Современная норвежская новелла - Густав Беннеке

— Тут внизу, под всем этим, лежат бабушка и старшая сестра.

— Лежат? Тут? — выдохнули малыши разом.

— Да не они сами! — нетерпеливо пояснил он. — А их души.

— Душа у бога, — сказала та самая девчонка-задира.

— А вот души бабушки и сестры не у бога.

— Ты гадкие вещи говоришь.

— Я-то знаю, что говорю. А вот ты нет.

Теперь говорили только эти двое, остальные снова замерли в напряжении. Он гневно взглянул на бунтовщицу. Он, одиннадцатилетний, сам был для них богом. И все же она осмелилась спросить:

— А ты разве не веришь, что душа уходит к богу?

Вот пристала! Никак от нее не отвязаться. Это ему не понравилось.

— Ты дура, — сказал он.

Но все-таки придется объяснить этим малявкам, чтобы все стало ясно. И теперь уже нечего было ждать помощи от сестры. К тому же он вдруг увидел то, чего они не заметили. Высоко в окне он увидел цветок, красный цветок.

Он покажет им его, но только немного погодя.

— Не слыхала ты, что ли, что я сказал? Души их лежат под всем этим, — обратился он к той, что возражала ему, а потом пояснил для всех: — Как же могут души подняться на небо, если на них столько камней?

Дети облегченно перевели дух, теперь им все стало ясно. А та, которая сомневалась, потому что верила, вдруг сжала рот так, что побелели губы, и с плачем побежала по тропинке на улицу.

Он не остановил ее. Вот и опять выходит, что дура. Теперь она не увидит цветка, который он покажет остальным.

Он все смотрел на него, не решаясь отвести взгляд. Боялся, что, если упустит его из виду, цветок исчезнет. Он ведь сперва не видел его, когда смотрел наверх. Цветок появился там совсем недавно, точно вырос сам собою. Или, может, это солнце сотворило его?

А он-то из кожи лезет вон, ищет для них что-нибудь необыкновенное, чтобы убедить их в своем всемогуществе! И вдруг, там наверху, в окне, которое вовсе и не окно больше… цветок, настоящий цветок.

Но он был осторожен, боялся, как бы другие не заметили цветок, хотя в глубине души был уверен, что никто, кроме него, цветка не видит. Он был сначала совсем небольшой, даже, можно сказать, крошечный. И вдруг стал расти, да так быстро, что стебель под тяжестью головки перевесился через подоконник. Теперь надо торопиться, пока кто-нибудь другой не углядел его.

Мальчик тяжело задышал от волнения, во рту у него пересохло, и он произнес торжественно и с расстановкой:

— Видите вон там наверху цветок?

Все одновременно подняли головы, но по их ничего не выражающим лицам он понял, что малыши цветка не видят. Солнце светило им прямо в глаза, а зрение у них было не такое острое, как у него.

Он обернулся к сестренке. Может, она заметила цветок? Но она молчала. И все они молчали, устремив к нему глаза, полные страха.

— Да вы что, ослепли все, что ли? — воскликнул он, чуть не плача. Они отпрянули от него и сгрудились у самой границы пустыни. Они беспокойно оглядывались вокруг, глазенки их перебегали с предмета на предмет, но не видели ничего, похожего на цветок; они видели лишь грязную траву, на которой стояли, а вокруг нее закопченные камни, искореженное железо, битый кирпич. Пустыня простиралась под небом во все стороны. И над всем этим зловеще маячил громадный обломок стены, отбрасывающий неровную тень.

Их охватил страх, они поняли, что место тут недоброе, им захотелось бежать отсюда. Но мальчик стоял перед ними, загораживая тропинку.

Он не решался взглянуть на сестру, которая предала его; она была так же слепа и глупа, как остальные. Отчаяние охватило его, и у него мелькнула малодушная мысль: «Ладно, уйду отсюда, пускай стоят тут и глазеют».

Он хотел уже повернуться к ним спиной, взять сестренку за руку и выйти с ней по тропинке на улицу. Но прежде чем уйти, мальчик бросил последний взгляд на цветок и увидел, что он стал громадным и сиял, как само солнце, в разбитом оконном переплете. И тут его осенило. Он подумал: наверное, никто из них раньше не видел цветов.

И вслух сказал:

— Вот погодите, я сейчас вам его достану!

Он сорвался с места, взобрался на груду камней и стал подниматься все выше и выше, пока не добрался до стены.

Дети стояли внизу, снова задрав головы. Он теперь не мог видеть их лиц, но в них стало появляться что-то осмысленное. Он карабкался по неровной поверхности, нащупывая ногами опору, цепляясь руками за выступы и углубления, и сантиметр за сантиметром, метр за метром поднимался вверх. Он больше не видел цветка, он видел только стену и чувствовал, как пыль забивает нос и рот, как он ранит пальцы и царапает до крови колени и ступни. Пот застилал глаза. Он не смотрел ни вверх, ни вниз, но боялся лишь одного: что все это окажется фантазией, что когда он взберется наверх, то не найдет там никакого цветка.

