За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

Уже в дороге путники узнали печальные вести об оставлении Дрездена и отступлении союзных войск за Эльбу, а также и о смерти Кутузова.

Эта смерть особенно поразила Никиту Арсеньевича. Он вдвойне скорбно почувствовал утрату. Он потерял своего сверстника, с которым было связано много воспоминаний, и, кроме того, оплакивал в нем человека, нужного для России в эти тяжелые дни, в которого верила вся Россия.

Чем дальше подвигались, тем нетерпеливее становилась Ирина.

Они ехали по пути наших войск. Вот и цветущий Бунцлау, где погасла славная жизнь князя Смоленского и где несколько недель тому назад жил и тосковал. Левон… Но Ирина не подозревала этого.

Подъезжая к живописному саксонскому городку Герлицам, они услышали от местных жителей, что союзная армия расположилась у Бауцена, недалеко от Герлиц, и что в Герлицах сейчас много русских.

Ирина непременно захотела остановиться здесь, и старый князь не противоречил ей. Один Евстафий Павлович робко заметил, что находиться так близко от армии небезопасно, но его мнение не было принято в расчет. Ирина так и горела нетерпением быть поближе к театру войны.

И, действительно, в городе они увидели немало офицеров, приехавших в тыл по делам.

Найти помещение не представилось затруднений. Едва хозяин гостиницы, где они остановились, узнал, что богатым путешественникам нужен дом, он сейчас же предложил свой, находящийся верстах в трех от города у живописной горы Ландс – Крон. Евстафий Павлович, по просьбе Ирины, сейчас же поехал осмотреть его и вернулся в полном восторге.

Это был прекрасный, просторный дом, окруженный цветущим садом. С верхнего балкона открывался великолепный вид. Все хозяйственные пристройки, конюшни и сараи были в полной исправности.

Князь не стоял за ценой, и даже алчность трактирщика была вполне удовлетворена.

И дом, и сад, и окрестности чрезвычайно понравились Ирине. А с горы открывался великолепный вид. Вдали синели хребты Богемских гор, а кругом виднелись, раскинувшиеся среди долин и лесов, многочисленные городки и деревни, утопавшие в зелени.

И впервые за много дней радостное успокоение сошло на душу Ирины. Здесь тишина, здесь нет докучного шума столицы, ни сплетен, ни знакомых, так надоевших лиц. Долго ночью сидела она на балконе… Медленно поднялась из‑за горы луна. Благоухал сад… И жажда жизни властно пробуждалась в молодой душе.

Евстафий Павлович с утра отправился в город на разведку и вернулся к завтраку оживленный, веселый, забыв все свои опасения, с целой кучей новостей.

Здесь, в Герлицах, оказался сам Александр Семенович Шишков, статс – секретарь, неотлучно находившийся при государе, автор всех замечательных манифестов. Уж если здесь он, значит, опасности нет. Государь с прусским королем впереди при армии. Сражение при Гершене не имеет значения. Мы просто отступили, чтобы усилиться. Шишков говорил, что у Бауцена позиции очень сильные, что мы теперь сильнее Наполеона и в победе нельзя сомневаться, что государь весел и бодр, как никогда, а прусский король все боится. Здесь находятся еще несколько чиновников из главной квартиры. Александр Семенович очень рад, что здесь князь, и непременно хочет повидаться с ним.

Никита Арсеньевич тоже был очень доволен этим обстоятельством. Есть с кем поговорить, узнать новости, выяснить некоторые положения. И, кроме того, несмотря на разницу взглядов, он всегда любил этого вечно» юного», пылкого старика, всегда увлекающегося, иногда неистового на словах, но доброго и мягкого на деле. Страстное поклонение всему русскому и нелюбовь ко всему иноземному доводили его иногда до крайних мнений, создавали ему врагов и при дворе и в обществе, но за него была действительная беззаветная любовь к России и доверие императора.

Шишков не утерпел и в тот же день приехал к князю. Князь встретил его радушно, была довольна и Ирина, а Евстафий Павлович не знал, как и угодить знатному гостю. Шишков нравился Ирине своим старомодным, вычурно – любезным разговором, постоянным доброжелательством и искренностью. После обычных приветствий разговор, естественно, перешел на современные события.

Шишков был недоволен союзниками.

– Помилуйте, – говорил он, – на что это похоже? Мы их насильно спасаем от этого губителя народов. А они что? Их король открыто говорит, что его завлекли в союз с Россией, их генералы сваливают всю вину за гершенское дело на нас, их солдаты грабят своих же и потом в своих преступлениях обвиняют наших, их офицеры волками смотрят на наших, а жители рады шкуру содрать с нас. Не дай Бог неудачи, да они нас, как предатели, сейчас же бросят. Государь – святой. Он один терпит и страдает за всех, обо всем думает и сам ничего не ищет… Э – эх! – старик с досадой махнул рукой, – неблагодарный, бесчувственный народ.

