Дом на городской окраине - Карел Полачек

Отвечая на вопрос бухгалтера, Макс Гаек не скрыл, что ежегодно проводит лето в Ишле.

— Нам эти места очень понравились, — заметила его жена.

Но в нынешнем году она не знает, удастся ли туда поехать: из-за валютных затруднений сейчас очень нелегко ездить за границу.

Бухгалтер с интересом выслушал их и принялся расспрашивать, какие скидки предлагают в курортах Ишля. Мак Гаек пожал плечами. О скидках он ничего не слышал. Михелуп был поражен. Получили ли они хотя бы скидку на проезд по железной дороге? Пани Гайкова объяснила, что они ехали за полную стоимость. Бухгалтер покачал головой и заметил, что не в силах этого уразуметь. Обменялся взглядами с женой, их глаза говорили: грешные, легкомысленные люди! Едут на чужеземный курорт и даже не поинтересуются скидкой! Было бы удивительно, если бы после этого они сберегли какое-то состояние…

4

На семью Михелупа опустился вечер, дети поцеловали родителям руки и отправились спать. Маня, свернувшись в клубок, мгновенно уснула, а очкастый гимназист уложил в постель удрученное сердце, отягощенное неприятными мыслями о предстоящем уроке ботаники. Бухгалтер же, сидя за столом, листал журнал «Über Land und Meer».[10] В прихожей у него было несколько годовых комплектов этого журнала, которые он получил от торговца по цене макулатуры. Он рассматривал портреты немецких князей и изображения известных зданий; картинки из жизни цветных народов и фотографии диких животных; улыбался остротам о французах, которые проиграли войну с пруссаками, изучал моды восьмидесятых годов. В который уже раз перечитал любовную историю о дочери пастора, вышедшей замуж за майора гренадерского полка, и мир воцарился в его душе.

Потом, погасив свет, он улегся рядом с супругой. За окном что-то шептал весенний ветер, вдалеке послышался визг автомобильного тормоза. В спальне мигали светлые тени: это ветер играл лампами уличных фонарей.

Бухгалтер всматривался в мягкую тьму, благословляя прожитый день и прося судьбу даровать ему еще бесчисленное множество таких дней, непрерывное благоденствие, без тревог и всяческих треволнений. Он был поклонником постоянства, неизменности и врагом торопливых действий.

Однако не всегда удается лежать спокойно; бухгалтера тревожит мысль, спят ли дети, не угрожает ли что их беззаботным снам. Встав, он на цыпочках идет в детскую. Маня лежит, зарывшись лицом в подушку, свернувшись калачиком, как кошка. У гимназиста открыт рот, точно он вслушивается и не может разобрать чью-то невнятную речь. Воспоминание унесло бухгалтера в недалекое прошлое: он видит своих детей морщинистыми красными комочками, орущими и прожорливыми. Растроганный, он носит их по комнате, напевая безыскусную песенку, без конца что-то им говорит, рассказывает, считая, что младенцы его понимают.

Михелуп тихонько подошел к окну и выглянул на площадь. Два полицейских стоят и разговаривают. Какой-то мужчина несет футляр с музыкальным инструментом, торопится домой. Михелуп прислушался к порывам ветра, беспокойно пробегавшего по улицам затихшего города.

Потом вспомнил, как впервые вел мальчика в школу. Он купил сыну пенал с пестрой картинкой. Мальчик был восхищен, ему казалось, что нет ничего на свете прекраснее этого пенала. Маня получила передник из черного сатина, была необычайно горда и отважно покинула дом. Но, едва увидев здание школы, разревелась. Напрасны были все уговоры — пришлось увести ее домой.

Спит Карлин, отдыхая на солидном геологическом фундаменте; он ничем не напоминает Никарагуа, где живут дикари и неистовствуют землетрясения. Поэтому Карлин редко попадает в газеты. Полицейские патрулируют улицы, а на автостоянке шоферы играют в «орел-решку», переругиваясь сиплыми голосами.

Михелуп опять лег и осторожно повернулся на бок, стараясь не разбудить супругу. Она заслужила свой отдых, эта решительная, деятельная женщина. Он выбрал ее одну единственную их всех женщин мира, и нигде не найдется ей равной. У нее карие, ласковые глаза и улыбчивый рот; она всегда в хорошем настроении. Родня сетовала, что он берет в жены христианку, словно мало невест — евреек. Родня шелестела как тростник, но он был неумолим. Отстаньте от меня… со своими невестами, я знаю, что делаю.

Родня крутила головой, вздыхала и предсказывала бухгалтеру погибель. Разумеется, денег он в приданое не получил. Она состояла в обществе, заботящемся о приданом для невест, но это общество обанкротилось, и жена лишилась приданого. Жаль, но денег лишились и другие.

