил Ломов.

Русские засучили рукава, а китайцы не снимали курточек. Вбивали клинья в бревна. Трескались стволы. Их подымали с корьем вместе на крышу.

Старовер Никита оглядывал стены, отряхиваясь от древесной пыли и мелкого корья, щупал стены.

– Амбар как амбар! Хорошо, что с бойницами!

– Да! Мало ли что может случиться. В таком амбаре можно выдержать осаду… И мошка не заест, – сказал Силин с крыши. – Они вроде и продухи и при случае и выстрелишь, дуло есть куда просунуть. Стрелять надо на все стороны.

В степах прорублены узкие, в три пальца, окошечки.

– Да, вроде продухов, – согласился Егор.

– Эй! Караван наш идет! Слава тебе, Христе! – перекрестился на крыше Силин. – Егор, едут… Кузьмич! – кричал через крышу Тимоха.

Подошла первая большая лодка. Мешки в пей плотно и умело закрыты полотнищами.

Федор Барабанов снял шляпу, присел, снял пиджак. Ему принесли воды.

– Рассказывай! – сказал Егор, подавая ему стакан.

– Все отдал. Сменял в конторе Бердышова. У Ивана теперь прииски близко отсюда, на водоразделе. И старые на Амгуни. Управляющий принял сразу и заплатил. Фунт дал Телятеву. Взял, как албан. Не спросил ничего. Мука – американская. А на устье стоит Гао. У него целая халка муки, будем возить ее. Уж заплачено. Я смотрел, хороший китайский помол, как крупчатка, сразу видно – нингутинская пшеничка!

Федор оглядел небо, вершины деревьев, амбары, новые дома. Обтер лысину.

Он сам себе не верил, что он сварганил такое дело, удружил Телятеву, всунул ему… озолотил Ивана, получил деньги и накупил всего…

– Люди, говорят, в дальних деревнях продают скот, коней, чтобы доехать сюда. Управляющий сказал, что скоро будет принят новый закон, решение покупать и продавать золото. Они сейчас везут в Иркутск, там сдают, а деньги получают в Петербурге.

– Город глохнет! Американец говорит, все привезу, заказывайте. Но людям еще нечем платить. Кормилец! Да мы его озолотили бы!

– Никто меня не подвел. На честное слово и Гао и американец доставили все и не выдали.

Утром Камбала вышел на берег и что-то тонко и протяжно закричал. И сразу поднялись сидевшие на корточках и курившие трубки китайцы. Человек двадцать гуськом двинулись к лодкам. Пять тяжелых деревянных посудин стояли на причале.

Снимались полотнища. Китайцы брали мешок, быстро подсаживаясь, подкидывали на спину товарища, тот крякал или взвизгивал и тоже слегка подсаживался. И серый мешок с голубой печатью и надписью «San Francisko Flloor»[4] плыл на его желто-грязной спине вверх. И вот уж целая вереница поплыла по обрыву, по трапу, на холм, на трап к амбару и в амбар, где чисто вымыто, где Егор и Сашка укладывают мешки муки на низкие подставки на свайках, под амбаром, чтобы не забрались крысы, – полотнища бересты…

Освободившись от ноши, китайцы трусцой спешили обратно, не теряя порядка, таким же гуськом. И опять каждый брал по мешку и опять присаживался, как приплясывал с ним камаринского. А уж первая лодка опустела, и гиляки ловко отогнали ее.

В полдень хлынул ливень.

– Ну, бабы, – пришел Егор, – кого хлебопеком? Печь готова, надо топить!

В новом доме набилось от дождя полно народа.

– Да, Анфиску поставить, – сказал Родион. – Они вон вернулись… Да просят лучше выпороть, а, мол, не надо выгонять. Пусть работают, согласны, говорят, на всякую работу, только не гоните.

– Да ты что это? – вспыхнула Татьяна.

– Как же она будет своими руками хлеб брать? – ответил Егор.

– Мало ли чего она берет! – сказала Таня.

– Ну и что же? – бойко ответила Ксения. – Каждая берет!

– Каждая, да не у всех. А эта и каторжных, и китайцев, поди, и зараза попадет…

– Тебе, Ксеня, быть хлебопеком! – сказал Егор. – Довольно людям есть сырые лепешки.

Теперь на прииске был запас…

Его должно хватить надолго. Если полтора фунта на человека в день.

– А народ все прет и прет, – входя, сказал Силин. – Говорят, люди на сто верст проникли по всей реке вверх и засыпали все берега балаганами. Полиция придет нас разгонять, как их разыскивать.

– Ты думаешь, скоро придет?

