Императрица - Перл Бак

— Ваше высочество, — сказал он, — вдовствующей императрице подобает проявить немного милосердия и изменить казнь Су Шуню. Пусть его не разрезают на полоски, а обезглавят.

Никто тут не осмелился поднять глаза и взглянуть в лицо Цыси. Все понимали, что слова принца шли против воли этой суровой красавицы. Несколько минут прошло в молчании.

— Что же, пусть таким и будет наше милосердие, — наконец заговорила императрица, — но отсечение головы произойдет публично.

Так и случилось, что голова Верховного советника была отрублена на городской рыночной площади. Ясным солнечным утром горожане устроили себе праздник и пошли посмотреть, как будет умирать вельможа. Хотя Су Шунь и был негодяем, он смело вышагивал перед толпой, высоко подняв голову. Его дерзкое лицо оставалось неподвижным. Гордый до конца, смертник положил голову на плаху, а палач поднял палаш и с силой опустил его. Одним ударом голова была отсечена от тела, и когда она покатилась в пыль, народ завыл от радости, потому что от этого человека пострадали многие.

Мать императрица повелела, чтобы принцы Жуй и Лиань присутствовали при казни и увидели, как покатится голова, а потом доложили Трону, что Су Шунь действительно мертв.

Поскольку принцы Ии и Чен принадлежали к императорскому дому, то эти двое избежали участи своего соратника. Их заточили в пустой зал, являвшийся придворной тюрьмой, и отдали приказ там же повеситься. Жун Лу выдал каждому из них по шелковой веревке и встал рядом. Оба повесились на одной балке — один на северной стороне зала, а другой на южной. Принц Чен умер решительно и сразу, а принц Йи долго собирался с мужеством, пока, наконец, плача и рыдая, не заставил себя исполнить приговор.

Так умерли Трое, а те, кто хотел возвыситься вместе с ними, были отправлены в изгнание. С этого времени Цыси публично приняла титул Матери императрицы, который в Жэхэ ей пожаловал умирающий Сын неба. Так началось правление молодого императора, но все знали, что, как бы пристойно и любезно ни вела себя со всеми Мать императрица, верховной правительницей была именно она.

С севера подкралась зима, и Пекин съежился от холода. Деревья на дворах совсем не напоминали те зеленые и цветущие кущи, что превращали город летом в огромный тропический сад; они сбросили листву и теперь стояли заиндевелые, вырисовываясь поверх городских крыш своими неясными серыми скелетами. Края озер сковал лед, канавы замерзли. Люди на улицах дрожали от холода и шагали против ветра, склоняя голову. Хорошо шли дела у продавцов сладкого жареного картофеля, поскольку эта земная пища грела беднякам руки и наполняла теплом животы. Когда человек, заговаривая, открывал рот, то его дыхание закручивалось в воздухе колечками подобно дыму, а матери умоляли детей не плакать, чтобы не терять внутреннее тепло.

Холод той зимы превосходил все, что были у людей на памяти. Он не только охватывал плоть, но даже проникал в кости и в сердца. Теперь, когда тело умершего императора до погребения покоилось в дворцовом храме и вопрос о наследовании был решен, стране предстояли мрачные годы. На этот счет здравомыслящие люди не обманывались. В договоре, который принц Гун заключил с белыми захватчиками, признавалась победа врага.

И вот одним зимним днем Мать императрица сидела в своей тронной комнате, а пергамент с текстом этого договора был разостлан перед ней на столе. Никто не нарушал уединения правительницы, и в то же время достаточно близко, чтобы услышать ее голос, находился Ли Ляньинь. Жизнь этого евнуха и состояла в том, чтобы ждать, пока императрица не заговорит. Она же полностью забывала о своем прислужнике, как будто его здесь не было вовсе.

Снова и снова в этот холодный день Цыси внимательно перечитывала договор, обдумывая каждое слово и рисуя в своем воображении его возможные последствия. Отныне и всегда в Пекине станут проживать люди из Англии, Франции и других стран, постоянные представители чужих правительств. А это означало, что вместе с ними появятся также их жены и дети, их слуги с семьями, охранники и курьеры. Дикие белые люди найдут способы обладать прекрасными китаянками, и тогда все смешается под небесами.

К тому же Матери императрице вместе с регентшей предстояло по договору найти тысячи фунтов золота и передать белым людям. Получалось,'что народ, не хотевший войны, вознаграждал захватчиков, которые ему эту войну навязали. Какая же тут была справедливость?

