Поворотный день - Владимир Богомолов

— Ты чего там лопочешь? — ожесточились часовые, но комендант, которому Дундич представился, прикрикнул на них.

В тамбуре о чем-то перешептывались. Дундич терпеливо ждал, чувствуя, как холод пробирается под китель, заковывает ноги.

— Говорите, — попросили с той стороны двери.

— Вы должны довериться мне, — становился нетерпеливым надпоручик. — Никто, кроме меня, не войдет в вагон.

Очевидно, даже дав клятву, некоторые обитатели вагона не хотели погребать себя в спиртовом пламени. В тамбуре снова о чем-то заспорили. Из спора он понял одно: Елену Васильевну просили открыть дверь. Видимо, старшая доказывала подчиненным, что у них нет никакой гарантии безопасности. Младшие стояли на своем, резонно заметив, что, если бы большевики хотели их гибели, они давно бы забросали вагон гранатами. А тут такой шанс. Может быть, действительно им ниспослано спасение.

— Прикажите вашим солдатам отойти от вагона, — наконец тоном ультиматума предложили из тамбура.

— Я клянусь вам честью, что никто, кроме меня, не войдет.

— Открывайте же, Елена Васильевна, — нетерпеливо потребовали там. — Или мы это сделаем без вас.

И почти тотчас дверь открылась настолько, насколько хватило, чтобы в пространство мог протиснуться человек. Едва Дундич ступил в тамбур, дверь наглухо захлопнулась и лязгнули запоры.

— Ваше негостеприимство может кончиться для меня воспалением легких, — одновременно укоряя и пытаясь обворожить улыбкой, сказал Дундич.

— Эта беда легко поправима, — приятным грудным голосом произнесла закутанная в пуховую шаль женщина с падающими на чистый лоб белокурыми прядями. — К тому же, лучше поздно, чем никогда — мье во тар ке жаме. Не правда ли?

В салоне было теплее, чем в тамбуре, — горел, равномерно шипя, примус, трепетали огоньки спиртовок. Но воздух от беспрерывного сгорания кислорода был спертым, смрадным. На женщинах, в большинстве совсем юных (хорошо, если успели закончить гимназию), поверх офицерских шинелей, полушубков, дох, манто были накинуты госпитальные одеяла. С прирожденным любопытством и немалой долей страха они изучали вошедшего. Многие из них не изменили позы, но некоторые нетерпеливо встрепенулись. Усталость и отчаяние в их глазах сменились надеждой.

— В порядке профилактики, — протянула Дундичу мензурку белокурая. — Предпочитаете запивать или разбавлять?

— Ваше здоровье, милые дамы.

Дундич лихо звякнул шпорами. Одним глотком опрокинул спирт и тотчас почувствовал, как огненные струи разлились по стылому телу. Та, которую называли Еленой Васильевной, протянула бутерброд с ветчиной.

— Не томите, поручик, — сказала она, когда Дундич перестал жевать.

— Мадам, — сделал скорбную мину разведчик, — я должен огорчить вас. Красные действительно не только взяли Воронеж, но и вышли в тыл Деникину. Корпуса Мамонтова и Шкуро отошли в Нижнедевицк и Бычки.

— И они не придут нам на помощь? — побледнела Елена Васильевна.

— Боюсь, что нет.

— Господи, что же нам делать? — обратилась она почему-то к Дундичу, стоящему под образом святого Георгия Победоносца.

Ее искренний испуг передался остальным. Кое-кто, уткнувшись в муфты, всхлипнул, кое-кто с ненавистью и презрением смотрел теперь на Дундича, а некоторые, наполнив мензурки спиртом, с отвращением цедили перехватывающую дыхание жидкость.

Стоя у двери, Дундич обдумывал, как теперь поступить. Передать им приказ Буденного сдаться или, продолжая изображать спасителя, пуститься в обсуждение возможных вариантов побега, или пристрелив старую ведьму, пообещать, что так поступят с каждой, кто сейчас же не выйдет из вагона? А может, согласиться с комендантом и посмотреть, насколько хватит их рыцарского духа, когда останутся в отцепленном вагоне? Дундич долго не произносил ни слова. Первой не выдержала Елена Васильевна.

— Ну что же вы молчите? — простерла она руки в перчатках.

— Мадам, я подумал, что вы обращаетесь к господу! — разогретый спиртом, весело отпарировал Дундич, кивнув на икону.

Дамы повеселели. Если этот непонятный надпоручик способен еще шутить, значит, дела их не так безнадежны. Они превратились все во внимание и слух.

— У вас три пути (о четвертом Дундич решил умолчать). Первый — сдаться на милость победителей. Второй — выполнить свою клятву, но в вагоне, который останется в тупике. И третий — попытаться бежать.