– Я всегда говорил, – заметил Бахтеев, – что мы пригреваем змею на своей груди. У нас своего дела довольно. Нелегко починиться после прошлого года.

Шишков покачал головой.

– Пока на престоле сидит сей ненасытный властолюбец, никакой покой не может быть, – сказал он. – Французы – хороший народ; конечно, они безбожники и легкомысленны, но сердце у них верное, и ежели бы им дать истинного христианского короля, то с течением времени их нравы улучшились бы. Надлежало бы теперь же объявить французскому народу, что наш архистратиг вооружился священным мечом не против Франции, а единственно против похитителя престолов, дабы народ французский понял, что не считаем его исконным врагом. Он мог бы сделаться нам надежным другом. А теперь Австрия! – всегда были предателями. Что она сейчас задумывает? Всем обещает, всех улещает, – а сама ни туда, ни сюда. – Шишков глубоко вздохнул и добавил: – Трудно сейчас государю, очень трудно. А он всегда светел, твердо верит в Промысел Божий.

– Вы бы сказали ему это, – заметил князь.

Старик развел руками.

– Это тоже, – начал он, – как покойный князь Михайла Ларионович… Я ему говорю: скажи прямо государю, как мне говоришь, что‑де надо повременить, силы собрать, не очень доверяться немцам. А. он мне отвечает: «Все говорил; слушает о бедствиях России, в глазах слезы, потом молча обнимет, а я зареву, как баба». Тем и кончалось. – На глазах у старика навернулись слезы. – А здесь народ добрый, – переменил он разговор, – услужливый. И как подумаешь, ведь все это были словенские земли, – и все онемечено. Разве это Герлицы? Ведь это Горелицы. Из Хомутова сделали Комметау, из Липецка – Лейпциг, из Кралев – Градец – Кениггретц, из Болеслава – Бунцлау, из Борислава – Бреслау, из Буди сын (Будисын) – Бауцен… – Старик воодушевился. – Они так и самих славян хотели онемечить. Да полно! Славянская душа сказывается.

За разговорами незаметно настал вечер. И Шишков заторопился домой.

– У меня тут чуть не каждый вечер собираются Алопеус, Комнено и некоторые другие. Мы и прогулки по окрестностям совершаем, поедемте вместе, – говорил он, обращаясь к Ирине, – окрестности здесь замечательные.

Он уехал, сговорившись свидеться на следующий день.

XXIII

Никита Арсеньевич с удовольствием замечал, что путешествие принесло действительную пользу Ирине. Она словно расцвела. Исчезла ее апатия, она была очень оживлена.

Как было условлено – на другой день Бахтеевы и Евстафий Павлович заехали за Шишковым, у которого застали небольшую компанию и среди них молодого офицера из армии, корнета Старосельского. Корнет приехал только вчера для покупки овса и уже отправил свой обоз, а сам сейчас должен был выехать догонять его. Узнав, что перед ним князь Бахтеев, он осведомился, не родственник ли ему ротмистр Бахтеев пятого драгунского полка? Узнав, что это его племянник, он с видимой радостью сообщил, что не раз встречался с ним и что в последний раз видел его неделю тому назад.

– И жив, не ранен? А в бою был? – с видимым облегчением спросил князь.

– Как же, – ответил Старосельский, – и при Риппахе, и при Гершене – и ни одной царапины.

Сердце Ирины сильно билось, безумная радость охватила все ее существо. Ей хотелось плакать, кричать… Но она только тихо прошептала:

– Слава Богу!

– Вы увидите его? – спросил князь. – Так передайте этому злодею, что он мог бы написать хоть пару строчек. Что мы его знать не хотим, а, впрочем, будем рады, если он навестит нас в Карлсбаде, – добавил князь, улыбаясь.

Тысяча вопросов теснились в голове Ирины, но она не решалась задать ни одного из них. И зачем? Самое главное она знала. В эту минуту она ни о чем не думала, кроме того, что он жив, что он близко… Ни сомнений, ни раздумья… жив, жив, – радостно повторяло ее сердце. Она даже не слушала слов Старосельского, что ожидают боя, что этот бой должен быть страшно кровопролитен на неприступных Будисынских позициях.

Но она с особенным чувством пожала руку Старосельскому и на прощание взглянула на него такими сияющими глазами, что молодой корнет гордо подумал, что произвел впечатление на красавицу княгиню, и чуть было не отложил своего отъезда.