Старый патагонский экспресс - Пол Теру

Пассажиров, ехавших со мной до Закапы, нисколько не интересовали эти трущобы, но вряд ли их стоило за это винить. Они были не намного богаче, чем обитатели этих лачуг.

А потом мы попали в местность, где не было ничего. Ни лачуг, ни деревьев, ни людей, ни дыма, ни лающих собак. Вокруг простиралась голая земля, шум птиц и насекомых куда-то исчез, и лишь откуда-то сверху доносилось эхо вороньего карканья. Это создавало ошеломляющее чувство безбрежной пустоты. Мы въехали на мост, пресекавший глубокое ущелье. Стоило мне высунуться из окна, и у меня захватило дух, ноги налились свинцом и приросли к полу, а в ушах зазвенело. В немыслимой глубине под нами щерились алчные зубья скал, и лишь ржавые балки моста отделяли нас от падения. Чтобы покинуть Гватемальское плато, нам было необходимо пересечь этот хрупкий мост, и каким же длинным он мне показался! Впереди я не смог различить его конец, только темные силуэты гор к северо-востоку от города. Это был крайне опасный участок пути, и не только потому, что и мост, и состав были до невозможности изношены, но еще и из-за настежь распахнутых окон в вагонах.

Немного успокоившись и взяв себя в руки, я отважился еще раз взглянуть вниз, на ущелье. Так и есть: там не было реки. Там лишь торчали острые скалы, пронзившие полог тумана, как будто это сама земля обнажила свои огромные клыки. И из этого молочного облака вдруг вылетели два огромных ворона. Я невольно залюбовался их черными спинами, и эти силуэты на фоне белесого облака выглядели так, будто птицы летят над нами, а не внизу — как если бы поезд перевернулся. В действительности над нами ничего невозможно было рассмотреть, кроме облаков тумана. Зато внизу в тумане появились просветы, и птицы, и даже отблески солнца. От такой перевернутой картины у меня закружилась голова. С содроганием я закрыл окно.

— Открой окно! — больно толкнул меня в колено мальчишка лет восьми.

— Нет, — сказал я.

— Я хочу смотреть!

— Упадешь! — сказал я.

— Я хочу смотреть! — заныл он, стараясь отпихнуть меня от окна.

— Сядь на место! — велел я. На нас начали оборачиваться. — Это очень опасно.

— Я хочу смотреть в окно! — Теперь мальчишка жаловался отцу, тому самому пьяному типу. — А он не дает!

— Он вывалится в пропасть, — с улыбкой сказал я мужчине.

— Эй, — сказал старик, отпихнув мальчишку в сторону, — ты же вывалишься в пропасть! — Мальчишка захныкал. Старик обратился ко мне: — Он вечно лезет, куда не просят. Ох, и допрыгается он однажды!

Я заметил, что этот старик не только пьян, но и зол. И сказал, чтобы немного его успокоить:

— Ваш сын — хороший мальчик, но эта часть пути очень опасна, вот я и…

— Ничего тут опасного нет, — перебил меня старик. — Это просто старый поломанный поезд. Он ни на что не годен.

— Верно, — сказал я.

Индеец согласно кивнул. И на том спасибо, что они понимают, что их везут на допотопном хламе. И все же наше путешествие чем-то напомнило мне поездку до Кхибер-Пасс на раздолбанном поезде в Пешаваре. Дело было не только в стареньком расхлябанном поезде, пробирающемся по отвесным горным склонам. Как и там, здесь повсюду виднелись участки железнодорожного пути: перед нами, на том берегу ущелья, и один рядом с нами, и еще один параллельно, и несколько штук внизу, на дне ущелья. Это были вовсе не дополнительные колеи, но куски той, по которой мы двигались в данный момент. Просто ей приходилось так вот невероятно петлять и изгибаться, чтобы мы могли перевалить еще один склон, и переехать по шаткому мосту еще одно ущелье, и вскарабкаться еще на один серпантин. Мы все кружили и кружили по горам и иногда даже не слышали шума локомотива, отрезанного от нас очередной огибаемой нами скалой. А временами поворот был столь резким, что голова поезда оказывалась рядом с нами, как будто это встречный поезд шел по соседней колее.

Камни, покрывавшие дно ущелья, курились паром. В свете солнца пейзаж оставался мертвенно-бурым, и редкая растительность не шла ни в какое сравнение с лесными чащобами высокогорья. Выжившие здесь колючие кустарники и кактусы были такими хилыми, что даже не отбрасывали тени. Я представлял Гватемалу как сплошные зеленые джунгли — под стать тем, что мы проезжали в окрестностях Текун-Умана. Но по мере продвижения сперва с запада на восток, а потом на северо-восток к Закапе местность становилась все более пустынной, бедной и каменистой. Сейчас, в долине Монтагуа, изображенной на карте как очень извилистое ущелье, промытое рекой, мы тащились по бесплодной пустыне без малейших признаков воды. Камни вокруг, камни в речном русле, полное безлюдье. И судя по всему, впереди нас ждала еще более угрюмая и пустынная местность, выжженная солнцем.

Поезд замирал без движения каждые десять-пятнадцать минут. Солдаты выскакивали из вагона и занимали оборонительную позицию, приготовившись стрелять. Затем кто-то из пассажиров тоже покидал поезд и уходил, не оглядываясь, куда-то в пустыню. Они успевали скрыться за холмами еще до того, как мы снова трогались в путь. Надо ли говорить, что ни одна из этих станций не была обозначена в расписании? Да и на месте это было не более чем табличка на столбе, а то и вообще роща кактусов. Агуас-Галиенте был именно таким полустанком: табличка, несколько кактусов и пирамидка из камней у подножия горы. Мы снова двинулись с места, и я заметил пересохшее речное русло, похожее на дорогу, но рядом с ним нечто необычное: высокие столбы белого пара, испускаемого горячими источниками, давшими название этому месту на склоне очередного дремлющего вулкана. Вокруг гейзеров плескались озерца горячей воды, и женщины деловито занимались здесь стиркой. Вблизи от этих гейзеров не было никакой растительности — даже кактусы не выдерживали такого соседства. Кипяток растекался по голым скалам и уходил в глубокие трещины, и единственными живыми существами в этой мертвой пустыне были женщины, склонившиеся над стиркой.

Первой настоящей станцией оказалась даже не станция, а скорее торговый ряд, в конце которого стояла школа, обрамленная редкими остовами высоких деревьев. Из дверей лавчонок за нами следили покупатели, а детвора выбежала в школьный двор, чтобы поглазеть на поезд (поезда здесь проходят два раза в неделю). И на станции сошло несколько человек, но никто не собирался сесть в вагон. Видимо, поезд был для этих мест настолько редким и нерегулярным явлением, что даже вездесущие торговцы едой оставили его без внимания. Прошел какой-то парень, предлагая тоник в бутылках, и все. Но, по крайней мере, сошел один из индейцев на противоположной скамье, и я наконец-то смог выпрямить ноги.

От жары почти все в вагоне дремали. Это была малорослая нация, им вполне хватало этих крошечных скамеек, чтобы расположиться с достаточным комфортом. Я подался вперед, опираясь на колени, и заставил себя заняться заметками на форзаце книги, которую был не в силах читать из-за усталости: «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара По. Время от времени я выкуривал трубку. Я ни с кем не говорил. Никто вообще ни с кем не говорил. Это был чрезвычайно молчаливый поезд.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});