Гвиневера. Осенняя легенда - Персия Вулли

Моментально Мордред превратился в саму заботливость: достал платок, захотел вынуть мешающую соринку. Я приложила платок к глазам, пыталась сказать, что ничего серьезного не случилось, а сама думала, что ему ответить.

– Может быть, тебе спросить самого короля?

– М-м-м-м, – в его восклицании чувствовалось понимание, что ничего хорошего из этого не выйдет. Юноша отвернулся к парапету, и на его лице вновь появилось выражение безразличия, а я продолжала гадать, не заметил ли он моей уловки. Одно было ясно: он не имел понятия о кровной связи с королем. Внезапно юноша нахмурился и, вглядываясь в даль, перегнулся через парапет.

– Там всадники… – Он указал на ответвление от римской дороги, ведущее к Камелоту. – Смотрите, миледи, скачут во весь опор. Для королевских гонцов их слишком много, а для обычных путников слишком быстро несутся.

Я проследила за его рукой и увидела вдалеке группу крошечных всадников, скачущих галопом в нашу сторону. Вымпела с ними не оказалось, и невозможно было узнать, откуда они явились, по, когда они выехали из тени у подножия холма, я различила на их щитах герб Лионеля.

– Беги быстрее и скажи королю, что Кэй и Лионель возвращаются с юга, – приказала я приемному сыну. Оба они меньше двух недель назад отправились в Корнуолл, чтобы расспросить короля Марка, не знает ли он чего-нибудь о Ланселоте. Принимая во внимание скорость, с какой они возвращались домой, можно было предположить, что у них есть важные новости.

Воины ворвались в зал, даже не смахнув с себя дорожную грязь, прежде чем докладывать королю. Лукан подскочил, чтобы освободить их от мечей, но они прошли мимо, ведя между собой третьего человека. Длинная черная вуаль прикрывала хрупкую фигуру. Все трое встали перед королем на колени. Женская рука откинула в сторону материю, и я увидела заплаканное лицо.

– Инид! – мое восклицание разнеслось под сводами зала. – В чем дело?..

– Герайнт, ваше величество, – обычно едкий тон Кэя был смягчен важностью известия. – Король Девона пал в битве против саксов.

Артур окаменел, и я увидела, как пошатнулась Инид, когда сенешаль произнес эти слова. Но, оперевшись на руку Лионеля, она заговорила ровным голосом, твердо намереваясь с должным уважением сообщить о смерти мужа.

– Он восемь долгих лет хранил мир и верой и правдой служил вашему величеству. Не важно, что северяне упрекали его в том, что он ослабел, стал точно женщина. Он понимал, что это пустые слова, и, слыша их, лишь пожимал плечами. Но когда, милорд, наши разведчики донесли, что баркасы саксов пристали к берегу, что вооруженные люди в кольчугах вытащили их на сушу и суда не поднимаются вверх по реке, а ждут, пока приплывшие в них не разграбят небольшое укрепление, – вот тогда Герайнт взялся за щит и кликнул стражу. В его голосе прозвучал такой огонь, что никто не усомнился бы в его мужестве.

Инид не могла продолжать и повисла на руке Лионеля. За нее заговорил Кэй, и его слова заглушили тихие всхлипывания женщины.

– Мы прибыли накануне. Когда пришло известие о саксах, я пытался уговорить его подождать подкрепления от Багдемагуса и людей из Дорсета. Но Герайнт хотел напасть на противника прежде, чем тот закрепится на берегу, и надеялся, что если застанет его врасплох, то все обойдется обыкновенной стычкой, а не большим сражением.

И вот Герайнт со своими воинами устремился вниз на врага, и схватка кипела всю вторую половину дня: то на берегу, то у самой кромки воды. Снова и снова могучий король наседал на врага, пока океанская пена не обагрилась и кровь варваров не заструилась под копытами британских коней. Но ни та, ни другая сторона не могла взять верх, и, когда наступили сумерки, противники разошлись каждый в свой лагерь в противоположных концах береговой полосы. Кэй тогда почувствовал облегчение, потому что знал, что утром из Дорсета подоспеют свежие силы.

Стал расползаться призрачный туман, словно саваном, сырой плотной массой укутывая берег. Люди нервничали и вглядывались в него, гадая, что он может скрывать. В это время ужасный голос загрохотал из самого сердца мглы.

– Говорят, король Девона только и способен на то, чтобы сидеть дома, положив голову на колени жены.

Герайнт как раз снимал вооружение и в ярости обернулся на насмешливые слова. Он накинул боевую куртку, схватил щит и меч и попросил свежего коня. На его челе мерцал отсвет сражения, как будто на него снизошла сама Морриган, великая богиня битвы и смерти. Король прыгнул в седло и с ужасающим криком повел людей в дьявольскую темноту.

Несколько воинов последовали за ним, но, оказавшись в адском месиве, не могли отличить своего от чужого и пытались побыстрее выбраться наверх.

Но из непроглядной темноты продолжали нестись страшные звуки схватки – лязг металла и хриплые крики, – и многие утверждали, что бой продолжался за полночь. Сражались, словно сами души саксонских захватчиков и британских защитников, за будущее Альбиона.

Кэй прервал рассказ и с трудом перевел дыхание.

– Когда наступил рассвет и туман рассеялся, весь берег оказался усеян мертвыми. Прилив омывал их тела, пустые глаза смотрели в небо, маленькие крабы покусывали края ран, а над головами кричали чайки-стервятники. Даже варвары прослезились, увидев, какую цену пришлось заплатить за доблесть, и прежде, чем остатки отряда Герайнта смогли потребовать тело своего короля, враги схватили его и положили на самый величавый из своих кораблей.

«Слава смелому врагу, самому достойному из воинов», – пели они, оказывая Герайнту самую высшую в своем понимании дань уважения. Торжественно гребцы опустили весла и погнали судно через пролив к соседнему мысу.

Там, как у них это принято, они сложили погребальный костер и предали огню тело короля Девона, обеспечив ему бессмертие в своих и наших легендах. – Кэй медленно обвел глазами воинов и домашних, собравшихся в зале. Слезы струились и по его лицу, и по лицам слушавших, но когда сенешаль повернулся к Артуру, его голос обрел трагическую торжественность: – Тот, кто решается выступить против завесы неизвестного – человек редкого мужества, ваше величество. Своей смертью он возвысил честь и славу Круглого Стола, и мы счастливы, что имеем возможность называть его своим товарищем.

Артур в скорби склонил голову, и траурные причитания наполнили зал. Сквозь слезы, застилавшие глаза, я видела вдову и думала, как жестока мойра, принесшая такую бессмысленную смерть.

Подожди Герайнт до утра, и все сложилось бы по-другому. Меня поразило, что, по иронии судьбы, рассудительный, воспитанный в римском духе король Девона попался в глупейшую ловушку и принялся защищать самую кельтскую из всех добродетелей – личную гордость.