— Только не первый, — решительно сказала Елена Васильевна.

— Но почему? — возразила белокурая. — Если я буду личной пленницей поручика, меня это вполне устраивает.

— Опомнитесь, Татьяна Лазаревна!

— Пытаюсь, графиня, — с горькой усмешкой сказала женщина.

В голове Дундича созрел мгновенно еще один план: воспользоваться тайным раздором, расколоть группу.

— Вы достойны более высокого покровительства, — словно не замечая горечи в словах молодой женщины, польстил ей Иван Антонович.

Разговор принимал тот полусерьезный, полушутливый оборот, в котором каждая фраза по желанию сторон могла толковаться как кому вздумается. Все зависело от настроя собеседников. Елена Васильевна, кажется, поняла, что дальнейшее присутствие парламентера не сулит того, на что она втайне надеялась, и жестко сказала:

— Вы должны простить Татьяну Лазаревну. Она сегодня с утра не в своей тарелке. Думаю, что нам удобнее будет поразмышлять в моем купе.

— Ну нет, графиня, — раскинула руки, став в проходе, Татьяна Лазаревна. — Будем решать нашу судьбу сообща.

— Вы невыносимы! — в сердцах сказала Елена Васильевна и, вырвав у одной из дам пузырек, приказала: — Перестаньте лакать эту дрянь!

— У вас есть что-нибудь лучше? — с наигранно-наивным видом спросила та.

— Я тоже хочу с поручиком, — сказала сидящая возле окна, тщетно пытаясь подняться.

— Постыдитесь, Лариса! — одернула ее Елена Васильевна. — Что скажет Виктор…

— Виктор — подонок, — вызывающе заметила Татьяна Лазаревна. — Впрочем, как и все, кто еще позавчера клялся нам в любви и верности.

— Святая правда, Танюша, — отозвалась сидящая возле окна.

Дундича радовала перепалка. И хотя он чувствовал себя не очень уютно в перестрелке слов и глаз, но решил пока не вмешиваться.

— Накануне клялся, что вы ему дороже жизни, — задумчиво произнесла Татьяна Лазаревна. — Но, удирая, захватил саквояж, а не вас.

— Это переходит всякие границы! — все еще надеялась навести порядок Елена Васильевна.

— Границы чего?

— Приличия.

Кто-то зло хихикнул, кто-то откровенно издевательски заахал, кто-то нарочно громко звенькал горлышком бутылки о стакан. Женщины выходили из повиновения. Можно было понять: не все хотят принести себя в жертву во имя ложно рыцарских убеждений.

Первой трезво оценила обстановку Татьяна Лазаревна. Она подошла к окну и убежденно сказала;

— Если они хотели бы нашей гибели или позора, мы давно не сидели бы здесь. Но они проявили высокую гуманность, дали нам возможность определить собственную судьбу. И решила: отдаюсь на милость победителей. Я верю в их великодушие. Поручик, скажите, что мне делать?

— Что вам делать? — переспросил Дундич, чувствуя, что самое трудное — истеричность — позади. — По-моему, теперь самое время заняться своим прямым делом — помочь раненым и больным.

— Скажите, поручик, — обратилась к нему Елена Васильевна, — мы можем надеяться на безопасное возвращение в Ростов?

— В любое время. Но хочу вам открыть военную тайну, — слукавил Дундич. — Скоро мы будем и там.

— Ну что ж, — смиренно взглянула на висевший в проеме образок Елена Васильевна, — на все твоя воля, господи.

Когда женщины гуськом направились за Дундичем в тамбур, он почувствовал, что, несмотря на холод, капли пота ползут из-под каракуля папахи.

Отряд вернулся в штаб к закату. Буденный встретил усталого Дундича настороженным взглядом. Упреждая его вопросы, Иван Антонович сказал:

— Эшелон ушел в Воронеж.

— А дамы, дамы? — нетерпеливо вышел из-за стола комкор.

— Некоторые остались, а большинство попросились в Ростов. Я отпустил их. Дозвольте присесть? Ну, дорогой Семен Михайлович, — проговорил Дундич утомленно, — в другой раз ни за какие награды не пойду на такое деликатное дело. Лучше в атаку, на пулеметы.

— А я тебе что говорил, — ласково сказал Буденный, снимая с него папаху. — Как будет по-парижски: все хорошо, что хорошо кончается?

— Ту э бьен, ки финн бьен.

— Вот такие финики, дорогой…

За ваше завтра

— Ну как, брат, крепко в седле сидишь? — спросил Буденный, имея в виду недавние госпитальные бдения Дундича.

Иван Антонович озорно глянул на штабистов и предложил:

— Пойдемте, ударимся на шашках.

Не ожидавший такого ответа, комкор опешил.