В страну Восточную придя… - Геннадий Мельников

– Но зачем, все же, нам эти северные, холодные, пустынные земли? Я знаю русских, родился и вырос во Владивостоке, играл и учился вместе с русскими мальчишками, бывал у них в домах, на моих глазах шла жизнь разных категории русского населения – от знатных петербургских флотоводцев до мелких торговцев, не более уважаемых, чем наши тенин [Горожане – занимали в социальной иерархии страны более низкое место, чем крестьяне] еще сто лет назад. Они ленивы, беззаботны, расположены скорее к спокойному существованию, чем к странствиям и захватам чужих земель, миролюбивы и покладисты, вспыльчивы, но не злопамятны, как соседи услужливы и вполне надежны, совестливы и хозяева своему слову, разумны и справедливы, излишне любопытны, может бытъ…

– Вот именно, – прервал его Гундзи, слушавший его внимательно и критически. – Когда их увидели на Иэзо, то через католических монахов, португальских мореплавателей и китайцев постарались побольше о них узнать. А узнав, ужаснулись. Оказалось, что эти любопытные варвары столь вездесущи, что проникают повсюду. И чтобы их остановить, надо иметь крепкие военные заслоны. На севере Европы их ползучей агрессии противостоит Германия, на Балканах – Австро-Венгрия, на юге Европы и в Средней Азии – Англия, а на востоке должны противостоять мы. Очень жаль, что им хватило благоразумия продать свои американские владения Северо-Американским соединенным штатам, не то, к нашей радости, они бы уже столкнулись с энергичными и предприимчивыми американцами, потеряли бы отдаленные колонии и имели бы на своих восточных границах грозных врагов, а мы – могущественных и богатых союзников.

– И вы решили уподобиться средневековому ронину и отправиться на северные острова, чтобы биться там с варварами?

– В двадцать четвертом году эры Мэйдзи (1891), когда случилось великое землятресение на равнине Ноби, ученый Окамото Кансукэ призвал к созданию Цисима Гикай – Цисимской ассоциации, для заселения и освоения островов, меня вызвали в морское министерство и предложили возглавить экспедицию на Сумусю, чтобы именно там установить форпост для защиты Страны богов. Это был приказ и я принялся за дело. На следующий год, в марте месяце, на трех ботах, я вывел свою экспедицию из Иэдо. Нас было немного, всего-то тридцать человек, но мы зашли на Иэзо и пополнили экспедицию айнами. На Сумусю в тот год нам добраться не удалось, мы зазимовали на Эторофу, но еще через год я все же утвердился на Сумусю. Острова Цисима реттоо ценны не только с хозяйственной точки зрения, скажем, как база для рыболовства и промысла морского зверя и китов, они представляют естественные, природой созданные укрепления, накрепко запирающие русских в их восточных владениях и не позволяющие им выйти в океан. Укрепив Цусимский пролив мы не позволим им ходить из Японского моря на юг; пролив Цугару [Сангарский пролив] контролируется нами полностью; для защиты пролива Соя достаточно одной артиллерийское батареи на мысе Соя; проливы между Цисима реттоо узки, не изучены, а те карты, что есть у русских, для навигации непригодны. С января по апрель проливы забиты льдами, с мая по август укутаны плотным туманом и открыты для судоходства практически только с середины августа по конец октября, потому что позднее один за другим следуют жестокие штормы. Да мы вольны и запретить плавать русским судам в проливах между островами. Единственный пролив, которым могут тогда воспользоваться русские, пролив между Камчаткой и Сумусю, нужно будет защитить фортами; впрочем, защищать придется все проливы.

Через неделю их пароходик добрался до цели их экспедиции и на шлюпках они высадились на низкий песчаный берег в устье речки Бэттобу. Рядом с берегом тесно лепились друг к другу с десяток дощатых домишек поселка. В одном из таких домишков, хозяином которого был старшинка команды строительных рабочих, отвели комнатку окнами на море и ему.

И начались его походы по острову. Он поднимался на невысокую горку Мацуго, удобную для наблюдательного пункта, контролирующего подходы с юго-востока, осмотрел обрывистые мысы Кокутан, Котомари, Хитаси и Суносяки, провел топографическую съемку и описание острова и решил, что горы Мацумура на северо-западе и Сирэй на севере – лучшее место для установки артиллерийских орудий.