Его мысли перескочили на супругов Гаеков, потерявших большое состояние на военных займах. Михелупа интересовали точные цифры. Он несколько раз осторожно заводил об этом речь, но Макс Гаек молчал. Фантазия бухгалтера рисовала цифру со многими нулями, которую он был готов внести в графу расходов. Это его возбуждало и наполняло беспокойством. Мистическая власть цифр притягивала его, как иных притягивает черная магия.

Супругов Гаеков должен был бы сокрушить удар судьбы, но не сокрушил. Они должны были чувствовать себя растоптанными роком и раненными неизлечимой печалью. Должны были от горя иссохнуть и превратиться в пепел. Но они дышат, говорят и смеются, как все прочие люди. Другой питался бы сухой коркой и рыдал о потерянном состоянии. Они же спокойно едут на дачу в Ишль и не позаботятся даже заполучить какую-нибудь скидку. Легкомысленные, грешные люди эти супруги!

— Хотелось бы мне знать, — неожиданно произнесла пани Михелупова, — на что Гаеки живут? Как они могут позволить себе дорогое путешествие за границу? Я себе не представляю! Наверно, у них там, в Ишле, какие-нибудь родственники, иначе это вообще невероятно.

Они лежали и прислушивались, как снаружи бормочет ветер и вдали гудит паровоз.

Бухгалтер пробормотал:

— Мне ни до кого нет дела. Пусть каждый живет, как знает…

Жена ответила:

— Думаешь, мне до кого-нибудь есть дело? Вовсе нет. Я только удивляюсь…

По оконному стеклу забарабанил дождь.

5

Дом, куда бухгалтер ежедневно отправлялся на службу, отличался почтенной дряхлостью и барочной крышей. Входили туда через проезд, напоминавший туннель. В этом проезде, окутанные полумраком, за длинным столом над тарелкой супа из требухи обычно сидели торговцы овощами да кучера с медными лицами и синими фартуками. В понедельник проезд заполнялся деревенскими подростками, которые пили черное пиво и громко обсуждали, когда пойдут на футбольные матчи. Выходил проезд во двор, заканчивающийся новостройкой — чем-то вроде фабрики. Здание звенело как телеграфные провода, окна его дрожали, невидимые машины грохотали. Дворник, сидевший у ворот, глядел на двор пустыми глазами и жевал беззубым ртом. Он был неподвижен и каменно-спокоен; волновать его могло лишь появление мальчишек, прокрадывающихся во двор за обрезками цветной бумаги. Дворницкий пес подполз ближе, чтобы обнюхать брюки бухгалтера. Распознал запах свинца, равнодушно улегся и стал вылизывать мокнущую морду. От старости пес тоже пал духом и стал проявлять равнодушие к службе. Его обоняние притупилось; если он не мог распознать работника предприятия, то, не глядя на пришедшего, дважды равнодушно лаял.

Канцелярия, где работал бухгалтер, была просторна, залита светом. За современными письменными столами, за пишущими машинками и у телефона сидели барышни, словно бы сработанные в мастерской одного и того же манекенщика. Все они носили серебряно-волнистые прически, все демонстрировали молочно-белую кожу и неподвижные черты лица. Холодными пальцами они еле прикасались к клавиатуре пишущих машинок; казалось, их беспокоит только одно: не блестит ли у них нос, не попала ли на молочно-белое лицо крупинка сажи? Серебристые барышни вертелись в заколдованном круге. Служили в канцелярии, чтобы иметь средства для ухода за кожей, которая увядала от бесконечного сидения в канцелярии. В груди их жило единственное желание: чтобы их полюбил фабрикант преклонного возраста и оплачивал их расходы по восстановлению платиновой окраски волос и молочно-белого цвета кожи. Они голодали из принципа, чтобы сохранить линию. Но в любой канцелярии появляется девица с естественным цветом волос и дряблой кожей. Она голодает поневоле, потому что ей не хватает жалованья. Дряблокожие девицы лелеют мечту, что из канцелярии их вызволит какой-нибудь пожилой ремесленник.

Бухгалтера отыскал в канцелярии коммивояжер Кафка. Уселся на стул, разглагольствовал, передавал приветы и не собирался уходить. Михелуп поглядывал на него с подозрением. Уж не пришел ли он занять денег? Но коммивояжер рассеял его опасения и продолжал без устали говорить. Повздыхал насчет плохо идущей торговли… Он явно томился скукой и старался убить время. Глазел по сторонам, с какой-то судорожной веселостью пытался вставить в разговор то один, то другой анекдот. Косился в сторону серебристых барышень, надеясь рассмешить их своими шуточками. Но барышни хранили серьезность, прекрасно сознавая, что от смеха появляются морщины.