Современная норвежская новелла - Густав Беннеке

Она понимает вдруг, что только еще больше напортила себе. Такое теперь чувство, будто все произошло помимо ее воли, будто кто-то другой ее толкнул…

Он молчит. Она плачет потихоньку, вслушиваясь в молчание. Молчание колеблется, дышит невысказанным. В словах проку мало, никак не подберешь нужных, единственно верных. А молчание давит тяжестью невысказанного. Наверху скрипит кровать, кто-то из детей ворочается во сне. И явственнее становится предчувствие нарастающей катастрофы. Ожидание мучительно.

Наконец он открывает рот. Завтра же он предпримет первые необходимые шаги, разузнает о юридической стороне дела. Пока он вынужден будет снять себе комнату где-нибудь в городе, как-нибудь устроиться. Это необходимо сделать и ради них обоих, и ради детей, во избежание дальнейшего обострения отношений. И нельзя сказать, что его это не устраивает, скорее наоборот. Ее, видимо, тоже, если исходить из всего сказанного ею.

Она не отвечает. Парализованная его ледяным тоном, она машинально следует глазами за его ногами на полу: от углового шкафчика к качалке и снова к шкафчику.

Жить на два дома, думает она. На два дома. В этом году опять не удастся сводить детей к зубному. У Эрлинга уже восемь дырок, у Арне пять. И Астрид жаловалась на зуб. И я ведь, можно сказать, уже пообещала ей новое пальто к осени, пообещала, во всяком случае, поговорить с отцом. Еще год ей в старом не проходить, просто жалко на нее смотреть. А Герту нужны ботинки, обязательно.

Дырки в детских зубах отдаются болью в ее собственных. Она представляет, как Астрид выскакивает из подъезда в своем до смешного коротком пальтишке (и выпустить уже больше нечего). Потом ей представляется муж: лысый, близорукий, с брюшком, один-одинешенек в жалкой комнатенке, со злой, ворчливой хозяйкой. Что-то старое, забытое, какая-то теплая волна поднимается в ней и снова наполняет глаза слезами.

А он вспоминает сверхурочную работу, бессонные ночи, постоянные жертвы. Мятежную тоску по старой холостяцкой жизни. Или по какой-то новой, по новым женщинам. И неприятное чувство, когда надо возвращаться домой. Он тоже волочит за собой мертвый груз, наивное разочарование мужчины: оказывается, он имеет дело вовсе не с тем идеальным созданием, в которое когда-то влюбился. Он дает ей это понять. Он целится тщательно, не торопясь, и каждый камень попадает в цель.

Опора на жизненном пути, верный союзник, короче говоря, жена — вот о чем он мечтал когда-то, но…

— Я вынужден был сносить твою взбалмошность, постоянные перемены настроения, твое вечное недовольство, это гнетущее молчание. Я мог бы поступать, как поступают в таких случаях другие мужчины: ходить с приятелями в кафе, веселиться, но нет — я шел домой, считал это своим долгом. Один бог знает, чего мне это иногда стоило. Я буквально за шиворот тащил себя по лестнице…

Невольно она поднимает голову. «И ты тоже?» — хочется ей сказать, но она не говорит ничего.

— Подарки? — продолжает он. Да господи боже, ему это просто в голову не приходило. Ведь оба они взрослые люди. Как и многие другие, он в таких вещах очень забывчив. Лишних денег на это никогда не было, он из кожи вон лез, чтобы обеспечить им самое необходимое, и думая, она это понимает. Неужели она воображает, что другие мужчины, живущие в подобных условиях, только и думают что о подарках? И какая разумная жена будет этого требовать?

Она отнимает платок от лица, смотрит на него отчаянными глазами:

— Я ведь совсем не это имела в виду…

— Вот как? — Он выжидательно молчит.

Но не успевает она подыскать нужные слова, как он устало пожимает плечами:

— Ну а насчет того, что мужчина на службе должен выглядеть прилично, производить впечатление человека обеспеченного, большинство жен это, к счастью, понимает.

И он был ей верен. Да, да, пусть она не смотрит на него так иронически. Это не такой уж пустяк, когда мужчина годами хранит верность жене.

— Просто случая не было. Кроме того, инициатива нужна. А ты не из таких.

Оказывается, она еще может жалить.

— Что ты об этом можешь знать, — парирует он спокойно. Она уничтожена. Ей не переступить границ своего мирка. Действительно, что может знать женщина о мужчине? Закабаленный о свободном? За порогом дома начинается огромный мир. Каждое утро он отправляется туда и возвращается только к вечеру.

— Я делал все возможное, чтобы как-то приспособиться к тебе, научиться принимать тебя такой, как ты есть, — ради нас самих и ради детей. Но, честно говоря, я давно махнул на этой рукой.

