Сказания о титанах - Яков Голосовкер

И снова усмехнулся Мом, правдивый ложью. Разве не был Зевс промыслителем? Разве не все мысли богов — его мысли?

Опустел Олимп. Разошлись радостные боги по своим золотым домам. Только не было на совете богов Аполлона. Улетел он тогда в Гиперборею. Без защитника на небе остался Асклепий. Стали ждать боги-Крониды его дел.

И вот воскресил бог-Врачеватель близ Дельф полубога-героя.

Неведомым осталось имя возрожденного Асклепием к жизни, ибо до того испепелили его тело молнией, что не нашли даже пепла. Только есть на том месте гробница Неведомому герою, воздвигнутая века спустя людьми.

Снова собрались все боги Крониды на Олимп.

И послал тотчас Зевс Гермия к великанам-киклопам в подземную кузницу: приказал ковачам-молотобойцам поднять громовые молоты и оглушить их громами Асклепия под сверкающие удары молний.

Выслушали древние титаны-Одноглазы лукавого посланца, положили молоты на наковальню и сказали разом все трое — и Бронт, и Стероп, и Арг:

— Кузнецы мы. Куем Зевсу молнии, но их не мечем. Поклялись мы не бороться с богами и блюдем клятву. Ведь Асклепий — бог. Что же побуждает нас Кронид нарушить клятву и сам ее тем самым нарушает? Мы — подземные. Наземных дел, Кронидовых, не знаем. Только знаем: живет на земле праведный титан, сын Крона, Хирон. Пусть спросит Кронид Хирона: правильное ли он сам задумал дело? Есть у Зевса для казни Силы. А мы не казним: мы кузнецы. Освободил нас Зевс от тартара, вывел на землю. Победил он титанов — и снова вернул нас под землю. Мы и куем молнии Зевсу.

Сказали. Взяли молоты с наковален и стали снова ковать.

Отлетел на небо Гермий ни с чем. Доложил посланец Зевсу:

— Не покорствуют твоему слову киклопы. Не хотят поднять молоты на Асклепия. Чтят они на земле только Хирона. Но молнии куют тебе. Быть черному дню. Налетят Керы-Беды на Олимп, если добудет Асклепий у киклопов молнии и ударит ими в Кронидов. Порази его сам.

И тогда в громах и молниях спустился к Дельфам Кронид, где Асклепий воскресил героя.

Ударили громы в озарении пляшущих молний — так ударили, как еще никогда не ударяли ни в древних титанов, ни в Атланта.

Будто взял Кронид медную гору и грохнул ею по пустому медному котлу-морю, и не одной горой грохнул, а тысячью гор. И там, где ударили громы, все живое оглушили насмерть. Разлетелись уши словно одуванчики, лопнули тела и головы, деревья полегли наземь, и зеркала всех вод разбились на алмазные пылинки. Даже воздух стал бездыханным.

Упал бог-Врачеватель на землю, вырвался у него из ушей и ноздрей огонь, и закрыл он глаза, познавшие мыслью тайны живой жизни.

Перенесли его Силы, слуги Зевса, в глубокое, как море, ущелье, именуемое ущельем Мхов. Росли там вековые мхи мириадорукие, мириадогубые. И когда кто-нибудь попадал в то ущелье — зверь ли, птица ли, змея ли, — схватывали его мгновенно мхи, вовлекали в глубину ущелья, и тотчас обрастал он вековыми мхами. Даже раз чуть не втащили они туда Ветер. Оставил он им половину своих крыльев и еле вылетел из ущелья.

Потому-то и не знал никто на земле, где сокрыто тело Асклепия. Мгновенно заросло ущелье пышным многоцветным мхом.

Вернулся в Дельфы из Гипербореи Аполлон, и тотчас рассказала ему Артемида о свержении бога Асклепия: будто молниями поразили его киклопы. Но где тело Асклепия, не знали.

Разъярился Аполлон на богов. Весь в огнях-лучах, взлетел на небо и предстал перед Зевсом.

Впервые увидел его таким Зевс-Кронид. Не знал он, что так могуч Аполлон. И спросил Аполлон Кронида:

— Где Асклепий, сын Аполлона?

И впервые отец богов Зевс-Кронид не дал ответа сыну Аполлону:

Только Мом, правдивой ложью, сказал:

— Аполлон, молнии куют киклопы, — и, как всегда, усмехнулся.

Низринулся Аполлон с неба под землю, прямо в кузницу Лемноса, и еще не успел Кронид постигнуть замысел Солнцебога, как уже лежала золотая стрела солнца на тетиве его лука.

Засиял в подземной кузнице, в недрах земли, киклопам свет вольного неба. Впервые проникло туда солнце. И с поднятыми молотами замерли Одноглазы-киклопы: Брон, Стероп и Арг.

Не бог-мастер Гефест перед ними, а Аполлон с золотым луком в руке. Яростно ярок, до ослепления, его сверкающий гнев. И ослеплял он глаз-солнце киклопов светом неба:

— Не ковать вам больше для Кронида трезубые молнии! Зло куете вы под землею для богов. На земле вершится оно. Убили ваши молнии Асклепия, сына Аполлона. Не быть вам больше, подземными слепцам, ковачами! Пусть Гефест кует в вашей кузнице.