– Когда-то, конечно, придет. Станут шарить по ключам, по протокам… Люди идут, и мы не всех знаем. Откуда столько народа? У нас во всем Приамурье столько населения нет, сколько собралось здесь. Кто-то задумает же наш прииск присвоить, открыть компанию на паях. А ты бы, Егор, Гаврюшке сказал, чтобы гнал прочь бродяг… Пусть идут земледельцы, они не донесут, да и доноса побоятся.

– А я по дороге Андрюшку Городилова встретил, – сказал Федор Барабанов. – Он плачет, зачем вы его выгнали. Кто-то же должен спирт доставлять, пусть уж лучше он…

– Где же он попался тебе?

– В озеро прошел баркас читинца Ситинкова и торгует. Андрей живет у него на баркасе и пьет. Он металл проживает. Я подумал, Ситников давно мог бы его обчистить.

– Не только обчистить, но и в воду выбросить, – сказал Камбала.

* * *

– Если не будет убийств, грабежей и порядок установите, то мойте! – сказал николаевский окружной начальник Телятев, когда его старый знакомец Федор осторожно изложил ему намеками суть просьбы. – А я пошлю инспектора!

– Ни боже мой! – ответил Барабанов. – К нам не добраться!

– Тайно! – улыбаясь, сказал Телятев.

– Да к нам проезда нет… И так все идет в лучшем виде. Попы следят за всеми, и каждое утро молимся перед работой.

– Не врешь?

– Боже мой! Зачем бы… Отцу-то родному! Каждый хочет себе достатка, зачем же ссориться. Живем в согласье, как в монастыре!

– Если как в монастыре, то я, брат, слыхал, какие согласья у монахов! А монашки есть?

– Женского сословия нам не требуется. Моем семейно, мужья с женами.

– Обитель, словом… Дай еще два фунта, и мойте на полной свободе! – вытянув длинный бледный палец, сказал Телятев. – Но как только получу первое же донесение от полиции, так в два счета оставлю от вашей вольницы рожки да ножки…

ГЛАВА 10

– Ты, Федосеич, не жалеешь, что бросил участок? – спрашивал Егор у матроса, приехавшего вечером проведать, как живет его дочь.

Приезды старика всегда как праздник. И нынче долго засиделись.

– Так не жалко тебе? Они берут тут хорошо…

– Нет, не жалко! – отвечал Федосеич. – Чего жалеть! – добавил он, пожимая плечами. – Все равно… А они и так меня кормят чумизой, ханьшин мне дают. Я им фанзу караулю, поварничаю, я умею по-ихнему: пампушки на пару приготовлю, рис сварю…

Уже было поздно. Федосеич перекинул ноги через скамейку прочь от стола и закурил. Это означало, что собирался домой. Катя сидела за столом и с любопытством на него глядела. Если бы он всегда был так трезв. И рубаха на нем опять проносилась… Надо поехать завтра и все ему перестирать, перечинить.

– Ну, оставайся, сват, у нас в артели! – предложил Егор.

– Нет. Мы потому и дружны с тобой, сват, что редко видимся… Я поехал. Прощай, Катюшка!

– Тятя, я завтра приеду.

– Прощай, сынок! – сказал старик Ваське.

– Скучно ведь тебе с китайцами. А у нас артель, все свои…

Егору хотелось бы вытянуть матроса как из болота. Ему казалось, что живет он там плохо.

– Нет, я к ним привык. Я в порту Кантоне у них был. Не раз. В Шанхае был. Еще Шанхая такого, как теперь, не было, только кое-где большие дома строились. У нас был лейтенант Римский-Корсаков, они его отравили хлебом, и он мучился сильно. Они шли по городу с мичманом и пробовали все. А другой лейтенант был с ним и помер от этого хлеба. Брат Екатерины Ивановны Невельской, жены адмирала. Я Катьку в ее честь назвал! Да, видишь, уж обеднели мы… Катерины Ивановны брат родной, еще мальчиком, служил у нас на конверте.

– Чего же ты с имя в артель пошел? Они и тебя отравят… – сказала Татьяна.

– Они видят, я сам себя травлю… Таких никто не травит, а хвалят все, мол, хороший ты народ, богатырь! Они не перечат мне. Пока у них силы нет, они старательные. А наберутся силы, тогда себя проявят… У них разный хлеб делают, катают такую здоровую раскатку, вроде на калачи, как кишка. Оказывается, на лапшу.

Егор подумал, что, видно, все же не сладко Федосеичу.

– Когда захочешь, приходи.

– Спасибо. Китайцы мне долю выделяют. У них ведь тоже разные люди, как у нас. «Они со мной чужие, и мне жить с ними не обидно! – полагал Федосеич. – А тут если меня попрекнут?» А китайцы сами опиум курят.