Она продолжает следить взглядом за ногами, шагающими туда-сюда, туда-сюда, следит молча, испуганно и покорно.

Он останавливается:

— Мы должны постараться устроить все как можно разумнее. Что касается Эрлинга, то он, я полагаю, останется со мной. Мальчику уже пятнадцать.

Слова вонзаются в нее, как ножи. Эрлинг, ее первенец, ее большой мальчик.

Они больше не говорят. Как чужую, оглядывают комнату, в которой прожили столько лет. Тайное стало явным — и иными стали все обличья.

Пока это лежало под спудом, их, несмотря ни на что, соединяли тысячи нитей. Живая ткань совместных усилий повседневности.

Теперь ткань порвана, в клочки. Они тянут за нитки, как за обнаженные нервы. «Герту придется бросить скрипку», — думает она, и огорчение мальчика мучает ее, грызет. Она думает о вещах мужа, его белье. Придется время от времени брать все домой, приводить в порядок. Чужие разве сделают как надо? Завернет в пакет… и надо будет отослать, отослать ему… И белье Эрлинга. Ей хочется громко закричать.

«В поход с ними уже не пойдешь, — думает он. — Ничего не выйдет, много будет лишних расходов». А перед глазами — четыре разочарованных детских лица.

Щемящее чувство бессилия поднимается в них обоих. Будто внезапно пробудившись, видит она, как он устал и постарел. Сутулость, редкие волосы, напряженный взгляд — отметины выматывающих серых будней. А за всем этим видит она нечто такое, чего, кажется, не замечала прежде. Мальчишку, никогда не умирающего в мужчине, всегда, в любом возрасте нуждающегося в заботе. И она вспоминает, что и зимнее ее пальто, и зеленая шляпка были когда-то довольно красивыми и даже довольно дорогими вещами.

Он же, молча вышагивающий по комнате, замечает вдруг, какая поникшая она сидит — живая тень прошлого. Но замечает это по-другому, без раздражения, с нежностью. И думает, что ведь, в сущности, она всегда со всем замечательно управлялась. И держалась мужественно.

Робкое желание, призрак желания возникает в ней на мгновение: погладить его по волосам, прислониться головой к плечу, как когда-то. И кажется, сделай она это — и все развеется как дым, все снова будет хорошо. И в него прокрадывается это смутное: обнять ее, взять за подбородок, приблизить ее лицо к своему, как когда-то. А потом — вместе, опять вместе.

Наверху скрипит кровать.

Будто нечаянно, их глаза встречаются, и каждый видит во взгляде другого что-то одинокое и беззащитное. Но ни один из них не знает выхода из случившегося. Они научились таиться друг от друга, молчать, громко выкрикивать обидные слова или же говорить холодно и язвительно о неважном. Стараться же понять — нет. Быть откровенным, честным — нет.

— Ну что ж, — говорит он, складывая газету. — Значит, договорились. Как я уже сказал, я завтра же… Спать я буду сегодня на диване…

— Как хочешь, — отвечает она без выражения.

Какую-то секунду они смотрят друг другу прямо в глаза — смущенно и испуганно.

АКСЕЛЬ САНДЕМУСЕ

Рождество мстителя

Перевод К. Федоровой

Когда они поженились, ей было двадцать лет, а ему сорок. Такое сочетание в наши дни стало редкостью. Но сто лет назад это был рядовой случай, и не исключено, что сто пятьдесят лет назад жены были на тридцать лет моложе мужей. Подобные перемены доказывают, что человечество становится мудрее и разумнее.

Юсеф Конрадсен больше уже не сорокалетний юнец. Они с Аннелизой прожили в браке три года. Когда они расстались, ему было сорок три, а ей двадцать три. Запомните эти цифры, они играют важную роль в этой, к сожалению, вполне достоверной истории. В течение тридцати семи лет после развода (будем называть это разводом) они ни разу не виделись. Аннелиза сбежала в Миннесоту с каким-то мошенником из банка, и Юсеф Конрадсен не находил себе места от стыда и злости. Так обстояло дело с Конрадсеном. Как было с Аннелизой, никто не знает, потому и нет возможности осветить этот вопрос.

Юсеф Конрадсен ненавидел Аннелизу, как только может ненавидеть пожилой мужчина, обманутый молодой женой. И его ненависть не угасала, потому что он никак не мог забыть Аннелизу. Сбежав с ловким банковским дельцом, она оставила своего супруга, который был на двадцать лет старше ее, раздираемого ненавистью, стыдом, уязвленным самолюбием, ревностью, опустошительной любовью и бессильной яростью.