Вспыхнули пожаром три солнца, три глаза трех киклопов, ослепленных сиянием Солнцебога. Не они ли, киклопы, отвергли волю Кронида поразить молниями Асклепия и нарушить древнюю клятву? Не боги ли поклялись киклопам великой клятвой никогда им не вредить и с ними в борьбу не вступать?

И метнули тогда три великана вслепую, на голос Солнцебога, три молота. Стукнулись молоты в воздухе друг о друга тремя громами, брызнули тысячи искр, обожгли подземные своды кузницы. Но уже летят одна за другой три стрелы небесные в три подземных глаза-солнца. И погасли те глаза навеки.

Упали три древних титана, три киклопа-великана, и чуть не опрокинули гору над кузницей. Но еще четвертую стрелу пустил Аполлон и разверз ею землю до тартара.

Тогда принял тартар бессмертные тела трех слепых древних титанов киклопов в свой глубокий мрак.

А кузницу киклопов занял Гефест.

Выковал бог-кузнец из меди слуг-молотобойцев, дал им в медные руки молоты киклопов и велел им ковать молнии Зевсу. И медные слуги-кузнецы ковали.

Еще меньше титанов осталось на земле. Все могучее становились Крониды.

Так узнал сын Крона, Хирон, от последнего благого киклопа Телема о гибели бога Асклепия и подземных киклопов. Но о том, что в ущелье Мхов лежит тело Асклепия, Телем также не знал. Только сказал после молчания:

— На Олимпе собрались все боги. Судят они Солнцебога Аполлона, убийцу киклопов, нарушившего клятву Стиксом. Должен он, по закону Судеб-Мойр, быть низвергнут, как бог-клятвопреступник, на девять лет в тартар.

Но еще не весь сосуд горя выпил в этот день страдающий учитель героев. Ждала его новая горькая весть.

Сказание о лишении богами Тиресия дара прозрения, о громких делах Геракла и о его дарах Хирону

В этот день солнечные кони долго стояли на полдне, ожидая Солнцебога с Олимпа, где шел суд над богом Аполлоном. И не знали солнечные кони, кто возьмет теперь в руки лучистые вожжи: древний титан Гелий или юный сын Зевса. Перебирали кони алмазными копытами, подняв кверху сияющие крылья, а над ними на золотом шесте висел солнечный венец бога.

И в этот самый долгий полдень на земле вернулся в пещеру Хирона Феникс, и следом за ним брел, опираясь на посох, слепой Тиресий — уже не провидец, а просто слепец.

Узнав Тиресия, обрадовался Хирон:

— Тиресий! Верно, чрезмерность страдания мешает мне ясно видеть невидимое, то, что сокрыто от смертных глаз. Я призвал тебя: скажи мне, ясновидец, где тело бога Асклепия?

Опустив низко голову, чтобы скрыть глаза, стоял перед Хироном Тиресий, и грустен был голос прославленного провидца:

— Я и видимого мира не вижу. Я — только слепец. Понял Хирон, что утратил Тиресий дар прозрения, и спросил его:

— За что кара?

— Тайные мысли богов открывал я смертным, чтобы знали герои, что замышляют против них боги. И за это лишили меня боги дара прозрения. Закрылось для меня прошлое и грядущее. И не знаю я, где тело Асклепия. Теперь Тиресий больше не врач страдающей души и мысли — он только больной. Сам я брел по темным дорогам в поисках тебя или Асклепия. Лишили меня боги глаз для видимого мира, лишили и глаз для невидимого. И не смею спросить тебя, страдальца: где же врач, который исцелит меня?

Вздохнул тяжело Хирон и сказал:

— О Крониды, Крониды! Не слишком ли это много для Хирона? Что же еще подарите вы мне сегодня? Ведь страдание Хирона бессмертно, и нужна ему все новая пища. Шлите же ее, боги, шлите сыну Крона! Всему есть мера на земле, но, видимо, для страдания нет меры. — И, немного помолчав, добавил: — Но будет. — А затем, обратившись к Тиресию, утешил его, сам задыхаясь от боли: — Потерпи, Тиресий. Скоро вернется к тебе утраченный тобою дар.

Тогда встал с земли Киклоп Телем и низко поклонился Хирону:

— Много веков прошли мимо Телема и большими шагами, и малыми. Видел я великую меру страдания и великую меру мужества. Но ты прав: нет меры для страдания титану, как нет меры и для его мужества. Ни перед кем не склонялся Телем. Сегодня поклонился я твоему мужеству, Хирон. Превзошел ты Прометееву меру.

Но еще никто из друзей Хирона в пещере — ни Телем, ни Феникс, ни Тиресий — не знали, какой новый подвиг великого мужества замыслил мученик-кентавр.

В эти часы и дни не входило Время в пещеру на Малее и не входил туда Сон. А в мире за пещерой текли годы, но никто не вел им счета.