Дальше договор указывал, что иностранцам открывались новые порты, и даже порт Тяньцзинь, расположенный меньше чем в ста милях от столицы. Разве не следовало ожидать, что туда наряду с людьми станут непрерывно прибывать и товары, — а когда подданные императора увидят западные вещицы, то разве не возникнут в их непросвещенных душах ложные желания? И это вызовет еще большую смуту.

Иностранные священники, говорилось в договоре, будут с этих пор свободно странствовать по империи, поселяться и жить, где им понравится, и убеждать народ поклоняться новым богам. А сие уже принесло империи немалые несчастья.

О пришествии этих и многих других зол читала Мать императрица тем хмурым зимним днем в уединении своей тронной комнаты. Правительница не разговаривала ни с кем, а когда приносили еду, то даже и не притрагивалась. Стемнело, но Цыси этого не заметила. Никто не осмеливался заговорить с ней или попросить отправиться спать. Ли Ляньинь принес чайник с ее любимым зеленым чаем и поставил налитую чашку на стол, откуда рука госпожи могла взять ее. Но императрица не подняла взгляда и не протянула руки.

Далеко за полночь Цыси отложила пергамент. Однако и теперь она не встала и не пошла в спальню. В золотых подсвечниках огромные красные свечи догорели до самых гнезд, и пламя прыгало. На высоких разрисованных балках играли странные тени. Пришел внимательный Ли Ляньинь, молча вставил в подсвечники новые свечи и опять ушел. А она по-прежнему сидела, опершись подбородком на правую руку, и пребывала в таком глубоком раздумье, какого прежде никогда не знала. Сын имел всего пять лет от роду, и до его шестого дня рождения оставалось еще полгода. Ей самой исполнилось двадцать шесть. Наследник не мог воссесть на трон Дракона до своего шестнадцатого дня рождения, и в течение десяти долгих лет она, молодая женщина, должна править вместо своего сына. Какое же государство ей досталось? Страна обширнее, чем умещалось в воображении, страна старше самой истории, народ, который никто еще не сумел пересчитать и которому сама правительница была чужой. Даже в мирное время эта империя легла бы ей на плечи чудовищным бременем, а о мире приходилось только мечтать. Восстание бушевало, страна была разделена, потому что мятежник Хун правил как император в Нанкине — южной столице последней китайской династии Мин. Императорские армии беспрерывно воевали с самозванцем, однако его власть держалась, а зажатый меж двумя этими армиями народ нищал и голодал. Правительственные солдаты, как императрица хорошо знала, были немногим лучше бунтовщиков; платили им редко, и чтобы не умереть от голода, они одновременно с боевыми действиями предавались разбою и грабежам. В конце концов эти вояки поразорили столько полей и посжигали столько деревень, что сельские жители возненавидели их не. меньше, чем мятежников.

А тут вспыхнуло еще одно восстание: взбунтовались мусульмане южной провинции Юньань. Эти люди вели свой род от ближневосточного корня, от арабов, которые в прежние века приезжали по торговым делам и оставались, женясь на китаянках и рожая детей-метисов. Полукровки поклонялись чужим богам, а когда число купеческих' потомков умножилось, то усилилось влияние и их веры. Китайские наместники, назначенные троном Дракона, жили от мусульман далеко, но правили ими алчно и сурово, так что те подняли восстание и поклялись, что отделят свои земли от империи и создадут свое собственное правительство. Таково было ее бремя.

Помимо всего над императрицей висело еще одно, вечное бремя, которое ей нести до конца своих дней. Она не родилась мужчиной. Китайцы же не доверяли правительницам, считая, что женщины на троне приносят только зло. И Мать императрица признавала, что ее подданные имели некоторые основания так думать. За долгие часы, что она в одиночестве просидела над книгами, Цыси хорошо изучила историю и помнила, что произошло в VIII веке в династии Тан.

Тогда императрица By, супруга великого императора Дай-цзуна, захватила трон в ущерб своему сыну, и ее злой поступок лег позорным пятном на всех женщин. Мужчины поднялись против нечестивицы и освободили молодого императора из тюрьмы, куда его бросила собственная мать. Однако беды правителя на этом не кончились, поскольку, в свою очередь, возжаждала трона уже его супруга, императрица Вэй. Эта дама пряталась за занавесями, собирала сплетни и натворила столько неблаговидных дел, что одна смерть смогла угомонить ее.