Потом он перебрался через узкий пролив на соседний к югу большой остров Парамушир и принялся за него, С парой носильщиков карабкался он по кручам западного горного массива , срывался с заснеженных вершин Аракава и Цикура, на плоту спускался по порожистой и извилистой реке Тодороки и едва не помер с голоду на юго-восточном мысе Курабу, но им удалось неделю продержаться на добываемой камбале, пока их не сняли, как и было условлено, пароходом. Вернувшись на Сумусю, он с десяток дней отписывался, показал все материалы лейтенанту Гундзи, выслушал от него ряд важных советов и замечаний; потом в течении месяца уже на пароходе галсами обошел три северных курильских пролива, измеряя течения и глубины, беря пробы грунтов, определяя высоты мысов и сопок, приискивая, где удобнее разместить рыбачьи поселки, маяки и поставить орудия.

В конце апреля Гундзи отпустил его в Майдзуру.

ЖУН МЭЙ. ПЕКИН.

Старый и дряхлый Ли Хунчжан плаксивым голосом жаловался на неуступчивость японцев, клял бурное море, боль в щеке от раны, и было смешно смотреть на него, широкозадого, едва державшегося на коленях перед императрицею, с красной повязкой на лице, отчего его голос походил на визгливое похрюкиваете черного поросенка.

– Хао, – прервала его императрица, – почему повязка?

– Нуцай Ли Хунчжан был ранен сумасшедшим японцем в Симоносеки. Какой-то фанатик выстрелил из револьвера и ранил в щеку, – оправдывался Ли Хунчжан, чувствуя недовольство императрицы тяжелыми для Поднебесной условиями мирного договора.

– Хао. Повтори еще раз все эти унизительные для меня пункты, которые ты подписал.

– Корею пришлось признать полностью независимой.

– Это означает, что японцы в ближайшие же годы захватят ее, – крикнула императрица. В последнее время вместо обычного шарика опиума она выкуривала два, иногда и три и между кальянами становилась очень раздражительной.

Ли Хунчжан повесил голову.

– Дальше!

– Формоза и острова Пэнхуледао перешли к Японии.

Императрица горестно всплеснула руками, но промолчала, ожидая более страшного.

– Япония наложила на нас контрибуцию в двести тридцать миллионов ланов…, и их надо выплатить в течении семи лет…

Стоя сзади трона, Жун Мэй ощутила, как императрица наливается злобой, вся трясется от душившего ее гнева.

– Дальше |

– Пришлось согласиться на оккупацию ими Ляодуна.

– Оккупация Ляодуна – это как нож в сердце Поднебесной! Отсюда они быстро могут проникнуть и к столице, и в Маньчжурию, и, переправившись через пролив, напасть на Шаньдун. Имея укрепленный мною Лю-шунь-коу [Порт-Артур], они разместят там свой военный флот и будут держать под угрозой весь Чжилийский залив…

Великие князья Гун, Цин и Дуань со злорадством и осуждением смотрели на Ли Хунчжана, уверенные, что они-то не позволили бы японцам навязать такие кабальные условия.

Императрица тряслась от гнева, лицо ее побагровело, невнятная ругань срывалась с губ, сжатыми в тугие кулачки руками она колотила по подлокотникам. Потом глаза ее закатились, на губах появилась серая пена и она мешком осела на троне.

Испуганные сановники уткнулись лбами в пол и так и застыли, не смея поднять глаз на императрицу.

Из-за ширмы за троном вперед шагнул главный евнух Ли Ляньин, властно махнул им убираться прочь и поднес к лицу императрицы остро пахнущий платок.

Подобно коричневым тараканам сановники стремительно расползались, императрица же слабо пошевелилась и застонала. Ли Ляньин дерзко, в нарушение всех правил дворцового церемониала, поднял ее на руки и вынес в соседнюю комнату, где вокруг нее сразу захлопотали служанки, евнухи и фрейлины.

– Когда кончается масло – гаснет лампа, когда кончаются жизненные силы – умирает человек, – довольно громко произнес какой-то евнух, но тут же сник под грозным взглядом Ли Ляниина.

Жун Мэй вспомнила, что лисья моча считается хорошим лекарством от жара и лихорадки и от потери жизненных сил, выскользнула в соседнюю комнату и, пользуясь тем, что все столпились вокруг императрицы, за ширмою украдкою помочилась в расписанную золотыми драконами чашку. Туда же она пустила и немного слюны, чтобы приворожить императрицу, сделать ее послушной себе.

С чашкой в руке она решительно отстранила хлопотавших вокруг Цыси фрейлин и служанок, бережно подняла ей голову и со словами, – рисовый отвар, рисовый отвар, – принялась поить. Императрица сделала несколько глотков, заметила склоняющегося над ней старого дворцового лекаря Фан Шоусина и, успокаиваясь, опять закрыла глаза. Но тут же открыла их, гневно махнула на доктора, от которого, по ее мнению, толку было мало, и произнесла, – Я чувствую приближение смерти, потому что у меня нет ни одного преданного человека, который бы дал мне то единственное лекарство, что может спасти меня.