Московская старина: Воспоминания москвичей прошлого столетия - Юрий Николаевич Александров

далеко, сядет или тихонько идет назад. Большею частью выигрывали мальчики — они, конечно, легче бежали. Бывали у нас и «тридцативерстные» бега, как на настоящих бегах. Наш «тридцативерстный» бег заключался в том, что от данного места, то есть от «беседки», которую изображали наши ворота, надо было пробежать кругом Камер-Коллежского вала, через Покровскую заставу и смежную с ней Рогожскую, что в общем составляло версты полторы. Призы на эти бега состояли из игрушек от Троицы, которые я закупал для этого, а также из разных книг и небольших денег, которые собирались тут же, среди зрителей. Я сам бегал «на тридцать верст», но каждый раз где-нибудь на половине пути перелезу через вал и плетусь тихонько к «беседке». Это интересовало многих, но более всего возбуждали интерес зимние бега, и к такому беговому дню готовились. Обыкновенно бега происходили по праздникам, и о таком дне уже оповещалось ранее. Летом мог бежать всякий без взноса какой-либо платы. Ну, а зимой надо было записаться ранее и внести плату, смотря по ценам приза, — шесть или двадцать гнезд бабок с каждой бегущей «лошади».

Интерес зимних бегов заключался в том, что все «лошади» были запряжены в так называемые подрезные саночки, низенькие и узенькие, вершков семь ширины, — «на подрезах». К каждым саночкам привязывались оглобельки, а когда было нужно, то и постромки. Бега были и одиночные, и парой с отлетом, и троечные. Каждая «лошадь» носила имя. Так, например, обо мне в афишах писалось: «Г. Мясникова — Подарок, вороной жеребец, собственного завода» — в подражание знаменитому тогда рысаку. Другой писался так: «Бардина — Щеголь, вор. жер., завода Тулинова», и все в том же роде. К «беговому» дню мальчики готовились, сговаривались, кому быть «лошадью», кому «наездником», кому идти в корню, кому на пристяжке, если это пары и тройки. Потом начинались «проездки», и резвейшие мальчики делались «лошадьми». «Бег» начинался часа в два. «Беседкой», повторяю, были наши ворота к валу. «Круг», который шел вдоль очень длинного забора, обтягивался бечевкой на кольях, снег расчищался. Этим занимались и «наездники», и «лошади» еще с утра. До начала «бега» на заборе вывешивалась писаная афиша с перечислением «лошадиных» имен, имен «наездников» и призов. Все, как на настоящих бегах. Зрителей собиралось очень много, даже с улиц и не нашего района. «Лошади» фыркали, били ногами, одним словом, «просили ходу». Случалось иногда, что «наездник» и подерется с «лошадью» из-за чего-нибудь, но такие лишались права «на бег» и сводились с круга. Наконец раздавался звонок, и «лошади» въезжали в круг. По второму звонку становились на места, по третьему — пускались. Очень интересно было смотреть, как, задравши головы вверх, мчались «лошади», а «наездник» только поощряет тихонько да посматривает на свою «лошадь». «Тройки» должны были скакать, бежать воспрещалось, кроме тех случаев, когда в афише было сказано, что «коренная рысью», а пристяжные — «произвольным аллюром». Строгость была большая, и это нравилось, как «лошадям», так и «наездникам». «Тройки» возбуждали большой интерес, и выигравшая приз «лошадь» встречалась аплодисментами и криками «браво».

До позднего вечера, бывало, тянутся «бега», и публика не расходилась до конца. Даже женщины бывали на наших «бегах» и любовались ими. «Бега» продолжались почти всю зиму.

Летом пускали большие «змеи» с трещотками, водили хороводы и играли в горелки. Зимой играли «в рыбку».

Параллельно Малой Андроньевской улице шла Большая Андроньевская.

Расстояние между этими двумя улицами ограничивалось какою-нибудь сотней саженей, а в нравах разница была большая. Тогда как Малая Андроньевская улица олицетворяла собою знаменитую Растеряеву улицу, Большая Андроньевская являла собой хорошую улицу вполне благоустроенного города. Вся она была вымощена, дома на ней были, за малыми исключениями, каменные, двухэтажные, даже с мезонинами и очень красивой архитектуры. Жители не выходили к воротам посидеть на лавочке и не усыпали шелухой подсолнухов тротуары, которые, кстати сказать, были выложены кирпичом. Здесь не было на улице перебранок соседей и не водили хороводов; даже мальчишки не играли в бабки и не загораживали тротуаров прохожим. Здесь народ жил торговый и торговал больше в «городе». Были разные мастерские: пуговичные, скорняжные, была небольшая кушачная фабрика, была мастерская, где выделывали «старинные» иконы, подделывая их под суздальское письмо. Говорили, что иконы эти делали «старинными» посредством какой-то особой копоти; иконы сбывались любителям старинного письма. Странное дело: большинство знало, что в этой мастерской иконы подделывают «под старину», а все-таки покупали их за настоящие.

Улица, эта широкая, чистая и тихая, была очень красива в то время. Переулки, соединяющие ее с Малой Андроньевской и другими улицами, заселены были мастерами для местных нужд: портными, сапожниками и торговцами вразнос.

Близ этой улицы был так называемый Вокзальный пруд, от которого летом разносилась вокруг нестерпимая вонь. Туда бросались обывателями дохлые собаки, куры, кошки и прочие мелкие домашние животные.

По этим переулкам проживали и так называемые в то время «мастерички» — это девицы старообрядческого мира, обучавшие «псалтырю» древлепрепрославленных детишек; они же и ходили читать псалтырь по покойникам. Народ это был большею частью молодой и красивый.

Жили в этих улицах и переулках тихо. В летний жаркий полдень нигде ни души, одни только куры копаются в пыли среди улицы. Тишину нарушал котельный завод, откуда иногда по всем улицам и переулкам доносились удары молотов о железо. Заходили сюда и разносчики с ягодой, яблоками и разными лакомствами, в чаще татары со своим «шурум-бурум». Татарин был часто желанным гостем — беднота нуждалась в копейке и изворачивалась как умела, продавая и меняя.

Но самой главной улицей была Семеновская, идущая от Таганки к самой заставе. Знаменитая Таганка — это какой-то синоним отсталости, заскорузлости, непроходимой умственной глуши. Таганская купчиха — это что-то дикое, несуразное. Может быть, оно и было так с точки зрения остальной Москвы, по правде сказать, совсем не знавшей Таганки за ее отдаленностью от центра города, но едва ли были правы те, кто так смотрел на Таганку. Замоскворечье и все окраины были ничуть не просвещеннее Таганки, а только на нее одну «валились шишки» порицания, как на бедного Макара.

Таганка представляла из себя большой богатый рынок, мало чем уступавший известным московским рынкам — Немецкому и Смоленскому — и далеко превосходивший все остальные. Тут были богатые мясные, мучные и колониальные лавки, где можно было найти все, что могло бы удовлетворить самый тонкий гастрономический вкус. Народ кругом жил богатый, видавший виды, водивший торговлю с иноземцами и перенимавший у них внешнюю «образованность»… Такие фирмы, как Морозовы, Алексеевы, Залогины, Мушниковы, Беловы, Ашукины, занимали одно из самых видных мест