От страха у него закружилась голова, стена закачалась вместе с ним, ему захотелось поскорее спуститься вниз. Со стены посыпались камни и штукатурка, образуя облако пыли далеко внизу, где его дожидались дети.

Они стояли на лужайке, не смея шелохнуться, всем своим существом они были с ним, там, высоко в небе.

Он чувствовал, что изнемогает, но цель была уже теперь близка, солнечный луч из оконного проема осветил его волосы.

Мальчик собрал последние силы, отыскал ногой опору, подтянулся, высвободил одну руку и стал нащупывать пальцами цветок.

Стена накренилась, и в то мгновение, когда пальцы его сомкнулись вокруг скрещения лучей, отраженных от закопченного осколка в обгоревшей раме, она рухнула вместе с ним на очищенную детьми зеленую лужайку и погребла ее под собой.

Они любили друг друга все дни

Перевод Ф. Золотаревской

«И они любили друг друга все дни, пока…» Она захлопнула книгу, точно обжегшись, но последние слова все еще вспыхивали пламенем перед стеклами очков: «…пока смерть не разлучила их».

Она сняла очки и устало прикрыла рукой глаза. Это нашло на нее внезапно, после увлеченного чтения, жгучего интереса к тому, чем же кончится история, сочиненная писателем. Выдумка, которая вовсе ее не касалась, вдруг захватила ее до такой степени, что она почувствовала, будто каждая страница, каждая строчка неотделима от ее собственной судьбы.

Слова, просто слова, оттиснутые на бумаге, а вот поди ж ты — в них и жизнь, и смерть.

Она оглядела свою комнату, словно увидела ее впервые. Все здесь было точно ее отражение в зеркале. Во всем видела она собственные черты: в выцветших обоях, в семейных фотографиях, которые висят на стене чуть косо, в вазе, которая давно уже стоит без цветов, в потертой, далеко не новой мебели, во включенном, тихо бормочущем что-то радио, которого она не слушала. Знакомые, привычные вещи — все не слишком старое, но уже далеко не новое. И ощущение пыли, — пыли, которая забивает дыхание, лежит на лице, как паутина. Хотя она знала, что всюду чисто, пыли нет, — провела рукой по обивке стула, и рука осталась чистой.

Из кухни доносились запахи пищи, приглушенные крышками кастрюль. Она вдруг засуетилась, ее охватило обычное опасение хозяйки, как бы на кухне что-нибудь не подгорело.

Но там было все как всегда, никаких оснований для тревоги. Еда стояла, прикрытая крышками, на плите, на медленном огне, чтобы не остыть. Приподняв одну из крышек, она увидела, что от картофеля еще идет пар. Соус в котлетах еще не затянулся пленкой. На застланном клеенкой столе стояли наготове тарелки и приборы, как всегда, на двоих.

И от этого привычного зрелища ей вдруг стало душно. Она почувствовала, что ей необходим глоток свежего воздуха, и вышла на крыльцо. Падал легкий, сухой снежок, вечер приветливо улыбался огоньками в домах, тянувшихся в ряд вдоль нешумного шоссе. Она постояла, прислушиваясь, чувствуя, как снежинки тают в волосах и каплями стекают по щекам. Прислушивалась к шагам, вглядывалась в силуэты, возникавшие из светло-серой мглы, но ни в одном из них не узнавала его. Он, как всегда, запаздывал.

Вернувшись в дом, она по-прежнему не находила покоя. То хватала из стопки какой-нибудь журнал, то снова клала его на место. Потом убрала со стола тарелки и принялась накрывать заново.

На столе в гостиной появилась скатерть, красивая скатерть, лучшее ее сокровище. Эту скатерть она не стелила уже давным-давно. Потом фарфор, серебряные вилки, салфетки в серебряных кольцах, тяжелые подсвечники с белыми свечами, слегка пожелтевшими от долгого лежания.

Когда он пришел, стол был накрыт по-праздничному на двоих. Да, по-праздничному. Сердце у нее сильно билось.

Она слышала, как он остановился в кухне; по тишине, которая там возникла, она поняла, что он застыл в удивлении, глядя на пустой стол. Затем он вышел к ней, ступая тяжело и устало, остановился в дверях и замигал от пламени свечей, которые она зажгла в медных подсвечниках. Она затылком чувствовала его взгляд, вопросительный, недоумевающий, подозрительный, чувствовала, что лицо его посуровело. Она поправила согнувшийся фитиль, рука у нее дрожала.